Юджиния - Минчин Александр. Страница 30

На Вайкики они пробыли три недели, которые потом будут вспоминать как лучшее время их жизни. Субтропический климат сделал нежную кожу Юджинии бархатной. Она загорела за два дня и вся золотилась, будто отделанная червонным золотом. И еще больше возбуждала его, так как он всегда был белый и смуглость будила в нем желание. Она не возражала. И были дни, когда они не выходили из номера вообще.

Ему нравилось лежать с ней на пляже, и как солнце смотрело на ее тело — касалось, ласкало, обнимало и жарило. Он наблюдал за капельками влаги, исподволь и незаметно выступающими из этого совершенства, и, не выдержав, лизал ее руку, плечо.

Но ему не нравилось, что другие, проходя рядом, смотрели на это тело, ощупывая загорающимися глазами. Он попросил ее надевать закрытый купальник. Она была удивлена, но вспомнила, откуда он, — и ей это понравилось. А он думал, что в следующий раз надо будет сказать мистеру Ниллу, чтобы он купил частный пляж и — кусок океана. И такому дару он не будет сопротивляться.

Они провели достаточно времени на пляжах, купаясь, ныряя, заплывая далеко в океан (за ними неотупно следовал катер, мистер Нилл хорошо знал привычки своей дочери и предохранял, а не запрещал).

Смешно было то, что она плавала быстрее его, хотя по выносливости его хватало на дольше. Но первый раз в жизни он не испытывал стыда или неловкости: что девочка делает что-то лучше, чем он, он хотел, чтобы у нее все было лучше. Почти шоколадная, она выходила на берег, и весь пляж внимательно глазел на нее, ощупывая каждый изгиб, кусочек и пору ее тела. Чтобы успокоить возбуждающиеся взгляды, он стал оставлять купальные халаты прямо на берегу. И сразу надевать на нее, когда она выходила из воды. Но и это мало помогало. Загар делал Юджинию притягивающей, и он уже не отпускал ее в город одну.

Свои вечера они кончали апельсиновым соком для нее и «сомбреро» для него. Иногда он закуривал тонкую сигару (для форса), пускал, попыхивая, дым, и она восхищенно смотрела на него.

Он знал, что Юджиния влюблена: этот трепетный блеск в глазах, ласковое внимание к каждому слову, желание предупредить малейшее желание, обрадовать, доставить удовольствие, усладить. Все это составляло одно слово — любить. Собственно, почему я останавливаюсь на л ю б в и, потому что 99 % семей живут без любви. (По привычке.) Такой, какая должна быть. Только не спрашивайте: какой, я вам не отвечу, я сам живу без любви и ищу такую.

Иногда они брали красивый катер и уплывали далеко вдвоем, оставаясь на ночь на воде. И все равно неподалеку мелькал огонек сторожевого катера: жизнь Юджинии была слишком драгоценна, чтобы ее доверили одному Александру.

И опять, мистер Нилл не запрещал, но предохранял. В эти океанские ночи она просила, и Александр много рассказывал ей о себе. Ему казалось, что он рассказал всю свою жизнь, но ей было недостаточно. Она ужасалась, когда слышала, как в детстве ему пробили железным колом голову, сломали нос и едва не выбили глаз, и целовала его, голову, гладила нос и ласкала глаза. Это были самые обалденные про-хладные жаркие ночи в его жизни. Он измучивал ее тело до изнеможения. А утром она загорала, и он, стоя у круглого колеса штурвала, мужественно напевал «Не сдавайся, моряк». А это тело на палубе…

И он не выдерживал и бросался на нее, она не сопротивлялась… Он вел себя как моряк и не сдавался… Ее жаркие объятия и смуглота кожи будоражили в нем самые потаенные, глубоко спрятанные инстинкты, зовы, желания. Он входил в нее снова и снова, разрывая на части, вызывая крики радости и отражение сладких мук на ее лице.

В это время сторожевой катер не находился поблизости, чтобы не смущать их.

Ах, океан, ах, Гавайи, жарко-страстные острова, — как он будет плакать, вспоминая вас.

Вскоре был дикий карнавал с забавным названием Хула. Тысячи людей выплеснулись и стеклись на улицы, пляжи, парки, берега. Все плясало, пело, шумело, звенело, орало, визжало. В голове гудело и кружилось, как будто после ночи, и еще одной, с шампанским и цыганами, а потом конями, тройками, медведями и бубенцами. Но даже цыганам было далеко до такого карнавала, хотя они были непревзойденны по части бардаков и гулянок, но музыке — далеко до цыганской.

