Дорогой ценой - Вернер Эльза (Элизабет). Страница 44

– Совершенно верно… и он, вероятно, получит самые подробные сведения о нем. До свидания, господин советник. Не заходите только слишком далеко в своем «самоотречении». В конце концов вам могут слишком много поставить на вид из-за этого.

После такого совета полицмейстер удалился, а Мозер, совершенно не поняв его слов, важно покачал головой по поводу столь странной речи и направился домой, довольный своим «безошибочным взглядом».

Губернатор между тем, войдя в свою квартиру и приказав слугам не беспокоить его, прошел с Брунновым в рабочий кабинет.

Между ними не было еще произнесено ни слова. Друзья детства встретились впервые после двадцатилетней разлуки. Они расстались молодыми людьми, с неугасшим еще огнем и воодушевлением юности, теперь же свиделись зрелыми мужами, прожившими уже почти полвека. Один из них еще вполне сохранил свои жизненные силы, повелительный вид и гордую осанку, ясно выражающие привычку властвовать; в его темных волосах, за исключением чуть серебрившихся висков, не было ни одного седого волоска и на неподвижном лице – ни одной морщины. Зато какую противоположность представлял собой другой! Всего на год старше, он был уже стариком на вид, с согбенной фигурой, седыми волосами и лицом в глубоких морщинах, проложенных заботами и горем. Только в его глазах еще вспыхивал былой огонь, последний след давно минувших дней.

– Рудольф! – наконец сказал барон.

В его голосе слышалось с трудом сдерживаемое волнение, и он, казалось, готов был броситься к своему бывшему другу, но последний отступил на шаг и холодно спросил:

– Что прикажете, ваше превосходительство?

– К чему этот тон между нами? – нахмурился Равен. – Разве ты не хочешь признать меня? Я сразу узнал тебя по твоим глазам. Они остались все теми же, тогда как многое… все другое в тебе изменилось.

Бруннов с горькой улыбкой ответил:

– Я преждевременно состарился. В изгнании, в ежедневной борьбе с заботами и житейскими неприятностями люди плохо сохраняются. Барон Равен лучше выдержал эту борьбу. Правда, заботы и неприятности едва ли достигают той высоты, на которой вы находитесь, ваше превосходительство!

– Еще раз прошу тебя, Рудольф, оставь этот тон! – серьезно и решительно произнес барон. – Я знаю какая пропасть легла между нами и не ищу примирения, теперь уже невозможного. Мы сделались противниками, но ироническое повторение титула, которому я придаю значение не больше, чем ты, – слишком мелкая месть. Каковы бы ни были наши отношения, для тебя я – все тот же Арно Равен… Зови меня так, как всегда называл!

Бруннов не отвечал, мрачно потупив взор.

– Я понимаю, что привело тебя сюда, – продолжал Равен, – но это нисколько не умаляет безумной смелости и опасности твоего поступка. Ты ведь отлично знаешь, что угрожает тебе при переходе через границу. А жизнь твоего сына вне опасности.

– Еще вчера я думал увидеть его на смертном одре. Тогда не могло быть и речи о моей личной безопасности. Я должен был во что бы то ни стало приехать к нему.

Барон не мог ничего возразить на эти слова; он, вероятно, ясно представил себе, что и сам поступил бы точно так же.

– Ты, конечно, понимаешь, почему я настоял на том, чтобы ты сопровождал меня, – заговорил он снова. – Наша встреча произошла при свидетелях. Полицмейстер зорко наблюдал за нами и, мне кажется, уже заподозрил что-то. Надо было устранить его подозрения, и продолжительная беседа со мной избавит тебя от них.

– Разумеется, потому что предполагают, что всякую подозрительную личность р-ский губернатор тотчас же передает в руки полиции. Я был уже готов к этому, как только ты узнал меня, и положительно не знаю, какому капризу обязан своим спасением. Но откровенно сознаюсь, Арно, я мечтал 6 том, чтобы еще раз в жизни с глазу на глаз встретиться с тобой. В противном случае я предпочел бы сразу отдаться б руки сыщиков, чем последовать за тобой.

