Дорогой ценой - Вернер Эльза (Элизабет). Страница 32

Барон как будто вздохнул с облегчением, однако ответил прежним холодным тоном, которого придерживался во все время разговора.

– Я не хочу ни уговаривать, ни убеждать тебя. Если ты твердо решила отказать молодому Вильтену, то действительно лучше, чтобы предложение вовсе не было сделано. Я скажу полковнику, что он не должен более питать надежды; объяснение состоится уже завтра.

Равен откинулся на спинку экипажа, и снова водворилось прежнее молчание. Габриэль тоже теснее прижалась в угол коляски, не проявляя ни малейшего желания завязать разговор. В ней произошла огромная перемена, и произошла не со дня отъезда Георга. Еще раньше, гораздо раньше пробудилось в ней нечто загадочное, с чем она с самой первой минуты вступила в борьбу и что долго принимала за робость. Это нечто не имело ничего общего с тем радостным, блаженным чувством, которое озарило ярким светом душу молодой девушки, когда Георг признался ей в любви и со всем пылом молодости умолял о взаимности, а она, улыбаясь и краснея, произнесла страстно ожидаемое «да». Она часто вызывала в памяти воспоминание об этом часе, как будто пытаясь защититься от какой-то неведомой опасности, но напрасно. В такие минуты образ Георга отступал далеко назад, а иногда и совсем бледнел. Если причиной этого была разлука, почему же она бессильна против другого образа, страстного и мрачного, который выступал тем явственнее, чем туманнее становился первый?

Этот мрачный образ в последние две недели не покидал молодой девушки; ни лестные ухаживания молодого офицера, ни мысль о далеком возлюбленном не могли изгнать из ее сердца воспоминание, которое поглощало все ее мысли и чувства. Казалось, какая-то демоническая сила всецело овладела душой и сознанием девушки; веселость, шаловливость и детские капризы – все исчезло, а то, что пришло на их место – темное и загадочное чувство, скорее сродни горю, чем радости, ощущение которого она не понимала, – заставляло Габриэль страдать. Она еще продолжала бессознательно бороться с новыми переживаниями, не сознавая, или не желая осознать, какая опасность, грозившая ее любви и счастью Георга, таилась в них. Она лишь чувствовала, что и тому, и другому грозит опасность и что эта опасность является не извне.

Кони мчались все так же быстро, но до города было еще неблизко. Далекие долины, окруженные кольцом гор, уже красовались в своем осеннем убранстве, так как здесь, в горах, осень заявляла свои права раньше, чем внизу, на равнине. Всюду пестрели осенние краски, от темно-коричневого до светло-желтого оттенка, а местами, сверкали ярко-красные или темно-пурпуровые пятна, обманывая глаз своим сходством с распустившимися цветами, последний блеск умирающей листвы. Вздувшаяся от дождей река стремительно несла вперед мутные волны. Горы окутались туманным покровом, который то открывал, то закрывал их зубчатые вершины. Ниже, над покрывавшим горы лесом, толпились причудливых форм облака, а на западе закатывалось солнце, окруженное грозовыми тучами, через которые его последние лучи не в силах были пробиться.

Еще так недавно тот же самый ландшафт в совершенно ином виде расстилался перед этими людьми, теперь молчаливо, как чужие, сидевшими рядом. Тогда перед ними лежала долина, вся залитая солнечным светом и полная благоуханий, высились голубые горы, за сверкающей далью, казалось, скрывался «целый рай счастья», а в глубокой прохладной тени старых лип сверкала светлая струя «Ключа ундин», навевая своим лепетом и журчанием сладкие, опасные грезы. Сегодня слышался лишь рев реки, густой туман застилал даль, горы были закрыты грозно нависшими облаками, а солнце не светило более и не грело, посылая земле свой прощальный привет.

Барон устремил пристальный взор на мрачный закат, а потом, точно насильно оторвавшись от своих мыслей, решился нарушить молчание.

– Небо предвещает бурю, – сказал он, обращаясь к своей юной спутнице. – Но она во всяком случае разразится не ранее ночи, а я надеюсь, что мы приедем в город до наступления темноты.

