Леди на монете - Барнс Маргарет Кэмпбелл. Страница 38

Глава 14

Лето Двор провел в Танбридже и в Бате, и в толпе придворных красавиц Фрэнсис сияла, как настоящая звезда. К тому времени чувства короля уже не были тайной ни для кого, кто постоянно бывал при Дворе, а многие просто не сомневались в том, что Фрэнсис давно стала его любовницей.

Сама Екатерина не принадлежала к числу этих людей и относилась к происходящему весьма терпимо. Она пришла к выводу, что склонность Карла к любовным авантюрам сильно преувеличена, и только одной Барбаре удавалось удерживать его. Именно поэтому королева была счастлива, что леди Каслмейн не демонстрирует перед ней свою очередную беременность, и считала, что Фрэнсис слишком предана ей, чтобы ее следовало бояться. Наверное, она тревожилась бы значительно больше, если бы догадывалась о том, что Карл совершенно не думал о Барбаре и сильно сомневался в том, что имеет отношение к ребенку, которого она ждала.

Когда Фрэнсис задумывалась о будущем, что, правда, случалось не часто, ее начинали мучить дурные предчувствия. Она дала королю – вернее, намекнула, что готова дать, – такие обещания, которые вовсе не собиралась выполнять, однако она понимала, что своим нынешним положением полностью обязана ему, тому вниманию, которое он ей уделял. Все старались оказать ей услугу, угодить ей, добиться ее расположения. Она постоянно слышала о том, что в мире нет никого прекраснее, чем она, а поскольку король действительно был добр и великодушен, он всегда радовался, видя ее счастливой и оживленной. Временами он становился настойчивым и требовательным, но Фрэнсис без особого труда удавалось вести себя так, как она считала нужным.

Она обнаружила, что существуют разные способы умиротворения и задабривания Карла, и всегда могла растрогать его. Стоило ей только напомнить ему о своем детстве, полном лишений, как он сразу же начинал жалеть ее и корить себя за то, что он заставляет ее вспоминать все это. Однако обычно Фрэнсис бывала очень весела, и Карл с удовольствием проводил время в ее обществе, а когда на него находила хандра, она всегда была готова поговорить с ним о многолетнем изгнании, когда он почти не надеялся вернуть себе трон, и о всех событиях, связанных с его возвращением в Англию. Очень редко, когда казалось, что его терпению приходит конец, Фрэнсис становилась совершенно серьезной и говорила, что его страсть пугает ее и что, наверное, будет лучше, если она уйдет в монастырь.

Эта угроза не казалась Карлу совершенно абсурдной и неосуществимой, потому что две его кузины – молодые, жизнерадостные особы – внезапно приняли именно такое решение. Он полагал, что именно такие девушки, веселые, оживленные, скорее, чем кто-либо другой, могли бросить все и посвятить себя религии.

Однако в глубине души Фрэнсис прекрасно знала, что никогда не сделает этого и что уход в монастырь – не более чем дамоклов меч, который она постоянно держит над головой короля.

За то время, что они жили в Танбридже и в Бате, Фрэнсис дважды получала письма от Леннокса. И хотя она не забыла его, ей казалось, что он сильно отдалился от нее за это время, и его письма – ходульные, высокопарные и напыщенные – сильно разочаровали ее. И Фрэнсис начала сомневаться в том, что он заслуживает того внимания, которое она уделила ему. Вполне вероятно, что в тот вечер он показался ей интересным и славным только потому, что ей этого захотелось. Она посчитала его необычным человеком, но не могла понять почему и в чем, собственно, заключалась его неординарность. Конечно же, не потому, что он сказал что-то очень умное. Вполне вероятно, что всему виной Кобхемхолл – этот прекрасный дом, которым он владеет и который придает ему очарование и значительность.

Теперь же его короткие, формальные письма, которые решительно ничего не говорили ей, только подтверждали общее мнение о нем, как о человеке недалеком и плохо воспитанном. Как бы там ни было, он явно не спешил повидать ее, и, когда Двор находился совсем близко от Кобхемхолла, в Танбридже, он не появился там.

