Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб - Ларина Елена. Страница 37

– Все думали наоборот. И пролетели, – Лиля горестно смахнула слезы тыльной стороной руки.

– Нож под холодную воду подставь. Плакать не будешь, – посоветовала я.

– Да я не от лука…

– Тогда рецепта нет, – философски заметила я.

– А тот мужик, что к тебе приходил, ну, стриженный под ноль, – он что?

– Он – ничего. Он на тебе жениться, между прочим, хотел, – ответила я и усмехнулась.

– То есть? – оживилась Лиля.

– Ну он сказал, что ты просто чудная женщина и он женится на тебе на досуге. Сказал, что ему нужен психоаналитик. И я с ним совершенно согласна.

– А у тебя с ним что? – невзначай спросила польщенная Лиля.

– У меня с ним работа, – оладьи румянились на сковородке.

– И больше ничего?

– Давно ничего.

– И напрасно! – поставила печать Лиля.

Я пожала плечами и удалилась в свою комнату с новым чайником в одной руке и миской с оладьями в другой.

Тамара Генриховна озадачила меня сразу и всерьез.

– Геллочка, фокус надо повторить, – сказала она в телефонную трубку таинственным тоном заговорщика. – Конкурс в Лозанне на носу. Эдик очень нервничает.

– Тамара Генриховна, какой именно фокус вы имеете в виду?

– Надо убрать Туманского, – проворковала она с нажимом.

– Он уже в строю? – спросила я с замиранием сердца.

Мне было не с кем о нем говорить. А теперь оказалось, что справляться с собой трудно. Стоя в сумрачном коридоре квартиры, я покраснела, как ложный белый гриб на срезе.

Новая проблема. Хорошо, что Тамара Генриховна меня в тот момент не видела. Иначе бы точно заподозрила неладное.

– Да. Он тоже собирается на конкурс. Гелла, надо что-то делать.

– Видите ли, Тамара Генриховна, – начала я решительно, – боюсь, что помочь вам ничем не смогу. Больше я такими вещами не занимаюсь.

– Геллочка, детонька! Что вы такое говорите? – ласково упрекнула меня Тамара Генриховна. – Лапонька моя! Какими такими? Вы ведь делаете благородное дело – помогаете моему сыну. Или мы вас обидели деньгами?

– Нет, с деньгами все в порядке. Спасибо. Но это слишком сильно. Это может ударить по мне и по вам рикошетом. Нет, Тамара Генриховна. Боюсь, что на этот раз нет. Извините.

– Вы меня очень огорчили, Гелла. Если передумаете – пожалуйста, позвоните. Я бы вам хорошо заплатила.

Я долго не могла успокоиться. Я стояла у окна в своей комнате и смотрела на светлые перламутровые крыши. Вместо изъеденной коррозией зеленой крашеной крыши дом напротив сверкал новеньким серебряным кровельным железом. На дворе уже было почти лето. Май в самом разгаре. Темнеть перестало. И теперь даже поздним вечером вид из моего окна таял в белесой дымке.

Так что же я сделала? Неужели я сказала решительное «нет»? И я ли это?

…Антон позвонил в половине первого ночи. Я уже давно спала. В мою дверь сердито постучала выскочившая на звонок Лиля.

Я стояла в коридоре босиком, мне дуло по ногам и я ничего не соображала.

– Ты чего так поздно? – сонно спросила я. – Случилось что-то?

– Нет. Если не считать того, что ты позволяешь себе отфутболивать самых важных моих клиентов, – голосом народного обвинителя начал Антон.

– Давай без задачек на сообразительность. Я сплю вообще-то.

– Тамара Генриховна Шелест, – сказал он для меня, непонятливой, почти по слогам, – жаловалась, что ты ее бортанула. Просила уговорить тебя полететь с ней в Швейцарию. За ее счет.

– Мне она ничего такого не предлагала, – сказала я, слегка опешив.

– Ты что, Лина, не в себе? Мне действительно уговаривать тебя ехать в Швейцарию на халяву? – недоумевая, спросил Антон.

– Ну попробуй, – неуверенно предложила я.

– Я уже отдал ей твой загранпаспорт. Так что летишь в следующую субботу.

– Это в твоем стиле. Да уж, уговорил.

– Вот и славно. – И разговор со мной был закончен.

Надо ли говорить о том, что больше заснуть в эту ночь мне так и не удалось. Увидеть Туманского… Попасть за границу, да еще в Швейцарию, где говорят по-французски. А неблаговидные задачи – бог с ними. Можно сделать вид. Я ведь не снайпер, работающий на поражение. Так… создам иллюзию.

