Шах королеве. Пастушка королевского двора - Маурин Евгений Иванович. Страница 28

– Ваше величество, я был не прав! – с трудом произнес Ренэ, смущенно поникая головой.

Но король, казалось, не слышал этих слов. Глубокий лирический порыв вдруг охватил его, и Людовик, словно говоря с самим собой, с грустью продолжал:

– Но, если король – не такой же человек, как все, он все же – только человек. Разве мы, короли, не знаем голода и жажды? Разве мы не нуждаемся в дружбе? Разве великая богиня любви не царит так же полновластно над нашими августейшими сердцами, как над сердцем простого пахаря? Увы, все эти чувства ощущаются нам еще острее, еще властнее! Созданные путем долгого и тщательного подбора лучших родов, мы отличаемся такой утонченностью чувств, которой не знают дети случайных браков, дети низов! Но как отвечают нам на эту потребность к высокому? Вокруг трона кишат и роятся лесть, коварство, измена и предательство, нашей дружбой дорожат потому лишь, что она оплачивается, нас любят лишь за блеск королевского венца. Долгие годы бредем мы в полом нравственном одиночестве, никому не доверяя, ни с кем не делясь сокровенной частью души, не отдыхая ни в чьих объятиях, искренности которых можно довериться. А когда наконец король находит человека, на которого можно положиться в самой священной и самой интимной части жизни, тогда оказывается, что наша королевская дружба тягостна, что наши поручения – позорны, что, вкладывая в руки надежного человека нашу тайну, свою святыню, нашу… любовь, мы… оскорбляем рыцарскую честь друга! Бедные короли! Одинокие короли! Жалкие, бессильные короли!

– О, простите меня, простите, государь! – воскликнул Ренэ, забывая всякий этикет, а затем, бросившись на колени перед Людовиком и осыпая его руки поцелуями, сквозь слезы продолжал: – Я был не прав! Простите мня, мой государь, простите!

– Ну так встань, милый Ренэ, и передай Луизе де Лавальер мое приглашение! – сказал в ответ король, ласково положив руку на голову юноши и бесконечно радуя его интимностью тона. – Пойми, что в этом поручении – знак высшего доверия! Король легко найдет человека, которому можно доверить государственную печать или жезл главнокомандующего, но тех, кому можно доверить тайну своего сердца – мало, а ты – из их числа! Ну, ступай, сын мой, ступай!

Король ласково провел по голове юноши, и тот весело вскочил, чтобы исполнить королевское поручение.

Людовик некоторое время смотрел вслед исчезнувшему, а затем тихо произнес:

– По-видимому мальчик пошел в деда! – тут король улыбнулся, вспомнив забавную историю Крепина Бретвиля, рассказанную ему некогда юношей. – Это не очень-то удобно. Зато у него золотое сердце. – Король снова задумался, но мысль о предстоявшем свидании с Луизой сразу разогнала все прочие думы, и, поддаваясь припадку шаловливости, от которой в его детстве сильно страдал старый, верный дядька-слуга, он с громким хохотом крикнул: – Лапорт! Старый дурачина! Где ты провалился? Иди сюда, одеваться надо! Лапорт, где ты, черт возьми?

– Да иду, иду! – ворчливо пробурчал Лапорт, показываясь в дверях. – Эх, ваше величество, ваше величество! И когда только вы угомонитесь! Уж большой выросли, королем стали, а все еще балуетесь, словно пятилетний принц! Беда!

VIII

Когда король вошел в пустынную оранжерею, Луиза уже была там. Бледная, смущенная, растерянная, девушка забилась в уголок у большой пальмы и стояла, обеими руками стискивая сердце, в трепетном биении готовое выскочить из груди.

При виде Лавальер Людовик вдруг потерял свою победоносную уверенность. Опять эта девушка до реальности остро напомнила ему нежный ландыш сна, и опять ему показалось невозможно бурным натиском страсти сорвать этот душистый цветок чистоты и невинности!

– Мадемуазель! – произнес король и сам удивился, как робко и неуверенно звучал теперь его обычно властный голос.

Луиза вздрогнула, вскинула взор, сейчас же опустила его и попыталась сделать что-то вроде реверанса, однако он вовсе не удался ей в этом приливе полного смущения.

