Зебра - Жарден Александр. Страница 4

В корзине с грязным бельем он нашел кофточку и чулки Камиллы. Долго вдыхал их запах, зарывшись лицом в складки материи, затем принялся лихорадочно покрывать их поцелуями, из глаз его лились самые настоящие слезы. Он вспомнил тот вечер, когда Камилла разбилась по дороге на преподавательский банкет. Зебра должен был тысячу раз поцеловать ее перед тем, как она тронулась в путь. Гаспар воображал себе – и это казалось ему почти естественным, – что и сегодня может случиться все что угодно: Камилла умрет или другой мужчина завладеет ее сердцем или же произойдет какая-нибудь катастрофа в том же духе. Он пожалел было, что отпустил ее, но тут же спохватился, подумав о том, что принуждением дела не поправишь. Ведь если он перестанет страдать, он тем самым перестанет оживлять свою страсть.

На ночном столике Камиллы Гаспар нашел роман. Она в ту пору читала «Красное и черное». У многих страниц были загнуты уголки и какие-то фразы подчеркнуты простым карандашом. Зебра просмотрел все эти места и таким окольным путем проник в потаенные уголки сердца своей жены. Слова Стендаля воспроизвели для него все ее тревоги, разочарования и надежды. Теперь Гаспар, можно сказать, читал в душе своей жены, как в раскрытой книге. Ах, но почему же такая страстная женщина проявляла к нему лишь тихую привязанность? Зачем ему ее нежность?

Он также мечтал о возвышенных восторгах госпожи Реналь. Наверное, можно вызвать такое же упоение и у Камиллы. «Для француза нет ничего невозможного, особенно в любви!» – выспренно воскликнул Зебра, не понимая, что он смешон.

Камилла выехала на своей маленькой машине из городка Санси, где красовался их экстравагантный дом, построенный в XVIII веке неким оригиналом с любопытным родовым именем д'Ортолан, [2] откуда и название «дом Мироболанов», [3] придуманное местными острословами, которые за несколько поколений исказили имя первого владельца. Так вот, Камилла миновала Санси и поехала по дороге в Лаваль. Всего одиннадцать километров отделяли ее от лицея, где она преподавала.

Камилла проехала мимо хибары Щелкунчиков, мужа и жены, по словам Зебры, злобных святош, которые давно вышли на пенсию, а прозвал их Зебра так потому, что они зловеще клацали вставными челюстями, когда изрыгали хулу на кого-нибудь. Нотариус говорил, что их глотки как нельзя лучше подходят для дачи ложных показаний и они не из тех, кто осторожно дозирует свой яд. Каждому из них просто необходимо ежедневно источать положенную порцию клеветы, чтобы очистить печень. При режиме Виши оба были рьяными доносчиками, а из подхалимства перед движением Освобождения требовали брить головы «сукам», грешившим с оккупантами.

Камилла держалась за руль обеими руками и старалась сосредоточить все внимание на дороге, чтобы не думать о письме Незнакомца. Ее мучило острое желание вскрыть конверт. Перед первым красным огнем светофора она поймала себя на том, что лезет правой рукой в карман. Но одумалась и начала составлять список причин, по которым следовало запретить себе это удовольствие; затем, по зрелом размышлении, пришла к тому, что нераспечатанное письмо окутано ореолом тайны, а после прочтения окажется, что в нем нет ничего интересного. Каким бы лицемерным ни был этот довод, ему нельзя было отказать в логике.

Камилла лихорадочно припарковала машину у лицея, выключила зажигание и, подышав на конверт, отогнула края клапана, прежде чем открыть его губами, то есть коснуться тех самых мест, которых касались губы Незнакомца, когда он послюнил закраины и заклеил конверт; затем погрузилась в чтение.

Первые слова казались шепотом, настолько они были нежными. Но последующие строчки смутили Камиллу.

Незнакомец назначил ей свидание у мэрии: мол, воздержание – слишком тяжкое бремя для него. Его любовное нетерпение требовало, чтобы он сосредоточился на том, что он назвал «их отношениями».

