Пленница былой любви - Махмуди Бетти. Страница 45

Но лучше всего я помню акушера, который объявил:

– У вас родилась девочка!

Бригада медиков восторгалась по поводу этого чудесного события, а я улыбалась; голова кружилась от счастья и усталости.

Медсестра и врач занялись новорожденной, и потом принесли нам нашу девочку.

Это было настоящее сокровище, розовенькое, со светло-голубыми глазками, слегка прищуренными от яркого света. Прядки каштановых волосиков приклеились к влажной головке. Чертами личика она была миниатюрой Муди.

– Почему у нее светлые волосы? – спросил Муди с ноткой явного напряжения в голосе. – Почему у нее голубые глаза?

– Я не оказывала на это ни малейшего влияния, – ответила я, слишком уставшая и счастливая, чтобы обращать внимание на претензии Муди к столь совершенному созданию, которое я подарила миру. – За исключением цвета кожи, она вылитая твоя копия.

Какое-то время я полностью была поглощена моей девочкой и даже не обращала внимания на то, что делают со мной врачи и медсестры. «Я назову тебя Мариам», – шептала я, прижимая к себе дочурку. Я знала, что это было одно из любимых женских имен в Иране, а для меня оно звучало как американское имя, произносимое несколько экзотическим способом.

Я не сразу заметила, что Муди исчез.

Меня охватила волна смешанных чувств. Муди явно не смог громко заявить о своем разочаровании. «Почему девочка?» – такой вопрос он, по всей вероятности, задавал в душе. Его мусульманское мужское достоинство было глубоко уязвлено тем, что его первым ребенком оказалась девочка. Поэтому он бросил нас обеих, хотя именно сейчас должен был быть с нами.

Ночь прошла в беспокойном сне, прерываемом то неописуемым восторгом по поводу этой новой жизни у моей груди, то приступами отчаяния из-за недостойного поведения Муди. Я задумывалась: преходящее его плохое настроение или он бросил нас совсем? Временами я так злилась, что мне уже было безразлично.

Ранним утром он позвонил, ни словом не обмолвившись о своем внезапном уходе, не извинившись, но и не вспомнив о неоправдавшихся надеждах. Он сказал лишь, что ночь провел в мечети, молясь Аллаху.

Когда позднее он приехал в клинику, то радостно улыбался, размахивая пачкой листочков, исписанных розовыми персидскими буквами. Это были подарки мужчин из мечети.

– Что там написано? – спросила я.

– Махтаб! – ответил он с восторгом.

– Махтаб? А что это значит?

– Лунный свет, – ответил он.

Он рассказал мне, что позвонил своим родственникам в Иран, и те предложили несколько имен для ребенка. Он выбрал имя Махтаб, так как в ту ночь было полнолуние.

Я настаивала на Мариам, потому что это имя звучало более по-американски. Но я была слишком слабой, растерянной в этом хаосе чувств и эмоций, а кроме того, Муди уже заполнил свидетельство о рождении, записав в нем Махтаб Мариам Махмуди. В душе я только удивлялась: как это случилось, что я настолько подчинилась воле мужа?

Махтаб было два месяца. Наряженная во все розовое, выбранное из множества одежек, какие без меры покупал человек, признавший, что она восхитительна, и быстро забывший о своем первоначальном разочаровании, девочка спокойно лежала у меня на руках. Цвет ее глазок с голубого поменялся на темно-коричневый.

В доме царило оживление. У нас гостило более сотни мусульманских студентов, которые отмечали праздник Эид-э-Корбан. Было 14 ноября 1979 года.

Муди, активность которого в Исламском обществе Южного Техаса постоянно росла, был одним из инициаторов празднования, проводящегося в местном парке. Я быстро вернулась к прежнему состоянию, а поскольку торжество носило не политический, а только товарищеский характер, меня радовало участие в подготовке к нему. Вместе с другими женами (среди них были иранки, египтянки, женщины из Саудовской Аравии и американки) я готовила огромное количество риса, вкусно пахнущие густые соусы хореш. Мы нарезали пластинками огурцы, помидоры и лук, поливая лимонным соком. В огромные корзины мы укладывали свежие сочные фрукты.