Фрэнсис не ответила на его письма. Правда, она несколько раз попыталась написать, но ее письма получались еще более высокопарные, чем его. Короткий взаимный интерес, быстро вспыхнув, так же быстро и потух. Писание писем никогда не было ее сильной стороной и никогда не будет, к тому же она была ужасающе безграмотна. Фрэнсис завидовала Карлу, который писал живо и легко, и хоть они виделись ежедневно, она получала от него огромное количество любовных писем, полных нежности и очарования и содержащих обещания дать ей все, о чем только может мечтать женщина.

– О, Фрэнсис Стюарт, кто бы поверил в это еще несколько лет назад? – спрашивала она, обращаясь к своему отражению в зеркале, перед которым расчесывала прекрасные, блестящие волосы. – Тогда тебе казалось величайшим счастьем стать одной из фрейлин королевы, а теперь в тебя влюблен сам король Англии, и он подсовывает под твою дверь любовные послания, как какой-нибудь заурядный молодой воздыхатель!

Король часто дарил ей дорогие украшения, и Фрэнсис очень любила рассматривать их. Нельзя сказать, чтобы она была неравнодушна к драгоценностям, однако ее коллекция уже стоила немалых денег и была хоть и не очень значительным, но состоянием. В этой коллекции были не только подарки короля, но и других ее поклонников, что было весьма распространено, и многие девушки получали подобные подарки и к Рождеству, и на Двенадцатую ночь, и на Валентинов день, и к другим праздникам.

Когда миссис Стюарт навещала Фрэнсис в Уайтхолле, она, взглянув на украшения, сказала, что они вполне могут стать для Фрэнсис неплохим приданым.

– Неужели я когда-нибудь выйду замуж? – спросила Фрэнсис. – Я очень часто сомневаюсь в этом.

Миссис Стюарт внимательно смотрела на дочь. За прошедшее время изменились они обе, и в матери появилась какая-то расчетливость, которая очень огорчала дочь. Софи была во Франции, где вдовствующая королева проводила большую часть времени. Девочка, обещавшая со временем превратиться в настоящую красавицу, пользовалась покровительством Генриетты-Марии. Вальтер, повзрослев, почти перестал болеть, и у миссис Стюарт появилось больше времени и возможности обращать внимание на старшую дочь, которой шел уже восемнадцатый год.

Миссис Стюарт положила в бархатный футляр изумрудную подвеску, которую перед этим рассматривала, и сказала дочери:

– Несколько дней назад сэр Генрих Беннет оказал мне честь своим визитом. Он сказал, что недавно разговаривал с тобой.

– Да. Он очень честолюбив и добивается того, чтобы занять место милорда Кларендона. Но почему он решил, что я чем-то могу помочь ему?

– Потому что ты имеешь влияние…

– На короля? Но я никогда не стремилась влиять на него.

– Это значит, что ты пренебрегаешь своими возможностями. Кларендон уже стар, и его время прошло. А Генрих Беннет, как он говорил мне, хотел бы стать твоим союзником. Он ничего не говорил тебе об этом?

– Он начал произносить какую-то речь, но при этом выглядел так смешно, что я расхохоталась. Георг Букингем очень часто изображал его. У Генриха Беннета такие напыщенные манеры, и он без конца повторяет нравоучения. Я теперь редко вижу Букингема, у нас не очень хорошие отношения, но я прекрасно помню, как он копировал Беннета, и совершенно не могла слушать его серьезно. И если, maman, вы начнете ругать меня за это, я не удивлюсь. Это было не очень вежливо с моей стороны, и теперь я сожалею. Бедняга Беннет, он был очень расстроен! И рассержен!

– Он больше не сердится. Он сказал мне, что ты совсем не понимаешь своей власти, и это его очень удивляет. Ты благородно ведешь себя, Фрэнсис, за это любая мать может только похвалить свою дочь. Сэр Генрих убедил меня в том, что ты и король…

Смутившись, миссис Стюарт замолчала, но Фрэнсис, которая была уверена в том, что в разговоре с матерью ей не удастся избежать этой темы, заранее взяла себя в руки и была совершенно спокойна.

– Да, maman? – спросила она.

Миссис Стюарт ответила ей жестом, который можно было расценить и как призыв к дочери, и как выражение отчаяния.