Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3 - Сторидж Пола. Страница 3

И разве в жизни нет ничего такого, чего бы нельзя было исправить – хотя бы косвенно?

Но вот вчера за поздним ужином Лион, словно бы уловив ход мыслей Джастины, совершенно неожиданно завел разговор:

– Знаешь что… Мы ведь уже немолоды, и кто знает – сколько нам еще осталось? Может быть, лет десять, а может… Нам надо подумать о том, что мы оставим после себя… Да, Джастина, пришло время подводить итоги… незаметно, кажется но – пришло…

– О чем это ты?

– Я говорю – надо подумать о том, что мы оставим в мире вместо…

И Лион осекся, опустив голову.

Фраза Лиона прозвучало столь внезапно и неожиданно, что Джастина, поперхнувшись, не сразу смогла ответить ему.

А он тем временем продолжал:

– Все, что казалось мне раньше таким важным – то, что я имею какое-то отношение к европейской политике, то, что я достиг на этом поприще немалого, в конце концов даже то, что я – важный государственный чиновник, – вздохнул Лион, – теперь выглядит пустячным и никчемным… Время идет, мы стареем… И знаешь, что, милая?

Она прищурилась.

– Что же?

– Я все чаще и чаще начинаю задумываться над смыслом жизни, – продолжил он.

Едва заметно улыбнувшись, она поинтересовалась у мужа:

– С точки зрения herzchen, как ты всегда любил выражаться – не так ли?

Она употребила его любимое немецкое словечко, которое в первые дни их знакомства так умиляло ее…

Herzchen…

Звучит немного приподнято-романтично – и почему-то в памяти сразу же в памяти воскрешаются Гейне, Шиллер, Гофман, «Буря и натиск»…

Лион ответил почти с обидой:

– О, только не надо иронизировать… Я ведь хочу поговорить с тобой об очень серьезных вещах…

– Не сомневаюсь.

– И ты готова выслушать меня? Примирительно погладив мужа по безукоризненно выбритой щеке, Джастина произнесла:

– Ну конечно… Конечно же, мой дорогой. Я согласна выслушать все, что ты скажешь… И я заранее на все согласна.

– Я говорю, – продолжал Лион все так же смущенно, – я говорю, что мы обязаны исполнить все, предначертанное нам Господом нашим…

– То есть? – поинтересовалась Джастина, медленно поднимая глаза на мужа.

– Мы несовершенны, однако, по мере сил своих, должны стремиться к совершенству…

Лион не любил выспренних выражений – они претили ему, казались ненужными, неуместными – особенно, когда речь шла о серьезных вещах; однако, не всегда находя в себе силы найти простые и безыскусные слова для выражения своих мыслей, он часто прибегал в обыденной речи к формам книжным, сложным, тяжеловесным…

И очень стыдился этого – ему было неудобно прежде всего перед самим собой.

Джастина, с нескрываемым интересом посмотрев на мужа, переспросила:

– К совершенству?

Он коротко кивнул.

– Да.

– А что такое совершенство?

И Лион с типично немецкой пунктуальностью принялся объяснять:

– Мировая человеческая мудрость не дает как правило одинаковых правил для всех; она только указывает тот уровень, к которому следует приближаться, то же и в данном вопросе: совершенство – это полное удовлетворение своими поступками. Многие же люди, не понимая настоящей морали, или понимая ее извращенно, хотят какого-то универсального правила, общего для всех. Но ведь не может быть общей оценки для всех…

Джастина коротко кивнула.

– Разумеется… И для нас с тобой?

– Конечно, – согласился Лион, – только для нас правила эти более похожи…

– Вот как? И насколько же?

– Ровно настолько, насколько схожи мы с тобой, – улыбнулся тот.

