Гонки на выживание - Норман Хилари. Страница 90

– А это так плохо?

– Нет, конечно, нет. Я была бы счастлива, если бы вы нашли способ снова сблизиться. Но только не такой способ. Он безрассуден и опасен.

– А почему ты считаешь, что меня она послушает, Али? Вы с ней так близки, прямо как закадычные подружки, уж кому убеждать ее, как не тебе?

– Я старалась, поверь мне, – ответила она устало, – но это классический подростковый сценарий: мать внезапно становится врагом, потому что в чем-то не соглашается с дочерью. Просто обычно разногласия возникают из-за мальчиков, спиртного или наркотиков. Честно говоря, я в замешательстве.

– Так, ну а от меня-то ты чего хочешь? Чтобы я сказал ей, что из нее выйдет никудышная гонщица?

– Нет! – воскликнула Александра. – Я не хочу, чтобы до этого дошло! Я хочу, чтобы она близко не подходила к автодрому!

– А почему нет? – возразил Андреас. – Боишься, что она добьется успеха?

– Да при чем тут успех? Я тебя умоляю, очнись, неужели ты не видишь? Если Бобби начнет водить гоночные машины, она не сумеет верно оценить свой потенциал. Ее отец был чемпионом, и она будет считать, что унаследовала его талант, надо только его проявить. – Александра перевела дух. – Я не хочу рассказывать Бобби правду, Андреас. Никогда. Ни за что.

На линии послышался треск разрядов, напомнивший ей о разделявшем их огромном расстоянии. Ее последние слова эхом отдались у нее в ушах.

– Ну хорошо, – вдруг отозвался Андреас, несказанно удивив ее. – Если я опять приглашу ее в Нью-Йорк, думаешь, она приедет?

– Я не уверена, но думаю, что приедет.

– Может, ты предпочитаешь, чтобы я приехал во Францию?

– Нет, – задумчиво проговорила она. – Лучше на время увезти ее подальше от Люсьена.

– Кто такой Люсьен? Поклонник?

– Да. Очень милый молодой человек, но его влияние порой оказывается слишком сильным.

Андреас заколебался.

– Ты уверена, Али? Ты не будешь возражать, если она проведет какое-то время здесь?

– Никакого другого способа я не вижу, – ответила она. – И, насколько я понимаю, мы могли бы одним махом решить сразу две проблемы. Вы с ней снова стали бы друзьями.

– Или врагами. Это может навеки настроить ее против меня, – тихо заметил он.

– Будь осторожен, и ничего такого не случится. Я думаю, Бобби придет в восторг, узнав, что ты заинтересовался ее увлечением. Для нее это будет означать проявление истинной любви с твоей стороны.

– Я напишу ей, – пообещал Андреас.

– А позвонить ты не можешь? Почта идет так долго…

– Али, Бобби же не дура. Если я вдруг свалюсь ей как снег на голову со своим звонком, она непременно заподозрит, что это ты меня подговорила. Нет, я напишу прямо сегодня, и она получит письмо через несколько дней.

Облегчение Александры было так велико, что она едва не расплакалась.

– Спасибо тебе, Андреас, – сказала она с чувством, – от всей души спасибо. Честное слово, мне очень жаль, что приходится взваливать это бремя на твои плечи, но я просто не знала, к кому еще обратиться.

– Я рад, что ты вспомнила, что я все еще ее отец.

– Я этого никогда не забывала ни на секунду. – Ее вдруг вновь охватили сомнения. – Ты напишешь прямо сегодня, обещаешь? Не откладывай.

– Это тот самый редкий случай, Али, – заметил он не без ехидства, – когда тебе придется мне довериться.

Бобби вылетела из парижского аэропорта Орли двадцать второго сентября, рассчитывая пробыть в Нью-Йорке месяц. Люсьен проводил их до аэропорта, Александра тактично отвернулась, когда юная пара обнялась на прощание, но, когда Бобби бросилась ей на шею, губы у нее задрожали, как у испуганной девчонки.

– Я скоро вернусь, мам, ты и оглянуться не успеешь, – горячо прошептала Бобби на ухо Александре.

– Но только на этот раз, – сказала мать, отстранив ее от себя и внимательно глядя ей в глаза, – дай отцу настоящий шанс. Он всего лишь человек, Бобби, и он может ошибаться, но он очень тебя любит.

