Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб - Ларина Елена. Страница 27

Я ни в чем не виновата. И вид у меня должен быть абсолютно независимый. Я схватила сумку и стремительно вышла в коридор в полной боевой готовности. Мне на всю жизнь хватило явления в неподходящий момент Антоновой Динары, чтобы позволить этому повториться еще раз.

В кухне в коротенькой дубленке стояла моя карма – отчаянно симпатичная девица. И чтобы побольнее напомнить мне о вращающемся колесе судьбы, она была брюнеткой.

Клац выражал свой бурный восторг, крутил хвостом, улыбался и изредка взлаивал, не в силах сдержать порывы своей собачьей души.

Туманский здоровой рукой заботливо отряхивал девице колени, которые она вываляла в снегу. Правая, растревоженная этой ночью, висела на перевязи под расстегнутой джинсовой рубахой. Темные волосы падали на лицо. Я не ожидала, что сцена эта откликнется в моей душе таким болезненным уколом. Только не подавать виду.

– Доброе утро… – по-деловому произнесла я. Клац ринулся ко мне, игриво обежал вокруг и вернулся обратно к девице. Она была явно популярнее.

– Здравствуй, – Туманский обернулся, мотнул головой, отгоняя прядь, и посмотрел на меня как-то очень уж лично, парадоксально не тушуясь в присутствии юной красотки. И, слегка улыбнувшись, добавил: – Славнейшая без сравнения Серафим…

Девица слегка приоткрыла рот и перевела любопытный взгляд с меня на него и обратно.

Кармический диагноз, который я себе уже поставила, завис под вопросом.

– Познакомьтесь. – Он указал рукой на меня: – Это Ангелина – одаренная журналистка. А это Аня – моя непутевая сестрица.

– Хорошая у вас профессия, – сладко сказала Аня. – Только вот рабочий день не нормирован. Тяжело, наверное?

– Спасибо. Пока справляюсь, – ответила я ей в тон. – А вы, Аня, тоже с ночного дежурства?

– Анна, давай-ка. – Он взял ее за плечо и настойчиво подтолкнул к двери. – По-хорошему!

– Да чего ты пристал! – капризно сказала она из коридора. Клац хвостиком засеменил за ней. – У меня все равно первой пары нет!

– Я тебе сейчас расскажу, чего у тебя нет, -зловеще пообещал Туманский. Но остался на кухне. Потому что на кухне стояла я и чувствовала, что пора исчезать.

– Да… Ангелина! – в коридоре опять возникла хорошенькая Аня, пытающаяся увидеть меня за спиной Туманского. – Забыла попрощаться. Всего хорошего! Мы ведь, наверное, больше не увидимся!

– Кто знает… – философски заметила я и мудро улыбнулась Володе, делая вид, что меня ее слова нисколько не задели. Я, конечно, была ее старше. А значит, должна была быть умнее.

– Ну я пойду, – сказала я твердо и пошла в прихожую одеваться.

Удерживать меня он не стал. С готовностью подержал мне одной рукой шубку. И молча на меня смотрел. Нет, нельзя было сказать, что он дожидается, пока я наконец уйду. Взгляд его говорил. Но говорил он мне нечто такое, чего в этот момент я совершенно не способна была понять. А поэтому я постаралась с ним взглядом не встречаться.

– Слушай, а шапка моя… Ты ее куда-то туда закинул.

Голос мой, пытающийся быть нарочито естественным, отдавался в моих же собственных ушах фальшью. Он пошарил рукой по полке на недосягаемой для меня высоте и протянул комок моей вязаной шапки.

Вспомнив о том, что руки поднимать выше головы в этом доме нельзя, я сунула шапку в карман, коротко поблагодарив его глазами. Он подчеркнуто любезно кивнул мне в ответ, продолжая отстраненно за мной наблюдать. И от этого взгляда я ощутила несвойственную мне скованность в каждом движении.

Вылезать из окна, путаясь в шубе и длинной юбке, было ужасно неудобно. Сначала я долго на четвереньках ползла задом наперед по подоконнику, внутренне содрогаясь от тех впечатлений, которые вынуждена оставить о себе напоследок. Потом неуверенно ступила на лестницу, которая тут же провалилась в снег одной стороной глубже, чем другой. Я ойкнула, судорожно вцепившись в подоконник. Туманский присел на него боком, крепко прихватил левой лестницу, сильно щурясь от дыма зажатой в углу рта сигареты. В напряженной тишине я приближалась к земле, удаляясь от рокового окна.

