Роковые цветы - Спайс Вирджиния. Страница 2

Песнь гребцов уже не казалась унылой, их голоса делались громче и веселее, и квадрирема, подобно легкой актуарии, летела к пристани. Теперь на палубе царило оживление. Капитан, возвышаясь на своем троне, громко отдавал приказания команде, невольники с бронзовыми блестящими торсами, напрягая мускулы и белозубо скалясь, выталкивали товары из темных квадратных люков на палубу под присмотром грека и толстого красногубого александрийца в полосатой одежде.

Красавец-римлянин в своей слабо подпоясанной тунике, явно подражающий Цезарю (хотя Сулла, напоминая о нем, советовал оптиматам «остерегаться плохо подпоясанного конца»), готовился сойти на берег в сопровождении своего стройного, легкого, как тополиный пух, спутника. Они проследовали в двух шагах от Флавия, обдав его изысканным запахом благовонных притираний, резко отличных от удушливой мускусной волны, растекшейся в пыльном воздухе от грубых холщовых тюков. Саллюстий Прииск, улыбаясь и поглаживая гладко выбритые щеки, декламировал стихи Вергилия. Эфеб слушал молча, устремив на него взор своих красивых глаз. Красное, довольно объемное одеяние мальчика отбрасывало яркий блеск на светлую тунику его господина с бахромой на коротких рукавах. Ее с удовольствием спутывал ветер, принесший сюда запахи города и многоречивого шумного порта. Тиара венчала шелковистые волосы эфеба, и несколько завитков касались изогнутых узких бровей. Римлянин первым стал спускаться по сходням к покачивающемуся на волнах барку, и это дало прекрасному эфебу краткую минуту, чтобы пообщаться с Флавием.

– Мне кажется, я узнал тебя, патриций, – проговорил он, обращаясь к Юлию. – Я не был уверен с самого начала, а Саллюстий не дал мне возможности поговорить с тобой… Путешествие было чересчур утомительно, не правда ли? И много раз мне казалось, что Нептун заберет себе наш несчастный кораблик. Саллюстий успокаивал меня, но я не слушал. Я неустанно возносил молитвы Осирису, и он смилостивился над нами… Мы живы, и я могу говорить с тобой! Я мечтал об этом, как только ты ступил на палубу!

Мальчик зарделся и пристально смотрел на Юлия блестящими влажными глазами. Он был невысок и тонок, а широкие складки одежды скрывали изгибы его тела, лишенного мужественности. Своими слегка приоткрытыми пухлыми губами, светлой ладонью, придерживающей на груди золотой медальон и буллу, еще не посвященную богам, и взглядом, исполненным чувственности, он походил скорее на девушку, нежели на эфеба, стоящего на пороге совершеннолетия.

– Где ты мог видеть меня? Не ошибся ли ты? – спросил Юлий.

Юноша покачал головой:

– Нет, нет, я не ошибся! Я видел тебя однажды, всего однажды, там, в Сиене. Я слышал, что ты направляешься в Фивы, и очень хотел последовать за тобой. Но Саллюстий воспротивился. Я был тогда ребенком, рабом Саллюстия. Теперь же я свободный гражданин, потому что Саллюстий любит меня!

– Откуда ты родом?

– Я британец, но совсем не помню свою родину. Зато я знаю Латакию и Александрию… О, она исполнена очарования, и я скучаю по ней! А ты, Юлий, знаешь ли ты Александрию?

Имя префекта сорвалось с губ юноши, он запнулся, будто подавившись словами, и еще больше покраснел. Флавий смотрел на это красивое, хотя и лишенное пола, существо, с такой яркой непосредственностью и доверчивостью открывающееся ему, и в нем шевельнулось чувство жалости к этому изнеженному юноше, носящему на теле женские украшения и изящную буллу из оникса, в то время, как его сверстники проходили военную подготовку на Капри.

– А сейчас ты идешь в Рим? – в свою очередь спросил Флавий.

– Да, – эфеб кивнул и устремил взор к храмам, залитым розовым свечением. – Я еще не видел этого города. Хотя мы пробудем там недолго, но, думаю, мне будет с чем сравнить прекрасную Александрию… Все восхищаются Римом, но меня он почему-то пугает, – юноша покачал головой, глаза его затуманились. Излишне многоречивый, как женщина, он, также как женщина, был подвластен эмоциям.

– Но мне пора, – спохватился он. – Рад был побеседовать с тобой. Рим так огромен, но, быть может, я еще смогу тебя увидеть?.. Прощай. Да хранят тебя боги, Юлий, и Ахура-Мазда пребывает в тебе!

