Дорогой ценой - Вернер Эльза (Элизабет). Страница 26

Баронессе с трудом удалось скрыть обиду. Она, без сомнения, имела полное право присутствовать на предстоявшем судилище, и вдруг барон без всяких церемоний высылает ее из комнаты и оставляет за собой решительное слово, нисколько не уважая ее материнских прав! Однако его тон и манера обращения показывали, что сегодня он менее, чем когда-либо, способен вынести противоречие, и она подчинилась, или, говоря ее словами, «уступила, глубоко оскорбленная, этому неслыханному деспотизму» и вышла из комнаты.

Барон остался наедине с племянницей.

– Габриэль!

Она сделала несколько шагов по направлению к нему и остановилась, видимо робея.

– Ты боишься меня? – спросил он. Она отрицательно покачала головой.

– Так почему же ты так робко и молчаливо сторонишься меня? Неужели я был с тобой так резок, что ты больше не решаешься встречаться со мной?

– Мне действительно нездоровилось, – тихо проговорила Габриэль.

Взгляд барона скользнул по юному личику, которое в самом деле было не таким розовым и свежим, как обыкновенно. На нем лежала какая-то тень, облако печали или беспокойства, совершенно чуждое этим веселым, улыбающимся чертам.

Взяв молодую девушку за руку, Равен почувствовал, что она дрожит и старается выскользнуть из его руки, но барон крепко держал ее, и голос его звучал холодно и спокойно, когда он снова заговорил:

– Я знаю, что тебя так напугало при нашем последнем разговоре, и игра в прятки здесь совершенно неуместна и бесполезна. Теперь, однако, тебе нечего больше бояться – все это уже прошло. Я требую от тебя, чтобы ты забыла свои девичьи бредни, и должен сам показать тебе пример того, как следует справляться с подобными увлечениями. Я мог на минуту забыть о своих и твоих годах, ты вовремя напомнила мне о том, что молодости нужна молодость, и я благодарен тебе за это напоминание. Забудь то, что открыл тебе тот миг, когда я не владел собой, – это не должно больше пугать тебя. Мне не раз удавалось справляться с более серьезными и глубокими чувствами, я привык подчинять свои чувства воле. Чудный сон кончился… потому что должен был кончиться.

Еще в начале его речи Габриэль подняла на него взор, в котором все еще виднелся робкий вопрос, но ничего не ответила, и ее рука бессильно повисла, когда он выпустил ее из своей.

– Ну, а теперь возврати мне свое доверие, дитя, – продолжал Равен. – Если я строго отнесся к тебе и твоей любви, то смотри на это, как на обязанность опекуна, который отвечает за вверенное ему юное существо. Можешь ты мне обещать это?

– Да, дядя Арно!

Молодая девушка произносила его имя с видимым колебанием. Та непринужденность, с какой она прежде обращалась к «дяде Арно», невозвратно исчезла.

– Я говорил с асессором Винтерфельдом, – снова начал Равен, – я заявил ему, что самым решительным образом отказываю ему в согласии на брак с тобой. Я остаюсь при своем «нет», так как знаю, что подобный брак после короткого миража счастья окажется для тебя источником слез и горя. Ты воспитана в аристократических понятиях и среде, привыкла к богатству и роскоши и никогда не удовлетворишься другой средой. Все, что может дать тебе Винтерфельд, – это в лучшем случае скромный семейный очаг и самые ограниченные средства. Ты вступишь в серенькую жизнь, полную лишений, и должна будешь расстаться со всем, что до сих пор было тебе необходимо и дорого. Существуют характеры, способные примириться с постоянными лишениями и самопожертвованием, но ты не из их числа. Тебе пришлось бы совершенно изменить свою природу, и я дал понять асессору, какой страшный эгоизм с его стороны – требовать от тебя подобных жертв.

– Такие жертвы потребуются от меня ведь только в течение немногих лет, – возразила Габриэль. – Георг Винтерфельд лишь начинает свою карьеру, и мы надеемся на будущее. Он пробьет себе дорогу, как некогда сделал ты.

– Может быть, но может быть и нет. Во всяком случае, он не из тех натур, которые штурмом берут свою судьбу, свое будущее. Он достигнет его спокойной, неустанной работой, а на это потребуются долгие годы, и – что всего важнее – все это время он должен быть безусловно свободен и независим, как теперь. Заботы о семье, тысячи обязанностей и обязательств, которыми эти заботы опутают его, не дадут ему возможности исполнить свои честолюбивые замыслы и направят на ту будничную жизнь, где работают исключительно для того, чтобы жить. Тогда он будет навеки потерян для высших целей, а вместе с ним и ты. Конечно, ты не имеешь никакого представления о том, что значит всю жизнь ограничиваться суммой, которую теперь ты тратишь на одни наряды. Мне хотелось бы уберечь тебя от того, чтобы ты на собственном опыте испытала, насколько оправдывается в действительной жизни идеал «рая с милым в шалаше».

В глазах Габриэли заблестели слезы, когда опекун решительной, но жестокой рукой набросал перед ней картину ее будущего, однако она продолжала мужественно защищаться.

– Ты не веришь больше в идеалы, – возразила она, – ты ведь сам сказал мне, что презираешь свет и жизнь. Но мы верим и в то, и в другое, поэтому мы еще изведаем и любовь, и счастье. Георг и не думал о том, чтобы теперь же просить моей руки, он знает, что это невозможно; но через четыре года я буду совершеннолетней, а он получит повышение. Тогда я стану его женой, и никто не будет иметь права разлучить нас… никто в целом мире!

Она проговорила все это торопливо и с необычайной страстностью, но в ее словах уже не слышалось прежнего упрямства и противоречия. Это был скорее бессознательный, робкий протест против того чувства, в котором она призналась матери во время сегодняшнего разговора: ей казалось, что барон обладает тайной властью, которая мучила ее и с которой она должна была во что бы то ни стало бороться. Сейчас она пыталась защититься от этого чувства любовью Георга, и только этим объяснялся резкий тон ее ответа.

На губах Равена промелькнула горькая усмешка.

– Ты, кажется, отлично знаешь, до каких пределов простирается моя власть, – сказал он. – Вероятно, тебе это не раз подробно объясняли, недаром же Винтерфельд – юрист. Хорошо, оставим это дело до дня твоего совершеннолетия. Если и тогда ты повторишь мне сказанное сегодня, я не буду мешать тебе, хотя с того дня наши пути разойдутся. Но до тех пор тебя не должны связывать никакое слишком поспешно данное обещание, никакие воображаемые узы; поэтому с этого дня Винтерфельд перестанет бывать в доме. Ты же пока совершенно свободна и можешь принять предложение всякого, чье общественное положение и личные качества дадут ему на это право. Я никогда не откажу в своем согласии на равный брак. Вот все, что я хотел тебе сказать.

Он говорил серьезно и холодно; ни малейшая дрожь в голосе, ни самое легкое подергивание губ не выдали, чего ему стоило последнее обещание. Чудному сновидению следовало положить конец, и Арно Равен был способен сделать это.

Он отворил дверь в соседнюю комнату, где находилась баронесса, к своему величайшему огорчению не расслышавшая ни слова из их разговора, так как тяжелые портьеры заглушали всякий звук.

– Мы закончили, Матильда, – сказал барон. – Отдаю вашу дочь под ваш надзор, но еще раз повторяю – никаких выговоров! Я не хочу этого. До свидания, Габриэль!