Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой) - Пушкина-Меренберг Наталья Александровна. Страница 8

Долгое лето близилось к закату, а затеянному Борисом предприятию не видно было конца. Дни становились короче, и солнце светило все реже. Пикники и прогулки уступили место общению за чайным столом. С плохо скрываемым нетерпением видел Беклешов, что исчезает выгодное время для непринужденного дачного общения, с которым он главным образом связывал свои планы. Он часто бывал у Громовых, но также часто там был его тайный противник, который отвлекал на себя все внимание Веры: он умел окружить Веру непроницаемой атмосферой. Так долго не могло продолжаться. Борис хорошо осознал, что в присутствии юного графа он никак не добьется благосклонности Веры. Он пришел к выводу, что Островского следует удалить из этой опасной близости любой ценой. Быть может, тогда Вера изменит свои чувства или сентиментальное сердце Владимира в другом месте найдет предмет своей любви.

Эта мысль пришла несчастному влюбленному в один из вечеров, когда он, потеряв надежду, возвращался домой после обычного чаепития у Громовых. Речь шла о том, чтобы принять детальное решение. Это состояние неизвестности было для него невыносимо, даже смертельно. Момент прямого действия еще не наступил, это он хорошо понимал, — дело шло о непрямых путях продвижения и скрытном приближении к вражеской позиции. Долгая поездка дала Борису время все обдумать и созреть его планам, казавшимся ему тем более привлекательными, чем больше он их рассматривал со всех сторон. Приехав домой, он тотчас направился в кабинет отца, который, работая допоздна, проводил много часов ночью за своим письменным столом. Борис никогда не входил к нему так поздно. И поэтому генерал удивлен был появлению сына.

Их беседа затянулась надолго и была подчас очень оживленной и возбужденной. После ее окончания молодой человек с довольной миной отправился в спальню.

На следующее утро генерал запряг лошадь и поехал к старому графу Островскому, с кем имел беседу, прежде чем граф со своим ежедневным утренним рапортом являлся к царю. Когда Беклешов вернулся домой, он увидел сына стоящим у окна в ожидании его благополучного возвращения. Отец кивнул ему с довольной улыбкой. Ее особое значение Борис хорошо понял и принял как радостную весть.

После того ночного разговора между Беклешовыми прошло восемь дней. Борис по-прежнему посещал чаепития у Громовых. Как обычно, он сидел между Ольгой и Любочкой. Беседе с ними он придавал особый оттенок сердечности, незаметный для присутствующих. И только они чувствовали этот нюанс. Он кружил им голову, и их соблазняли самые смелые надежды.

К тому же обращало на себя внимание отсутствие Владимира Островского, и Вера часто украдкой бросала взгляды на дверь.

Наконец послышался звук быстрых колес, катившихся по гравию сада, и вскоре в комнату вошел Владимир.

— Почему вы так поздно, Владимир Николаевич? — спросила обеспокоенная госпожа Громова. — Мы уже давно ждем вас и потеряли надежду.

— Как вы понимаете, я задержался против воли, Мария Дмитриевна, — отвечал прибывший, — о своем опоздании я сожалею вдвойне, так как его причина для меня в высшей степени неприятна.

Вера, которая при его приходе подпрыгнула и ее щеки загорелись, при этих словах побледнела.

— Случилось несчастье? — спросила она быстро.

— Выходит так, — отвечал Владимир. — Многие видели бы в этом счастье, но для меня это несчастье, так как я должен вас всех покинуть.

— Пожалуйста, перестаньте говорить загадками, — сказала госпожа Громова, — и скажите, наконец, в чем дело.

— Я уже собирался вскочить в мою коляску, — рассказал Владимир, — чтобы ехать к вам, когда меня, к моему крайнему изумлению, позвал отец, который в это время редко бывает дома. В двух словах он сообщил мне, что царь в знак своей милости направляет меня на год в наше парижское посольство. «Ехать тебе через неделю. Ты должен быть курьером для важных дипломатических депеш». Теперь вы понимаете, почему я не очень весел.