Этот внезапный прорыв оболочки посланий Незнакомца, причем в совершенно определенном смысле, озадачил Камиллу. Ее возмутило, как это он посмел приплести свои плотские вожделения, прискорбно пошлые, к бурным, но возвышенным чувствам, какие проявлял раньше. С ужасом она ощутила – по спине пробежал холодок, – что ее мечтания грозили привести ее в гостиничный номер.

Камилла рассердилась на Незнакомца. Мог бы и понять, что вся прелесть его писем заключалась в их анонимности. Незнакомцем мог оказаться любой из мужчин, с которыми она встречалась в лицее, на улице или у друзей. Особенно часто сердце ее начинало биться, когда на нее бросали взгляды молодые люди: ей почему-то казалось, что Незнакомец – это юноша, совсем недавно оторвавшийся от материнской юбки. Она представляла себе девственника или, во всяком случае, не очень развязного юнца, который прячется за безымянными строками из боязни, как бы мальчишеский вид не уронил его в глазах избранницы. И уж разумеется, Камилла не допускала мысли о том, что Незнакомец может оказаться пузатым и колченогим восьмидесятилетним стариком. На ее взгляд, нахальный напор писем был, несомненно, признаком подлинной юности. Но теперь, когда Незнакомец пожелал открыть свое лицо, она вдруг заподозрила, что слишком увлеклась иллюзиями. Мало того, что очаровательный принц мог на поверку оказаться ни на что не годным старикашкой, дряхлым и беззубым, но еще и весь этот замысел с анонимными письмами вполне мог быть использован прожженным сердцеедом или же существом, обиженным природой и желающим прикрыть письмами свою физическую немощь; и даже, если он был вполне нормальным в физическом плане молодым человеком, он мог оказаться безобразным до содрогания; но прежде всего – у Камиллы не было намерения вступать в тайную связь; от одной только мысли о сложностях, возникающих в подобных делах, ей становилось страшно. Она предпочитала неясные мечты, к тому же сегодня ей предстоит банкет с ее коллегами – стало быть, она и не может пойти на свидание.

Камилла решительно вышла из автомобиля, прошла в свой класс и под пристальным взглядом Бенжамена Ратери, недавно поступившего новичка, провела три часа занятий по математике. Пришедший в класс в середине учебного года Бенжамен, несмотря на то что ему уже стукнуло восемнадцать, был из тех учеников, которые молча смотрят на вас и требуют всего, на что вы способны. Когда он сидел вот так перед Камиллой три раза в неделю, она как будто считала себя обязанной нравиться ему. Каждым взглядом он словно говорил: «Порази меня!» Красивым он не был, но энергичные черты лица, усмешка молодого фавна, налитое жизненными соками крупное тело сообщали ему известную привлекательность.

Когда большая стрелка часов описала круг и все сдали свои тетради, Камилла невольно попыталась сравнить почерк Бенжамена с почерком Незнакомца. Написанное имело ряд общих черт, но Бенжамен писал с меньшим нажимом; разве что, желая изменить почерк, он от имени Незнакомца сильней нажимал на перо. Камилла уже не знала, не заставил ли тихий внутренний соблазн с ее стороны увидеть сходство там, где его не было, или же письма и записи в тетради действительно могли быть выполнены одной и той же рукой.

Садясь обратно в машину, Камилла вспомнила, что Бенжамен поступил в лицей незадолго до того, как стали поступать письма Незнакомца; затем завела мотор и поехала к дому Щелкунчиков. Но на первом же перекрестке свернула вправо, как будто ее руки обладали собственной волей. Неодолимое желание заставило Камиллу проехать на то место, где Незнакомец будет напрасно ждать ее в двадцать один час.

Она припарковала машину перед мэрией и, не покидая водительского места, посмотрела туда, где не суждено было состояться ее свиданию с Незнакомцем. Целая вереница хорошо знакомых причин промелькнула в ее мозгу, дабы оправдать страх перед нарождающейся страстью. Камилла без всякого волнения остановилась перед декорациями, в которых не посмеет выступить на сцену в ту минуту, когда прозвучат последние три удара часов. Лучше отступить, отсидеться, но не нарушить клятву, данную Зебре у алтаря.