В день отъезда ранним майским утром Тамара прислала за мной белую «Тойоту» с правым рулем. Мне пришлось сесть с левой стороны от шофера и смотреть вперед, как будто машину веду я. Этот пустяк показался мне важной подсказкой судьбы – бери все в свои руки. Рули. Во всяком случае, мне хотелось это понимать именно так. Возможны были и другие варианты. Ну например, мне только кажется, будто бы я управляю своей судьбой. А на самом деле, рулит ею кто-то совсем другой. И так далее и тому подобное.

На залитой первыми лучами солнца улице Советской машина остановилась. Из подъезда, где мне уже приходилось бывать зимой, вышли Тамара Генриховна в чем-то по-европейски светлом и непризнанный гений Эдик Шелест с виолончелью в футляре.

Я выбралась из машины, чтобы познакомиться с подопечным. Его я видела впервые. Эдик представлял собой точную копию Шелеста-старшего: те же квадратура и объемная голова, тяготеющая к параллелепипеду. Только глаза у него были от матери – бирюзовые. Но как-то не слишком ему шли, как бирюзовые серьги начальнику транспортного цеха. Он протянул мне влажную холодную ладонь человека, находящегося на грани нервного срыва.

– Эдуард, – представился он и вежливо улыбнулся.

А вот улыбка у него оказалась хорошая – задорный изгиб уголков рта кверху. Такие улыбочки рисуют обычно в детских книжках.

В аэропорту «Пулково-2» Эдик первым делом отправился сдавать виолончель в багаж, оформляя ее как особо ценный и хрупкий груз.

Мы ждали его посередине зала регистрации. Вопросов у меня было гораздо больше, чем ответов. Но я понадеялась на русское «авось». Выплыву. Поймаю течение. Как-нибудь справлюсь.

Тамара раздражала меня беспрерывным потоком речи. Мне так нужно было оглядеться! Я кожей чувствовала, что настает мое время и тратить его на пустую болтовню никак нельзя. Я поддакивала и вежливо улыбалась, но сама то и дело глядела по сторонам.

– Скажите, Тамара Генриховна, – умудрилась я вклиниться в паузу между ее тирадами. – А в каких вы отношениях с Туманским? Он ведь, наверное, тоже может лететь нашим самолетом?

– Естественно, мы в нормальных отношениях, – театральным шепотом сказала Тамара и выразительно посмотрела на меня своими голубенькими глазками.– Пройдем мимо – поздороваемся. Он уже давно здесь.

– Здесь? – ужас мой, наверное, надо было слегка поубавить, но от неожиданности я не успела.

– Да что вы, Геллочка, так переживаете. Мы же в цивилизованном обществе. Мир искусства – это террариум, где все улыбаются друг другу. У этой игры есть свои правила. Не нервничайте так. На вас же не написано, каким родом деятельности вы занимаетесь.

– Давайте будем считать, что я журналистка, – заговорщицки прошептала я ей.– Я сама в это поверю, и мне психологически будет намного легче. Договорились?

– Как вам будет угодно. Я предпочла бы считать вас личным психологом Эдика. Я должна вам сказать, что сына моего окружают влиятельные…

– Давайте все-таки журналистом, – я позволила себе прервать ее высокопарную речь. Ври-ври, да не завирайся. Была журналистка, теперь психолог. Нет, я журналистка, и точка. Хоть пытайте.

– Ну хорошо, хорошо, – неохотно согласилась Тамара Генриховна, недоумевая по поводу моего ажиотажа. – Так вот, сына моего окружают…

Дальше я уже не слушала. Где она его видела? Вертеться в разные стороны я позволить себе не могла. Спина стала деревянной, шея каменной.

Паспортный контроль мы прошли быстро. Эдик тут же отправился в роскошный магазин дьюти фри. Тамара Генриховна бросилась за ним и попыталась увлечь меня за собой. Но никакие витрины меня сейчас не привлекали. Я пошла прямиком в заветную дверку с женской фигуркой. Здесь было мое временное убежище. Стоя перед зеркалом и уже в пятый раз намыливая руки, я пыталась восстановить душевное равновесие.

Усилием воли я заставила себя не морщить лоб и не сводить брови в гримасе беспокойства и приветливо улыбнулась себе в зеркало. Примерно так я должна буду повторить это в нужный момент. С чувством собственного достоинства, но без тени оскорбленной добродетели.