– С тех пор как мы расстались, – произнес Равен, – ты так открыто выказал себя моим врагам, что я должен был быть готовым к подобной встрече. Но ты знаешь, что я всегда не выносил оскорблений и с годами не стал податливее. Поэтому не злоупотребляй своим настоящим положением, исключающим всякое право на удовлетворение с твоей стороны, и предоставь мне возможность говорить с тобой!

Эти слова не произвели никакого впечатления на Бруннова, и он ответил еще более враждебным тоном:

– Я вижу, что ты не утратил своего властного тона. В былое время всякий, кто пытался противиться тебе, уступал этому тону, и я сам невольно подчинялся ему. Я боготворил тебя и слепо следовал за тобой, потому что ты мог вести только к самым высоким идеалам… Следовал за тобой до того самого дня, когда мой обожаемый идеал рассыпался в прах. Не пытайся же снова применить свою прежнюю власть! Я преклонялся перед тобой только до тех пор, пока верил в тебя, а эта вера уже давно миновала. Увы! Твое сердце всецело занято честолюбием, и тебе не понять, что я утратил вместе с ней.

Наступила томительная пауза. Наконец Равен сказал:

– Если ты когда-нибудь и любил меня, то тем сильнее теперь ненавидишь.

– Да! – был короткий и энергичный ответ.

– Да, у меня даже есть доказательства этого. Еще недавно я задумывался над тем, откуда у одного из моих незначительных чиновников взялась смелость швырнуть мне в лицо перед всем светом неслыханные оскорбления; я забыл, что он побывал в твоей школе. Винтерфельд ведь жил в твоем доме, он – друг твоего сына, а также и твой, и проявил себя весьма способным учеником. В его выпадах сразу виден его наставник.

– Ты ошибаешься, Георг Винтерфельд проявил свою собственную силу, достойную удивления и изумившую даже меня. Я и не подозревал его намерения, он и от меня держал это в тайне, и его брошюра, полученная мною от него третьего дня, была для меня настоящим сюрпризом. Но не отрицаю, что каждое напечатанное в ней слово нашло отклик в моей душе, равно как и у многих тысяч других. Будь осторожен, Арно! Винтерфельд первый осмелился открыто выступить против всемогущего барона Равена, это – первая буря, угрожающая твоей недосягаемой доселе высоте. За ней последуют другие, и они будут потрясать почву под тобой до тех пор, пока она не поколеблется, и ты не опустишься так же глубоко, как высоко стоишь теперь.

– Ты так думаешь? – презрительно спросил барон. – Тебе следовало бы лучше знать меня. Я могу пасть и в своем падении увлечь за собой и других, но опускаться мне несвойственно; да и не так далеко еще зашло дело. Мне известны те враждебные силы, которым брошюра Винтерфельда развязала руки, однако им не придется торжествовать и видеть меня удаленным с места, которое я давно и прочно занимаю и которого никогда добровольно не оставлю. Конечно, люди не прощают такой карьеры, какую сделал я.

– Дорогой ценой! – холодно заметил Бруннов. – Ты заплатил за нее своей честью. Да, да, честью!.. Нужно ли напоминать тебе о том дне, когда наш союз был открыт, наши бумаги конфискованы, а нас самих бросили в тюрьму? Нужно ли называть тебе имя изменника, из-за которого это произошло и который для видимости был арестован вместе с нами? Я и другие предстали перед судом, нас ожидали обвинительный приговор и каземат, из которого я спасся только безумно смелым бегством. Тебя после непродолжительного пребывания под арестом освободили, не предъявив даже обвинительного акта. Из той бури, которая стоила друзьям и единомышленникам Арно Равена свободы и целой жизни, он вышел секретарем, доверенным и будущим зятем министра, начав свою блестящую карьеру служением делу, в вечной борьбе и ненависти к которому поклялся. Таков был конец мечтаний о свободе и юношеских грез. В лице барона не было ни кровинки, его грудь высоко вздымалась и опускалась, руки судорожно сжимались.

– А если я скажу тебе, что эта так называемая измена была лишь неосторожностью, несчастным недоразумением, за которое я дорого поплатился? Если я скажу, что вы сами своим поспешным приговором, своим безумным недоверием заставили меня примкнуть к вашим врагам?