Главными актерами этого празднества были мужчины. Праздник знаменует день, когда Бог велел Аврааму принести в жертву сына Исаака, но в последнюю минуту пожалел парня, посылая жертвенного барана. Несколько мужчин, обращенных лицом в направлении Мекки, перерезали живым овцам горло, произнося при этом жертвенные молитвы. Затем они втащили мертвых животных на рожны, где должно было печься праздничное мясо.

Праздник был связан с исламом вообще, а не только с обычаями, принятыми в Иране. Политикой в тот день занимались лишь немногие группы иранцев.

Я держалась подальше от этих дискуссий. Я находилась в обществе знакомых женщин, представляющих Организацию Объединенных Наций в миниатюре. Большинству нравились экзотические стороны восточной культуры, но все они были довольны, что живут в Америке.

Вскоре после этого праздника мы с Муди и Махтаб отправились в Даллас на конференцию остеопатов, а мальчишки остались дома. По дороге мы задержались в Аустине, чтобы навестить нескольких из все растущего количества родственников Муди, которые тоже покинули родину и осели в Америке. Муди называл их племянниками. Мы поужинали у них и собирались пригласить их на следующий день к нам в гостиницу на завтрак.

Уставшие после тяжелого дня, мы рано уснули. Торопясь с утренним туалетом, мы не подумали включить телевизор. Когда мы вышли в гостиничный холл, один из «племянников», мальчишка по имени Джамал, уже нетерпеливо ждал нас. Возбужденный, он подбежал к нам.

– Да'иджан, ты слышал новости? Занято американское посольство в Тегеране, – рассмеялся он.

Только сейчас Муди убедился, что политика – это чертовски серьезное дело. Находясь на расстоянии в полсвета от Ирана, он чувствовал себя достаточно безопасно, чтобы громко выражать свою поддержку революции и стремлениям аятоллы Хомейни преобразовать Иран в Исламскую Республику. Бороться теоретически за сотни километров было несложно.

Но теперь, когда студенты Тегеранского университета встали на военный путь борьбы с США, для Муди появилась реальная опасность. Это было не лучшее время для пребывания иранца в Америке, да и для его жены тоже. Один иранский студент из Техасского университета подвергся нападению. Муди боялся, что та же участь ждет и его. Опасался он также и возможного ареста и депортации.

Некоторые сотрудники в клинике начали называть его Доктор Хомейни. Однажды за ужином он сказал, что кто-то на машине пытался его сбить. Несколько раз нам звонили по телефону с угрозами. «Доберемся до вас, – голос в трубке звучал с южным акцентом, – убьем». Не на шутку перепуганный, Муди нанял частную охрану.

«Неужели это безумие никогда не кончится? – задумывалась я. – Зачем мужчинам нужно впутывать меня в эти их идиотские военные игры? Почему они не оставят меня в покое и не позволят быть женой и матерью?»

Муди балансировал меж двух огней. Его иранские приятели хотели втянуть его в активную работу, в подготовку демонстрации. Наш дом они превратили в некое подобие оперативной базе. Зато наши американские знакомые, соседи, а также коллеги в клинике желали услышать от Муди выражение лояльных чувств по отношению к стране, которая так много ему дала.

Сначала Муди колебался. И мы часто спорили. Он произносил бесконечные тирады по поводу американского эмбарго на поставку оружия в Иран, постоянно повторяя, что Америка лишь пускает пыль в глаза, а на самом деле снабжает Иран оружием при посредничестве третьих стран, повышая цены.

Затем произошло нечто странное. В свое время Муди познакомился и сблизился с доктором Моджалили, иранским нейрохирургом. Поскольку тот учился в Иране, у него не было разрешения заниматься практикой в Штатах, поэтому он работал лаборантом. Муди уважал его; они оба помогали иранским студентам. И вдруг день ото дня эта дружба стала угасать. Ни с того ни с сего Муди перестал здороваться с доктором Моджалили, но не хотел открыть мне причину.