Платье от Фортуни - Лейкер Розалинда. Страница 48

Хотя Генриетта говорила об этом Легко, Жюльетт поняла, как много неприятных сцен и семейных скандалов кроется за этой короткой фразой.

– Мне так жаль, что я не могу избежать уловок и конспираций по поводу Мишеля, – откровенно призналась она.

Лицо Генриетты стало серьезным, она нахмурилась и встала с кушетки.

– У вас все по-другому. Вы прибегаете к обману ради ребенка, а не ради себя самой. Мир полон злых людей, и незаконнорожденный ребенок навеки заклеймен с момента рождения. Мне самой пришлось испытать на себе всю тяжесть презрения окружающих, поэтому и хотела, чтобы вы смогли начать новую жизнь в Палаццо Орфей. Но теперь узнала, что у Марко другой, гораздо более лучший план в отношении вас.

Жюльетт задумчиво наклонила голову.

– Я буду вечно благодарна за все, что Марко для меня сделал.

Генриетта положила руку ей на плечо.

– Он заслуживает большего, чем просто благодарность. Человек, подобный Марко, достоин настоящей, преданной любви.

Жюльетт высвободилась из объятий Генриетты и отвернулась.

– Знаю, вы хотите мне только добра, – голос дрожал, она нервно сжимала руки. – Но прошу вас больше не говорить на эту тему.

Генриетта ответила извиняющимся тоном:

– Простите, я слишком далеко зашла, не имея на это права. Но поверьте, я ваш искренний друг, хотя и совсем недавно.

– О, я вовсе не чувствую себя оскорбленной. Уверяю вас, – и все же Жюльетт продолжала стоять спиной к хозяйке Палаццо Орфей.

– Но вы расстроены, – Генриетта обняла Жюльетт за талию. – Когда мы лучше узнаем друг друга, вы поймете, что иногда я бываю излишне откровенна. Поднимемся на следующий этаж. Вы увидите портних за работой, людей, упаковывающих готовые изделия, и все прочее, что вам так хорошо знакомо еще с парижских времен. На верхнем этаже находятся цеха окраски тканей вручную, точно так же, как в Лионе. Вы готовы?

– Да, конечно, – Жюльетт решительно расправила плечи.

На верхнем этаже они прошли по лабиринтам рабочих комнат и цехов. Только на одной двери висела табличка: «Вход воспрещен».

– Здесь происходит процесс плиссировки, – пояснила Генриетта. – Его секрет известен только самым доверенным сотрудникам Мариано, которые поклялись хранить тайну.

– Вы уверены, что ни один парижский кутюрье не сможет сам открыть секрет создания такого мелкого плиссе?

В смехе Генриетты прозвучало торжество:

– Не смог и не сможет. Будет множество подражателей, но метод Фортуни принадлежит только ему, – она взглянула на украшенные бриллиантами часики, приколотые к платью. – Полагаю, Марко уже пришел. Пойдемте, поищем его.

Но Марко уже сообщили, что Жюльетт в Палаццо, и он сам искал ее. Они встретились на лестнице.

– Жюльетт, как тебе понравился Палаццо Орфей? Он не обманул твои ожидания?

– Наоборот, превзошел! Генриетта кивнула.

– Ваша жена увидела все, что только можно увидеть. Донья Сесилия пришла?

– Да, именно поэтому я и искал вас. Она и Мария Луиза сейчас у дона Мариано, и все ждут нас.

Генриетта сжала губы в молчаливом жесте смирения с неизбежным.

– Ну что ж, мы идем.

Жюльетт показалось, что Марко несколько разочарован, что не сам познакомил ее с великолепием этого здания, и даже пожалела о своей торопливости, которая слишком рано привела ее в Палаццо Орфей. Из стремления немного утешить мужа, Жюльетт вложила свою руку в его, и увидела, как обрадовался Марко этому незначительному жесту. Он ласково пожал ее ладонь. Резкое ощущение вины пронзило Жюльетт – ведь она абсолютно ничего не способна почувствовать к нему. Бедный Марко.

Все трое проследовали через дверь из ателье-салона в большую комнату, художественное изящество которой поразило Жюльетт. Стены комнаты были расписаны фресками, создававшими иллюзию итальянского парка, вплоть до мраморных статуй среди роскошной листвы и цветов. Как она позже узнала, комнату расписал сам Фортуни. И тут, радостно приветствуя Жюльетт, появился он сам, изысканный, безупречно одетый с головы до ног, в обычной повседневной одежде, которую носил независимо от времени года и погоды так, словно всегда было лето – великолепного покроя темно-синий костюм из тончайшей саржи с белым шелковым галстуком. Сегодня на нем были черные кожаные туфли, но иногда он надевал и красные сандалии, сшитые по его собственным рисункам. Во всем для Фортуни существовал только один закон – он сам. По мнению Жюльетт, это главная отличительная черта настоящего гения.

