Ты в моей власти - Гаскойн Джил. Страница 5

– Ничего, все пройдет, – говаривала неунывающая Фрэнсис, когда у нее бурно, со слезами и переживаниями, кончался очередной роман.

Но Розмари это не прельщало. Ей нравилась ее собственная жизнь. В ней проснулось честолюбие, и работа, которой она начала заниматься, чтобы не зависеть от выплаты алиментов, оказалась делом жизни. Сначала она работала журналисткой на телевидении, не появляясь на экране, затем вела радиопрограмму и, наконец, стала ведущей телевизионной передачи. Добилась успеха. Свидетельством тому была улыбка, которой неизменно приветствовал ее управляющий банка, ее давний и надежный друг, покупка собственного нового дома и полнейшее отсутствие времени и энергии на то, чтобы заводить романы. У нее не было желания впускать в свою жизнь мужчину, который, как она думала, несет разрушительное начало, Розмари была уверена, что женщины могут заполнить свою жизнь чем-то другим, например работой, легче, чем это принято думать.

– Но ведь без мужчин так скучно, – не переставала уверять ее Фрэнсис.

– Как заскучаю, я тут же скажу тебе, Фрэнсис.

– Ты не догадаешься, что дело в этом. Ты ведешь слишком размеренную жизнь.

Но Розмари только улыбалась, мужчины были для нее лишь добрыми знакомыми, она пребывала в мире с собой. Вплоть до субботы. Вплоть до следующего за ее пятидесятилетием дня. До тех пор, пока любовник ее дочери – бывший любовник? Приятель? Или будущий враг? – не вторгся в ее дом, ее жизнь и пробыл там достаточно долго, так что она успела пожалеть о прошедших впустую годах…

В памяти всплыл навес для велосипедов в их старом доме, знакомые мальчишки; она представила себя подростком. «Тебя с улицы не дозовешься», – постоянно ворчала мать. Но на самом деле летом они гуляли не по улицам, а сидели на лесных полянах, а когда холодало – на автобусных остановках. И вовсе не так часто, как она внушала матери, происходили собрания девочек-скаутов или групп христианской молодежи… Неумелые, жадные ласки. Ее вновь охватила возбужденность, она снова ощутила себя пятнадцатилетней.

И весь этот вечер, который Розмари провела в безделье, время от времени отпивая глоток вина, подходя к окнам и глядя на улицу, переходя из комнаты в комнату просторного тихого дома, ее не оставляло воспоминание об улыбке Бена, печальной и насмешливой. Она пила свой любимый кларет, видя перед собой эту улыбку, и продолжала видеть ее, отправившись в постель и даже проснувшись с головной болью в холодное утро следующего дня.

Ее секретарша Дженни всегда появлялась ровно в половине десятого. Она приходила два раза в неделю, чтобы просмотреть письма телезрителей и другие почтовые сообщения, сделать необходимые звонки – Розмари терпеть не могла звонить. Они работали в маленькой светлой комнате справа от большого зала, которую Розмари превратила в кабинет. В понедельник обычно нужно было договариваться о встречах – либо отказываться от них, выражая сожаление. Телефон звонил не переставая с той минуты, как начали работать учреждения.

Дженни было тридцать с небольшим. Разведенная, с двумя маленькими детьми, она была рада найти работу с неполной занятостью. Они работали вместе уже два года и неплохо ладили. Обе сдержанные, они редко касались в беседах своей частной жизни, зато с жаром и подробно обсуждали проблемы выращивания цветов и разговаривали о супермаркетах. Хорошенькая аккуратная женщина с правильными чертами лица, здравомыслящая, всегда подтянутая, она как нельзя лучше подходила Розмари.