– Теперь, должно быть, в городе очень неспокойно, – заметила Габриэль, устремляя на опекуна вопросительный взор.

– Да, сегодня было несколько шумных демонстраций, – ответил он, – но они не имеют серьезного значения, и всему этому скоро наступит конец. Тебе не о чем беспокоиться.

– Но говорят, что все эти волнения направлены исключительно против тебя, – прерывающимся голосом проговорила Габриэль.

– Кто говорит? – нахмурился Равен.

– Полковник Вильтен не раз намекал на это. Правда, что в городе относятся к тебе враждебно?

– Я никогда не был популярен в Р., – спокойно ответил барон. – Вскоре после назначения сюда мне пришлось усмирять грозивший городу мятеж. Мне это удалось, но обычно не любят тех, кому что-либо удается. Я лучше всех знаю, сколько неприязни и ненависти принес мне тогдашний мой образ действий и как упорно многие продолжают видеть во мне угнетателя, несмотря на то, что я сделал для процветания города и всей провинции. Мы всегда держались настороже друг к другу, но перевес постоянно оставался на моей стороне; так будет и на этот раз.

Габриэль вспомнила загадочные слова Георга, которым она до сих пор не находила объяснения. Тогда он решительно уклонился от ее расспросов, а прощание было так неожиданно, так внезапно! Оно длилось всего несколько минут, а потом он должен был уехать, оставив Габриэль в мучительном страхе. Теперь она знала, что барону грозит какая-то опасность, и решила предупредить его во что бы то ни стало.

– Но тебе приходится одному бороться против многочисленных врагов, – сказала она. – Ты не знаешь, не можешь даже предугадать, что они втихомолку затевают против тебя. А что если тебе грозит опасность?

Равен посмотрел на нее с нескрываемым удивлением.

– С каких это пор ты начала беспокоиться о подобных вещах? Прежде ты была далека от них.

Молодая девушка попробовала улыбнуться.

– В последнее время я думала о многом, что прежде вовсе не интересовало меня. Теперь дело идет о совершенно определенных угрозах.

– Которые дошли до тебя?

– Да.

– У тебя есть какая-то связь с резиденцией? – резко спросил барон.

– Я не получала оттуда ни строчки, вообще никакого признака жизни.

– Правда? – уже мягче произнес Равен. – Я предположил это потому, что асессор Винтерфельд в настоящее время работает в министерстве, где найдет единомышленников, также считающих меня тираном, которому нет равных. На него лично я не могу быть за это в претензии, так как был принужден стать ему поперек дороги; этим объясняется его вражда ко мне и желание мстить, если это окажется ему под силу.

– Он никогда не сделает ничего низкого или бесчестного, – прервала его Габриэль.

– Могу тебя уверить, что я придаю очень мало значения ненависти и вражде господина Винтерфельда, – презрительно улыбнулся барон. – У меня бывали соперники позначительнее его, и я все-таки справлялся с ними. Ну, а если эти угрозы идут не из столицы, значит пустые толки, ходящие по городу, нашли дорогу и в имение Вильтона, но им недостает фактической основы.

Я нисколько не сомневаюсь в том, что против меня охотно что-нибудь предприняли бы, но, вероятно, поостерегутся привести такие намерения в исполнение – меня достаточно знают и не могут сомневаться в том, что я сумею справиться с любым нападением. Если бы положение было действительно угрожающим, я не позволил бы тебе и твоей матери вернуться в город. Однако все эти дни вам придется отказаться от прогулок в экипаже, хотя надо надеяться, что такое положение продлится недолго, а в казенном здании, да еще в квартире губернатора, вы в безопасности от каких бы то ни было выходок черни.

– Но ты-то не в безопасности! – с возрастающим беспокойством воскликнула Габриэль. – Полковник уверяет, что ты бросаешься навстречу всякой опасности и никогда не слушаешь предостережений.

Равен медленно обернулся к ней и окинул ее мрачным взглядом.

– Но ведь это касается только меня одного… Или… ты боишься за меня?