– Оставьте это! – все тем же дрожащим голосом продолжал король. – Разве вы не видите, не чувствуете, что я пришел к вам не как король, требующий условных знаков почтения, а как робкий проситель, с трепетом стучащийся в ваше сердечко, надеясь найти там ответное эхо? О, Луиза!.. О, милая, милая девушка! Как глубоко, как властно заполонила ты все мои думы, все мои мечты, стремящиеся лишь к одной тебе!

Лавальер смертельно побледнела и пошатнулась. На одно мгновение ее взор с безграничным испугом скользнул по лицу Людовика, как бы желая удостовериться, что это – он, что это ей не привиделось. Дрожащие губы долго не могли выговорить ни слова; наконец Луиза задыхаясь произнесла:

– Ваше величество… я не понимаю… Я – честная девушка… Чем я заслужила?… Тут ошибка…

– Ошибка? – с горечью повторил Людовик. – Неужели то пламенное признание в любви, которое вчера я невольно подслушал из-за кустов, было ошибкой?

– Вы? – с ужасом крикнула Лавальер и вдруг закрыла лицо руками. – О, какой позор! – с отчаянием прошептала она затем.

– Разве в любви может быть позор? – ласковым, проникновенным голосом сказал Людовик, подходя к девушке и нежно отнимая от ее лица тонкие, бледные пальцы, сквозь которые жемчужными каплями пробивались слезы. – Любовь – высшее богато, величайшее счастье, Луиза!

– Государь… – начала Лавальер, стараясь как-нибудь побороть одолевавшее ее волнение.

Но Людовик не дал ей договорить, перебив горячим призывом:

– Нет, дорогая, не называй меня так! Разве как государь пришел я к тебе? Забудь о моем сане и, если твои уста не лгали вчера, называй меня просто по имени!

– Нет, мои уста не лгали вчера, о нет! – тихо произнесла Луиза. – К чему стала бы я отрицать то, что все равно может увидеть всякий? Да, я глубоко, беззаветно, бесповоротно полюбила вас, но моя любовь – не благо, не счастье, а источник бесконечных мучений. «Забудем ваш сан», говорите вы? Хорошо, забудем о нем. О, я придаю очень мало значения сану и, будь вы хотя бы простым пастушком, с восторгом удалилась бы с вами под сень прохладных дубрав, чтобы там полной чашей пить блаженство разделенной любви! Да, удалилась бы, если бы… Ах, боже мой! Можно забыть о том, что вы – король, но можно ли забыть, что вы связаны на жизнь и смерть с другой? Значит, в такой любви не может быть счастья. Ах, зачем я дала волю своему сердцу, зачем с самого начала не вырвала из него преступной любви!

– Преступной, Луиза?

– Да, преступной, государь! Разве мою любовь может когда-нибудь благословить церковь? Разве могу я стать для вас чем-нибудь, кроме простой игрушки страстей? Но я не могу стать такой игрушкой, не могу для этого я слишком люблю вас! О! – Луиза пошатнулась и с невыразимой страстью крикнула: – Для чего я так полюбила вас!

– Луиза, дорогая! – воскликнул Людовик и, упав на колени перед девушкой, покрыл ее руки бурными поцелуями.

– Государь! Бога ради! – воскликнула Лавальер. – Вас могут увидеть! Вы предо мной на коленях!

– Пусть видит весь свет! – с пафосом воскликнул король. – Такой любви, как моя, нечего стыдиться, ее может видеть весь свет! Дорогая моя! Я хотел успокоить тебя! Поверь, я не питаю никаких себялюбивых намерений, не ищу сейчас ничего от твоей любви! Я хотел только услышать из твоих дорогих уст то признание, которое мне пришлось услыхать вчера, хотел лишь убедиться, что не ошибся и что ты действительно любишь меня! В такой любви нет ничего преступного, в ней нет греха! Будущее покажет, что мы можем ждать от нашей любви, а пока…

– Государь… – тихо перебила его девушка.

– Скажи «Луи»! – с мольбой произнес король.

– Луи! – послушно повторила девушка, и это имя получило неизъяснимое очарование в ее робких устах. – Я не могу и в будущем обещать вам…

– Скажи «тебе»! – снова перебил ее Людовик.

– Не могу обещать… тебе… и в будущем иную любовь, кроме братской, иных отношений, кроме чистых и безгрешных! А сейчас умоляю отпустить меня, сегодня я дежурная при ее высочестве.