И в это первое утро новой недели, когда Розмари все еще пребывала в смятении, Дженни подействовала на нее отрезвляюще. Все куда-то отодвинулось, и несколько благословенных часов Бен Моррисон пребывал где-то в отдаленном уголке ее сознания. Но в половине второго, когда Дженни сказала: «Я прощаюсь с вами до завтра» – и отправилась на автобус, чтобы ехать домой, Розмари вновь оказалась одна в доме, наедине со своими воскресными мыслями и воспоминаниями. Пат ушла еще раньше, в двенадцать, забрав то, что надо было сдать в химчистку, и взяв список покупок на завтра. Фрэнсис вот уже неделю находилась в Париже, участвуя в рекламной кампании косметической фирмы, в которой она работала. Розмари позвонила своему агенту, но он ушел на ленч. Ничего не оставалось, кроме как расположиться в оранжерее, прихватив с собой сандвич и шерри, и заняться составлением списка дел на вечер. Сделать несколько телефонных звонков, съездить в садоводческий центр и непременно, хотя у нее и не было желания, пригласить на чай мать, которая не была у нее с самого Рождества и наверняка чувствует себя заброшенной. Мать Розмари, Бетти Дальтон, разведенная, а потом вдова, прожила на свете семьдесят девять лет – заурядную, неудавшуюся, как ей казалось, жизнь. Единственным интересом и даже некой сомнительной радостью были для нее жалобы на давно умершего мужа, с которым Бетти состояла в разводе. Рассказывая о нем очередную историю, она не осознавала, что симпатии слушателя всегда оказывались на его стороне. Нуждаясь не столько в компании, сколько в сострадании, она нарочито язвительно смеялась «над его глупостями», не чувствуя настроения собеседников.

Ко времени его ухода они прожили в браке двадцать пять лет. По случаю серебряной свадьбы Бетти собиралась устроить обед в ближайшей гостинице. В конце концов так принято. Бетти полагала, что была хорошей женой. Двадцать пять лет вместе означали удавшийся союз, пусть даже ему недоставало любви. Позвали гостей, и в их числе недавно вышедшую замуж беременную Розмари с мужем. В меню обеда входили неизменная дыня с портвейном, куриные грудки с виноградом под белым соусом. Появление десерта и торта, украшенного оборочками из серебряной фольги и шоколадными колокольчиками в виде сердечек, вызвало всеобщий восторг. Наконец подали портвейн, а для дам – «Тиа Мария» с кремом.

Отец Розмари, Билл Дальтон, неразговорчивый и даже несколько подавленный, поднялся со стула, сосредоточился – ему мешало выпитое вино – и поднял бокал в честь жены, сидевшей напротив. Гости, некоторые с повлажневшими от притворного умиления глазами, зашикали друг на друга, глядя на виновника торжества с выжидательными улыбками. Билл откашлялся. Он смотрел только на женщину на противоположном конце стола, которая улыбалась ему одними губами, довольная празднеством.

– Бетти… – Его голос оказался неожиданно громким и твердым. – Бетти Дальтон, я пью за тебя. Прежде всего за то, что ты подарила мне дочь. Это лучшее, что у меня есть. И еще… – Он сглотнул, на минуту замолчав. Во взгляде его жены мелькнуло подозрение – ей не понравилась неизвестно откуда взявшаяся сила в его голосе. – И еще, – вновь уверенно заговорил он, не сводя с нее взгляда, – за самые хреновые двадцать пять лет, которые только можно прожить.

Стояла полная тишина, никто не смел и вздохнуть.

– А сейчас мне самая пора унести отсюда ноги и спасти хотя бы остаток жизни.

И не сказав больше ни слова, он осушил бокал, поцеловал дочь, потрепал ее по щеке, пожал руку растерянному зятю и, на прощание щелкнув каблуками и кивнув гостям, потерявшим способность говорить и внезапно протрезвевшим, исчез из зала, из гостиницы, из жизни Бетти. Навсегда. Оставив все… в том числе неоплаченный счет за обед.

Этот вечер надолго врезался в память присутствующих. Они поспешили покинуть бившуюся в истерике, полуобморочную хозяйку, около которой хлопотала плачущая дочь, и один за одним бесшумно исчезали. Скандальная выходка Дальтона дала этим обывателям пищу для разговоров на всю оставшуюся жизнь.

Билл основательно подготовился к уходу. Прибегнув к помощи юриста, он завершил все свои дела и уехал в Австралию, где перед ним открылась новая жизнь. Розмари больше никогда не видела отца, только часто получала от него полные любви письма, о чем никогда не говорила матери.

А Бетти не переставала жаловаться и тревожить память этого отчаянного человека, даже узнав о его смерти. Он больше не женился, и Розмари знала, что его последние годы не были ничем омрачены. Она ни в чем не винила его и на расстоянии стала любить еще больше, чем в детстве.