Оказавшись по колено в снегу, я бодро попрощалась, задрав голову вверх.

– А интервью, перед тем как напечатать, я обязательно покажу. Мало ли что.

– Мне не надо. – Он стряхнул пепел в сторону. – Карине отошли. Она посмотрит.

– А… Хорошо, – согласилась я поспешно. И постаралась как можно легкомысленнее произнести. – Ну все. Я пошла. Творческих успехов! Спасибо за интервью.

– Да на здоровье, – с высоты своего положения сказал он, безжалостно задевая мужскими обертонами своего голоса нежные струны моей души. Горький шоколад. Ох, горький. И ведь больше ничего не сказал, гад…

Вот они, случайные связи. Дожили. И что на меня накатило?

Боже, Боже, Боже… Я пропилила по всему Невскому на собственном двигателе внутреннего сгорания. Жгучая неловкость этого утра поутихла только у Адмиралтейства. И откуда между людьми берутся эти глухие стеклянные стены?

Надо было выбраться в это проклятое окно глубокой ночью. Нельзя было расслабляться. Нельзя было забывать, что между мужчиной и женщиной всегда идет игра и ведется счет. Вместо того чтобы беспечно засыпать с глупейшей улыбкой на губах, пригревшись возле его горячего бока, надо было таинственно исчезнуть. Надо было оставить его в недоумении и заставить о себе вспоминать. Тогда не о чем было бы жалеть, потому что до этого проклятого звонка в дверь все было хорошо. Нереально хорошо.

Засыпая с ним рядом, я пыталась запомнить ощущение счастья, чтобы в трудный момент суметь воскресить его в душе…

Можно, конечно, поставить любимую пластинку. Можно съесть любимое пирожное. Или почитать любимую книгу. Но гораздо более действенным средством от печали для меня являются коллекционные воспоминания. Коллекция антидепрессантов – вещь великая. И в отличие от пластинки, которая адресована только слуху, или духам, которые пробирают тебя только благодаря обонянию, воспоминания – многомерны. Память воскрешает их по всем параметрам – цвет, вкус, звук, аромат и температура окружающей среды.

Успокоительное номер один – запах согретой травы и детская память о том, что трава тебя выше. Шуршание Шимки. Косые лучи заходящего солнца. Полное спокойствие. Все живы. Все вместе.

В детстве таких моментов было больше. И детское счастье было совершенно очищено от горечи. Это я сейчас постоянно ощущаю, что если хорошо – значит, есть что терять и дальше будет только хуже. Это простой житейский опыт. Здравомыслие. Но отсутствие опыта дает ощущения высших проб. Потому что они чисты и лишены примеси будущих потерь.

Вот и этой ночью я запаслась воспоминанием впрок. Утро выветрится из памяти. Оно мне не нужно.

А симфония, исполненная дуэтом, останется в моей коллекции вместе с едва уловимым запахом канифоли, ментолового дыма и легкой болью в висках.

Уже подходя к своему дому, я остановилась как вкопанная. Во-первых, взору моему предстал громоздкий черный джип, стоящий в моем дворе. А во-вторых, в тот самый момент я вспомнила, что посеяла Лилины очки.

Это ставило передо мной сразу две неприятные задачи – либо портить отношения с Лилей, оправдываться, извиняться и в конце концов покупать ей новые, либо снова встречаться с Туманским и чувствовать себя при этом жуткой дурой, которая выискала повод для нового свидания. В данном случае предпочтительнее было общаться с Лилей. Но она соседка. А значит, одной неприятной встречей не ограничишься.

Ну и перспектива общения с владельцем джипа не вызывала никаких чувств, кроме усталости.

Я постаралась в его сторону не смотреть и быстро проскользнула в подъезд. Может, не заметит. Дотопав до своего пятого этажа на последнем издыхании, я почувствовала, что силы меня оставляют. Одолеть мою лестницу натощак может не каждый.

Соседки моей в это время дома не бывает. И я предвкушала простые, но вечные радости – ванну, кофеек и какой-нибудь бутерброд. Потом здоровый сон, полное восстановление психического здоровья и подведение итогов операции «Журналистка».