Из глаз Бобби полились слезы.

– Я люблю тебя, мамочка. Спасибо, что уговорила меня сделать еще одну попытку.

Они снова крепко обнялись

– Я ведь желаю тебе самого лучшего, – задыхаясь от подступающих слез, сказала Александра. – Ты это понимаешь, правда, солнышко?

Со смущенным видом подошел Люсьен.

– Посадка заканчивается, мадам.

Бобби выбралась из материнских объятий и утерла слезы тыльной стороной ладони.

– Я позвоню сразу после прилета, хорошо? – Бобби подхватила свои сумки и заставила себя улыбнуться. – Клянусь, что буду писать вам обоим каждый день.

– Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, – сказал Люсьен.

Бобби показала ему язык.

– Ну, может, через день.

Верная своему слову, она позвонила Александре сразу же по прибытии. Голос у нее был усталый, но взволнованный. Через четыре дня от нее пришло первое письмо, написанное на фирменной тисненой бумаге Андреаса.

«Дорогая мама,

дела обстоят лучше, чем я смела надеяться. После того раза я боялась, что отношения между нами испорчены окончательно, но теперь я верю, что, если есть любовь, все остальное возможно.

Я поняла, что все будет хорошо, уже в аэропорту. Отец вел себя очень тактично, обнимать не стал, только пожал руку. Но уже через секунду мы обнимались и оба плакали! Потом он опять немного отстранился, даже замкнулся, и я тоже, но мы понимали, что это просто защитная реакция: нам обоим не хотелось сразу все испортить. За годы наросло столько льда – надо было дать ему время полностью растаять.

На эти выходные мы собираемся на Лонг-Айленд в гости к Дэну Стоуну. Говорят, там очень красиво. На следующей неделе папа говорит, что ему нужно съездить в Вашингтон навестить свой ресторан и он возьмет меня с собой.

Не скучай, мамочка, и пусть тебе даже в голову не приходит беспокоиться обо мне: я в хороших руках.

Я тебя очень, очень люблю. А ты бы не хотела приехать к нам?

Бобби».

В течение первых трех недель подробные письма приходили регулярно. Двадцатого октября Александра позвонила Бобби, чтобы спросить, когда она собирается возвращаться, и почти не удивилась, услыхав в ответ, что Бобби хочет остаться еще на пару недель. Голос у нее был такой счастливый, что у Александры не нашлось возражений. Но вот прошло еще три недели, и она уже готова была рвать на себе волосы за то, что вовремя не распознала тревожные симптомы.

«Дорогая мама,

не буду ходить вокруг да около: я хочу остаться здесь на какое-то время. Возможно, даже на год. Во-первых, хочу, чтоб ты знала: папа изо всех сил старался заставить меня отказаться от мысли о гонках. Все его доводы звучат довольно логично, но в результате просто ни к чему не приводят, когда я сравниваю их с тем чувством, что сидит у меня внутри. Ты должна понимать, что это такое, мама, когда хочешь чего-то так сильно, что внутри все горит. Если бы кто-то потребовал, чтобы ты оставила живопись, ты бы не смогла, ведь верно? Твой отец был художником, и он передал это тебе. Вот так и у меня.

Папа хотел тебе позвонить, но я попросила его подождать, пока я сама не напишу. Не хочу, чтоб ты думала, будто мы сговорились.

Я хочу остаться прежде всего потому, что знаю: мой отец – тот самый человек, который больше всех может мне помочь. Он, конечно, не разрешит мне остаться, если ты не согласишься, и еще он хочет, чтобы я обещала, что брошу это дело, если он и дядя Руди решат, что у меня нет способностей. Не представляю, как я могла бы бросить. Надеюсь, ты дашь согласие.

Я, конечно, понимаю, что ты сейчас чувствуешь, читая это письмо. Я ужасно скучаю по тебе, мам, прошу тебя, поверь мне, и я скучаю по «Жаворонку» и по Легавому тоже. Люсьен мне написал, что он хочет приехать и погостить, если можно. Я была бы счастлива, если бы ты тоже могла быть здесь с нами. Но я понимаю, что тебе, наверное, будет очень тяжело.

Ну, пожалуйста, постарайся меня понять!