Для Веры и ее матери все было более чем понятно. Для других дам недовольство Островского вызывало недоумение. Напротив, провести целый год в Париже, в этом, по представлению русских, земном раю… Они полагали, что ему можно только позавидовать.

Сообщение Владимира не оживило разговора. Предстоящему отъезду графа радовался только Борис. Забавные картины вставали перед его глазами, и он уже надеялся, что недалек от своей цели. Он не верил, что женское сердце выдержит долгую разлуку. При разлуке оно страдает, но в конце концов находит утешение.

Для юного сердца Веры это было первым тяжелым испытанием, которое казалось подтверждением ее мрачных предчувствий. Они устрашали ее больше, чем она это говорила своему возлюбленному. Она собрала все свои силы, чтобы ее печаль не была замечена другими, которые сочли бы ее беспричинной. Но, придя в свою комнату, где притворяться было не нужно, она облилась слезами, и слезы облегчили ее бедное сердце. Чтобы утешиться, она достала из потайного места письмо своего возлюбленного и углубилась в его чтение. Искренняя любовь, в каждой строчке обращавшаяся к ее сердцу, успокаивала ее. Не было сомнений в чувствах Владимира, и она с большей уверенностью смотрела вперед на предстоящую разлуку.

Немногие дни, подаренные графом сыну, пронеслись для влюбленных, как ветер, и, прежде чем они это осознали, наступил момент прощания.

Насколько возможно, Островский проводил все время у Громовых, совсем пренебрегая своими родителями. Последние не жаловались, так как жили в ожидании того, что долгое пребывание в Париже положит конец волокитству их сына, как они называли его сердечную привязанность.

Вечера за чаем у Громовых стали ужасно грустны. Хозяйка казалась взволнованной и огорченной, тяжесть тяготела над всеми. Ольга и Любочка находили всю эту печаль по поводу предстоящего отъезда Владимира неуместной. Они пытались с этим бороться и придать разговору веселый тон. Но это ответа не находило и оставалось незамеченным.

С потаенным страхом наблюдал Борис за происходящим. Ему казалось, что Владимир действительно более чем товарищ юности и друг дома. Поэтому Беклешов вдвойне радовался удавшейся интриге, которая освобождала его от соперника.

В день отъезда Островский зашел после полудня на час, так как наверняка знал, что в это время Вера одна в комнате для занятий. Она стала приютом их любви, после того как сырая осенняя погода прервала их свидания в саду и на природе. В этой комнате, предназначенной для научных занятий, они вновь и вновь поверяли друг другу свою любовь. Но сегодня в их любовном шепоте сливались печаль и отчаяние.

— Не смейтесь надо мной, Владимир Николаевич, — в конце сказала Вера, — когда я снова говорю о своих предчувствиях, но я невыразимо боюсь нашего расставания. Когда и как мы снова увидимся?

— У вас нет ни малейших оснований для опасений, — отвечал Владимир.

— Если бы только не Париж! Там вы меня быстро забудете и, в конце концов, полюбите другую, — сказала она, с упреком глядя на возлюбленного.

— Как можете вы говорить, что я вас забуду, любимая! Ваш образ — всегда передо мной и моя любовь, моя вечная, неизменная любовь — глубоко в моем сердце. Но скажите мне, Вера, а за вас я могу быть спокоен? Ваши чувства не изменятся? Вы не позволите другим ухаживать за вами? Эта мысль приводит меня в бешенство.

— О, Владимир, это — невозможно. Как может вас это пугать? — ответила Вера, бросившись ему на шею. — Вы — солнце, осветившее мою жизнь, все мои мысли — только о вас. Без вас нет для меня радости.

— А Беклешов… останется ли вам он безразличен? Он часто смотрит на вас совсем по-особенному. Это не дает мне покоя, не позволяет уехать спокойно. Ведь говорят, что те, кто отсутствует, всегда виноваты.

— Опять все та же ревность? Не говорите мне о нем, Владимир. Вам хорошо известно, что он мне совсем безразличен… — покончив с этой неприятной темой, она продолжала: — обещайте мне часто писать и, пожалуйста, очень длинные письма. В них вы расскажете мне, чем заполнен ваш день, чтобы душою и дальше жить вместе.