Эфеб почтительно поклонился и заспешил к сходням. Его господин уже расположился в барке, и, скрестив на груди руки, с нетерпеливым, плохо скрытым раздражением, наблюдал за беседующей парой. До бывшего центуриона донеслись прощальные слова вольноотпущенника, и недобрые, глубоко посаженные глаза Прииска сверкнули.

Юлий отвернулся. Он не хотел становиться свидетелем чужих отношений и страстей, расцветающих на дымчатом, не вполне четком фоне впечатлений, не хотел приблизиться даже на расстояние вытянутой руки к чужой судьбе в проносящемся потоке жизни. Он оставался безучастным. Ему грезился Рим, обезумевший от похоти и кровавых зрелищ в цирках, которые так любил император. Палатин, утопающий в аромате роз, сочившихся от зноя под плетьми солнца; храмы, чья белизна ослепляла, дворцы и колоннады с мифическими животными и битвами на пилястрах…

Ему вспомнилось лицо Домициана, искаженное гримасой ярости, в тот миг, когда император стоял освещенный золотыми пыльными лучами солнца, льющимися из отверстия потолка и перечеркивающими огненно-красные мраморные стены атрия. Домициан, стойко встречавший любые неприятности, терял разум при напоминании о междоусобной войне, и его близорукие глаза мутнели от бешенства. Именно тогда император, не знающий меры своим страстям, и приказал молодому Флавию отправиться в Верхнюю Германию для ликвидации беспорядков.

И тут же сознание выдало новый образ в горячем ливне чувств – женщину, которую Юлий любил сильно и безнадежно. Женщину, возможно, также любившую его. Женщину, с которой он провел свои самые прекрасные дни. Дни, о которых больно вспоминать. Покидая Рим, чтобы спешно отправиться в провинцию с Лигурийским легионом и тревирской конницей, он думал, что разлучается с нею, быть может, навсегда.

Эфеб Саллюстия вызвал в душе его странные чувства. Но это длилось одно короткое мгновение, и юноша был теперь далеко, лишь его красная одежда все еще сияла, как рубин, среди барок и лодок прочих путешественников, облаченных преимущественно в белое. Его янтарные влажные глаза больше не заглядывали вопросительно и порочно в тайники сердца префекта.

Флавий злился на себя за минуту слабости, за то, что снизошел до вольноотпущенника, изнеженного, мягкого и недалекого вчерашнего раба, игрушки Прииска, чье место в гинекее! Наверно, именно такое создание – в златотканой, полупрозрачной одежде, в драгоценных геммах и золотых браслетах на щиколотках, какие носят эфиопки, находится сейчас рядом с Юлией, опьяняя ее нежностью и искренностью чувств, подобно соку цикуты. И именно ему сейчас она дарит ласку!.. Но разве его чувства менее искренни? Или он слабее телом или же опустошен духовно?..

Юноша в барке поднялся и помахал рукой. Увидев это, Юлий скрипнул зубами, коротко, зло рассмеялся и поспешил спуститься в лодку с двумя темнокожими гребцами в желтых повязках на головах.

Лодка, в которой молодой префект приближался к набережным, ловко лавировала между кораблей и таких же лодок, в которых важно восседали греки, завернувшиеся в лазоревые паллии, деловые италийцы, александрийцы в коричневых одеждах, преторианцы-ветераны, гордо несущие на своих суровых лицах белые рубцы, а на теле – легкие кирасы и стальные поножи, о которые ударялись мечи, юркие и вороватые евреи, превозносившие Цезаря за то, что он разрешил им отправлять культ своих богов в Вечном Городе и победил ненавистного Помпея, осквернившего их храм в Иерусалиме.

Остия раскрывала свои объятия, подобно блуднице, зазывающей путника в распахнутую кубикулу. Волны голов и плеч колыхались на пристани и в узких улицах, убегавших вверх, где двери лавчонок стояли настежь, и женщины прогуливались в портиках, хорошо различимых с причалов.

Лодка плавно обогнула доки, где шло непрерывное движение: подходили и отплывали купеческие корабли. Суда из Кампании с длинным заостренным носом, что придавало им сходство с веретеном, биремы, триремы и квадриремы с короткими мачтами и рядами весел, расположенными в шахматном порядке, на них нередко полоскалось лазоревое знамя; афракты, актуарии, келоксы, вездесущие либурны, которые можно было встретить в любом порту Римской Империи. Все это скрипело, кричало и колыхалось на обесцвеченных водах вблизи устья великой реки, чей желтый рукав огибает римские холмы.