Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб - Ларина Елена. Страница 41

Он разговаривал с серьезными и важными людьми. Абсолютно седой человек с палкой стоял ко мне спиной, а его пожилая миниатюрная спутница кивала головой на каждое слово. Мне был виден вполоборота еще один солидный господин с орлиным носом, благосклонно улыбающийся фарфоровой улыбкой. Кажется, этого, с орлиным носом, показывала мне Тамара Генриховна и что-то говорила, не открывая рта, а поэтому я не очень хорошо ее поняла.

Мне оставалось только ждать. Но интуиция подсказывала, что ждать нечего. Они от него не отстанут. Потому что он им нужен. А они нужны ему.

И вообще, что меня с ним связывает? Он неожиданно перестал быть для меня тем человеком, с которым я была знакома. Потому что оказался слишком хорошим музыкантом. Какое ему теперь до меня дело? Уверенная в том, что дела ему до меня нет, я прилипла к стеклу ладонями и лбом. И стала грустно глядеть на улицу. Уже стемнело. Горели круглые матовые фонари. От концертного зала имени Стравинского широкими ступенями спускалась лестница с вереницей белых колонн.

Лоб стало холодить. Я отодвинулась на шаг и перестала видеть то, что происходило по ту сторону стекла. Теперь в нем отражалась только толпа, что была у меня за спиной.

Сейчас появится Тамара Генриховна и наверняка выразит свое недовольство по поводу моего внезапного исчезновения, а заодно и успешного выступления Туманского. А в голове моей все еще звучала музыка. Одна красивая фраза из сонаты Брамса.

Вывел меня из глубокой задумчивости стук в стекло прямо перед моим носом. Но кроме своего отражения я ничего не видела. Приложив руку козырьком ко лбу и прижавшись к стеклу, я оказалась лицом к лицу с Туманским.

Он кивнул головой в сторону двери.

Я быстро оглянулась, не видит ли Эдик? Не нашла его и бросилась к выходу.

– Ну что, Серафим? Интервью ни у кого брать не собираешься? – спросил он и убрал мне волосы со лба обыденным, братским жестом.

– Если только у тебя, – пролепетала я, перестраивая систему своего организма на экстремальные условия существования в условиях безвоздушного пространства.

– Я не дам, – мягко ответил он. – После первого тура тебе никто не даст. Так что я даже не буду спрашивать, свободна ты или нет. Там вон люди стоят, меня ждут. – Он повернулся вполоборота. – Поехали со мной?

– Куда?

– Куда – я сам пока не знаю. Но важно не куда, а с кем. Ведь так?

– Поехали, – решительно сказала я, мгновенно отогнав все сомнения по поводу Тамары Генриховны.

– Авантюристка, – невольно рассмеялся он и покачал головой. – Ну пойдем.

Вариации на тему рококо

На берегу вечернего Женевского озера призывно горели огнями маленькие ресторанчики. В одном из них мы просидели часов до одиннадцати в обществе исключительно важных персон. Из-за Туманского вся компания говорила по-английски. И я со своим французским, соответственно, помалкивала. Ко мне не обращались, и меня это устраивало. Я наслаждалась моментом и вкушала свежайшую форель, выловленную в Женевском озере. В результате исключительно интеллектуальной беседы по поводу классической музыки и современных исполнителей Туманский на моих глазах получил официальное приглашение на концертный тур по Швейцарии той же осенью. При этом окончательный результат конкурса значения не имел. Я еще раз убедилась в особой силе его гороскопа. Он же воспринял это как должное.

Все эти два часа мне казалось, что я смотрю какое-то кино. Это не могло быть моей жизнью. А самое смешное – если бы я не удрала от Тамары Генриховны, моей жизнью это бы и не стало.

Лозанна – город маленький. Распрощавшись, мы не спеша поднимались по узенькой улочке в гору. Как только мы остались одни, Туманский нетерпеливо вытянул черную концертную рубашку из-за ремня, вздохнул со стоном, расстегнул ее чуть ли не до пупа и закатал рукава.

Как я его понимала! Вечер был очень душный. Я цокала каблучками по мощеной камнем мостовой. Мое черное глухое платье стесняло меня неимоверно. Но в отличие от рубашки к погодным условиям оно не адаптировалось. Молнию на спине я трогать не собиралась. Туманский тащил виолончель. Он ничего не говорил. Но я-то понимала, что движемся мы в совершенно неизвестном мне направлении.