– Как поживаете, синьора Романелли? – весело и дружелюбно спросил Фортуни. – Можно мне называть вас просто Жюльетт?

– Ну конечно, дон Мариано.

– Вы уже полностью ознакомились с моим учреждением? Хорошо. Ну, а теперь хочу представить вас матери и сестре.

Донья Сесилия была привлекательной, хотя и весьма суровой дамой. В элегантном приталенном платье из черного шелка, явно не принадлежавшем к числу творений ее сына; глаза, такие же темные, как и у него, украшали овал приятного лица чистокровной итальянки с классическими очертаниями скул, сужавшихся к подбородку, и длинным тонким аристократическим носом.

– Надеюсь, вы скоро освоитесь в Венеции, – обратилась она к Жюльетт, – и не будете скучать по Парижу. Но синьор Романелли слишком долго скрывал вас от своих друзей.

– На это были веские причины, – ответила Жюльетт тоном, подчеркнувшим нежелательность подобных вопросов. – Что же касается Парижа, полагаю, любой, родившийся там, никогда не забудет этот город. Но Венеция очень нравится мне, здесь есть все, что я когда-либо могла пожелать.

– Превосходно! – одобрительно воскликнул Фортуни, взял Жюльетт под руку и подвел к сестре, сидевшей в некотором отдалении. – Думаю, что не перепутал порядок твоих имен, Мария Луиза. Надеюсь, вы подружитесь с Жюльетт.

Мария Луиза была настолько же неприметна, насколько красив и ярок ее брат. Казалось, вся красота, которую следовало бы поделить поровну между двумя отпрысками семейства Фортуни, досталась лишь ему и его творениям. Девушка была вежлива и дружелюбна, пригласив Жюльетт сесть рядом.

– Вы любите музыку?

– Мне нравится слушать музыку, иногда я сама немного играю на фортепиано, – ответила Жюльетт, – но это только увлечение.

– Как жаль! Я способна выносить только блистательное исполнение. Когда-то я и сама играла для публики, но прекратила выступления, как только поняла, что настанет день, и я утрачу то совершенство, каким обладала вначале. Теперь все свои силы и энергию вкладываю в кампанию по защите живых существ. Мы протестуем против уничтожения даже комаров и ос.

Жюльетт поняла, что Мария Луиза одержима этой идеей, ее глаза пылали огнем фанатизма и безумного стремления к преобразованию несовершенного мира.

Только появление официанта с закусками прервало поток ее слов, и беседа перешла на более общие темы. Довольно скоро Марко и Жюльетт распрощались с хозяевами. Перед уходом Жюльетт вручили маленькую коробочку для дельфийского платья. Марко нес коробочку, пока они шли к его офису. Жюльетт делилась своими наблюдениями о странностях Марии Луизы.

– Она сказала, что по-настоящему выспаться можно только сидя всю ночь в кресле, как это делает она.

Марко пожал плечами.

– Ее эксцентричность стала заметной после ухода человека, которого она страстно любила, но Мария Луиза при всех ее абсурдных чертах совсем не злая женщина.

– Ты знаешь, я ведь обратила внимание на ироничное замечание доньи Сесилии по поводу нашего брака.

– Надеюсь, это тебя не очень задело?

– Вовсе нет. Генриетта уже намекнула, что она непростая женщина.

– Мне кажется, ты понравилась донье Сесилии больше, чем представляешь. На нее произвело впечатление, как терпеливо ты выслушала Марию Луизу. Она пригласила нас на один из тех «салонов», которые устраивает во французском стиле. Фортуни рассказывал, что в прошлом их дом всегда был местом интеллектуальных собраний. Некоторые из известных парижских художников, поэтов и романистов посещали ее «салоны». После смерти мужа Париж утратил для нее очарование. С его уходом многое изменилось, лишилось для нее смысла. Она переехала в Венецию, захватив с собой дочь. Хотя, к тому времени Фортуни уже приобрел известность в театральных кругах Парижа, он все бросил и последовал за матерью. Здесь, в Венеции, он сначала арендовал, а потом купил Палаццо Орфей.