Они никогда не веселились так, как во время этого карнавала. Кажется, окончательно став единым целым — из двух половинок, брошенных в мир раздельно.

Он нарядил и разодел Юджинию несказанно, и шел за ней на четвереньках, и целовал ее ноги. Он придурялся собачкой, а она была дама. Она была экзотическая дама с собачкой. Ее щиколоткам было весело и щекотно от его влажных губ, касающихся беспрестанно, радостно и тревожно, и она трепетала. Александр надел ей на руки двести тонких браслетов-колец, купленных оптом у какого-то бедного старика, который ошарашенными глазами смотрел ему вслед, сжимая в руке невероятные, никогда не снившиеся ему деньги.

Александр увил бы ее шею сотнями ожерелий, но шея была хрупка и нравилась ему. Он купил ей оркестр, и, подняв ее на руки, отнес на набережную и, сев на каменный бордюр, целовал ее шею, грудь и закрытые глаза, а оркестр играл, стоя почтительно сзади. И то рыдала, то смеялась скрипка. Напоминая.

Они гуляли всю ночь до утра, и он пил, и она пила, и эта ночь была взрослая… и она плакала от счастья.

Тридцатое августа наступило совсем как-то незаметно. Они купили Клуиз какое-то экзотическое, очень дорогое платье: черное с серебряными зигзагами чудных кораллов, не то омаров по краям. Выбирала Юджиния, и они надеялись, что Клуиз понравится.

Они улетали к вечеру и ушли прощаться с океаном. Юджиния поцеловала океан, чтобы вернуться.

У них была пересадка в Чикаго, и они решили провести ночь там. Чтобы прилететь прямо в день рождения. Юджиния почему-то хотела, чтобы Александр был на вечере в небесно-голубом костюме, и они потратили половину следующего дня в поисках того, что Юджиния точно хотела. Сама она собиралась быть в иссиня-черном бархатном платье и говорила, что это будет смотреться. Александра умиляло все происходящее, и он, как ослик за хозяином, ходил за ней следом.

Прилетев, они проникли незаметно на свою половину дома, и Юджиния сразу начала переодеваться. Они появились на другой половине в самый пик вечера.

И только увидев количество людей, Александр подумал, что Юджиния была права (какая умница), ища костюм: это был их первый вечер, официальный выход, с количеством гостей свыше ста.

Они не хотели производить сенсацию, но музыка остановилась, все повернулись к ним, и неизвестно было, кто именинник: Клуиз или Юджиния. Жаль, что камеры не зафиксировали выражение лица мистера Нилла, оно могло быть символом лица американца, гордого своим состоянием.

Крики, шутки, смех, поздравления ринулись в лицо, как карнавал, все сметая. Мистер Нилл обнял свою дочь и пожал руку Александру. Потом он отклонился, посмотрел и, не удержавшись, поцеловал ее еще раз. Юджиния расцеловалась с Клуиз и отошла с отцом в сторону.

Александр приблизился к Клуиз и, взяв ее руку, поцеловал. У кисти. Потом выпрямился и сказал приготовленные поздравления сразу, чтобы не сбиться.

Клуиз сияла и благоухала. И все-таки что-то в ее взгляде пряталось неясное, тайное, невысказанное. И он чувствовал, что это что-то развивалось и углублялось.

Она коснулась его щеки и поблагодарила. Близость ее смущала его: эти великолепные выточенные руки, он представлял их объятия… Он встряхнулся, подумав, что дурак, и сказал:

— Ваш подарок, Клуиз, Юджиния положила в спальне. Он длинный. И в любое время, когда вы захотите, можете посмотреть его.

— Я уже смотрю на него. — Клуиз задумчиво наклонила голову и отвела, обняв за плечи, в сторону. — Юджиния никогда так хорошо не выглядела! Старания Александра?

Он неловко пожал плечами. Она ясно улыбнулась.

— И я хочу так выглядеть.

— Well, — сказал он.

— Что для этого нужно? — и сама себе ответила: — Для этого нужен Александр.

Он улыбнулся, восприняв все как шутку.

— Конечно, я не стану такой юной, как Юджиния, но, возможно, я тоже похорошею.