– А сколько сейчас времени? – робко спросила я.

Он полез в карман, отлавливая часами свет фонаря.

– Половина двенадцатого. Устала?

– Да нет, понимаешь… – я мучилась из-за Тамары Генриховны.

– Я оставлю челу и провожу тебя, – перебил он меня, по-своему истолковав мои мучения.

– Что оставишь?

– Виолон-челу, – объяснил он.

– А ты, значит, чело-век? – улыбнулась я.

– Молодец, ангел мой, соображаешь. – Он остановился перед узким двухэтажным домом со старинной дверью и кольцом на ней. И посмотрел на меня как-то так, что щекам моим стало горячо.

– А здесь что, гостиница? – торопливо спросила я.

– Нет. Здесь друзья мои живут, Густав и Флоранс. Я у них остановился. А они пока тактично удалились в горы, чтобы мне тут не мешать.

– Володя… – начала я.

– Пойдем, – он потянул меня за руку. Почему-то слушать меня ему очень не хотелось.

– Девяносто, шестьдесят, девяносто? – спросила я.

– Не думаю… То есть в бедрах-то, наверное, девяносто. А вот верх подкачал, – усмехнулся он, – не больше восьмидесяти.

– Ну, знаешь, дело ведь совсем не в сантиметрах.

– Дело, безусловно, в гармонии, а не в сантиметрах, – согласился он.

– Хотела бы я оказаться на ее месте, – мечтательно прошептала я.

– Тебе хочется спать в футляре? – Он улыбнулся.

Я рассмеялась, неотрывно глядя на прекрасную фигуру виолончели.

Мне не хотелось спать в футляре. Но сообщать ему о том, чего бы мне хотелось на самом деле, я сочла невозможным. Слишком все хорошо складывалось: пустая квартира, ночь, взаимное притяжение, о котором я не могла забыть ни на секунду, расстегнутая рубаха. Один шаг навстречу – и весь мой план рухнет. Ему нечего будет добиваться. Мне нужно было исчезнуть прямо сейчас.

– У тебя случайно нет карты города? А то я не понимаю, где моя гостиница.

Он ничего не ответил, взял сигарету, зажал ее зубами, похлопал себя по карманам и посмотрел по сторонам.

– Кажется, зажигалку потерял, – он нахмурил брови и вынул изо рта незажженную сигарету. – У тебя случайно нет?

– Я не курю, – ответила я и вздохнула.

– Знаешь, – глядя на меня, он улыбнулся, – тебе очень идет говорить правду. Только посмотри, пожалуйста, у себя в сумке. Мне показалось, ты брала с собой спички из ресторана.

– Слушай… точно, – смутилась я, роясь в сумочке. – Как это ты запомнил? Но я просто так брала. На память. Я правда не курю.

– Я знаю, – кивнул он и взял из моих рук фирменный коробок. Чиркнул. Прикурил. И фантастически красивым жестом затушил горящую спичку, прочертив в воздухе замысловатый знак.

– Мне нужно идти, Володь, – сказала я твердо. – Я никого не предупредила. Боюсь, меня искать начнут.

– Так предупреди, – он кивнул на телефон и присел на подлокотник кресла прямо передо мной. – У тебя же есть визитка отеля.

– Предупреждать уже поздно, – сказала я, стараясь смотреть поверх его головы. – Нужно возвращаться.

Он помолчал, разглядывая меня. Докуривал сигарету.

– Кто тебя ждет? – спросил он, щурясь от дыма. И голос его завернул чуть ниже, чем обычно.

– Тамара Генриховна Шелест, – с вызовом ответила я, отважно глянув в его глаза. Почему-то заболели виски. Я сильно потерла их пальцами.

– Хочешь сказать, что это «Невское время» поселило тебя с мадам Шелест? Да? – иронично спросил он и потянулся к пепельнице. – Ладно, честнейшая Херувим. Можешь не отвечать. Запутаешься вконец. В женщине, конечно, должна быть какая-то тайна. Я все понимаю… Но… Он встал. Положил в карман сигареты.

– Я у тебя спички возьму, хорошо? – сказал он уже совсем другим тоном.

– Бери, – согласилась я. Мне казалось, что после его слов все хорошее для меня уже завершилось.