Лион немного помолчал, а потом, откашлявшись, словно вспомнив, о чем он только что говорил, продолжил все тем же отрешенным тоном:

– Знаешь, я очень часто думаю о том, что такое брак, Джастина… Как-то раз я перелистывал записки Ральфа де Брикассара и нашел вот что…

Лион прошел в кабинет и, порывшись в выдвижном ящике письменного стола, достал толстую тетрадь в кожаном переплете. Затем вернулся к жене и, открыв заложенное закладкой место, принялся читать:

– «Как в истинном христианском учении нет никаких оснований для учреждения брака, то люди нашего, католического мира не веря в церковное определение брака, чувствуя, что это учреждение не имеет оснований в христианском учении, вместе с тем не видя перед собою закрытого католическими догмами идеала Христа – полного целомудрия, остаются по отношению брака безо всякого руководства. От этого-то и происходит то кажущееся сперва странным явление, что у народов, признающих языческих богов, но имеющих точное внешнее определение брака, семейное начало, супружеская верность несравненно тверже, чем у нас, католиков. У народов, признающих языческих богов, есть определение наложничества, многоженства или многомужничества, ограниченное известными пределами, но нет той полной распущенности, проявляющейся в наложничестве, многоженстве и многомужничестве, царящей среди людей католического мира, скрывающейся под видом так называемого единобрачия… – продолжал чтение Лион, – Если цель обеда – питание тела, то тот, кто съест сразу два обеда, достигнет, может быть, большого удовольствия, но не достигнет цели, ибо два обеда никогда не переварятся желудком. Если цель брака есть семья, то тот, кто захочет иметь много жен и мужей, может быть. Получит много удовольствий, но ни в каком случае не будет иметь главной радости для оправдания брака – семьи. Хорошее, достигающее своей цели питание бывает только тогда, когда человек не ест больше того, что может переварить его желудок. Точно так же и хороший, достигающий своей цели брак бывает только тогда, когда муж не имеет больше жен, а жена – больше мужей, чем сколько их нужно для того, чтобы правильно воспитать детей, а это возможно только тогда, когда у мужа – одна жена, а у жены – один муж, и если муж и жена соединены настоящей любовью… Да, любовью… Чувство это помогает человеку удержаться от греха блуда, соблюсти целомудрие. Называют одним и тем же словом любовь духовную, любовь к Богу и ближнему, и любовь плотскую мужчины к женщине. Это – большая ошибка. Нет ничего общего между этими двумя чувствами. Первое – истинная духовная любовь к Богу и ближнему – есть голос Бога, второе – чувство вожделения, – голос животного. Во всех людях, женщинах и мужчинах, живет дух Божий. Какой же грех смотреть на носителя духа Божьего, на женщину, только как на средство удовольствия! Всякая женщина для всякого мужчины прежде всего должна быть сестрой во Христе, всякий мужчина для женщины – братом во Христе. Закон Бога в том, чтобы любить Бога и ближнего своего, то есть всех людей без различия…»

Пристально вглядываясь в лицо Лиона, читавшего эти записи давно уже умершего человека, столь любимого и столь любившего Мэгги, ее мать, Джастина только качала головой в такт своим мыслям.

Неужели эти мысли принадлежат Ральфу? «Какой же грех смотреть на носителя духа Божьего, на женщину, только как на средство удовольствия! Всякая женщина для всякого мужчины прежде всего должна быть сестрой во Христе, всякий мужчина для женщины – братом во Христе. Закон Бога в том, чтобы любить Бога и ближнего своего, то есть всех людей без различия…» [1]

Но ведь Ральф никогда не смотрел на Мэгги исключительно как на способ достижения удовольствия!

Он был любим и любил – и любовь эта принесла им и страдания, и столько сладостных минут…

Лион, бережно закрыв тетрадь, положил ее на прежнее место.

Джастина, не проронив за это время ни слова, наконец спросила:

– Откуда это у тебя?

– Что?

– Записки Ральфа…

– Мне передал их кардинал незадолго до смерти, – ответила он.

Она немного помолчала, после чего напомнила:

– Ты, кажется, говорил что-то об истинном браке? О его смысле?

Лион наморщил лоб – теперь надо было обходиться без цитат…

– Смысл истинного брака, а истинный брак состоит, и я уверен в этом – в рождении и воспитании детей – есть непосредственное служение Богу, служение Богу через детей – не так ли?