Тайные грехи - Блэйк Стефани. Страница 2

Мара рассказывала о своих проблемах, а старая женщина, казалось, слушала ее с выражением понимания и глубокого интереса, и Маре чудилось, что глаза на портрете оживают; бабушка очень редко разочаровывала внучку.

«Ну это и не проблема вовсе, моя девочка. Предложи им только побольше денег, дай гарантии, подпиши долговые обязательства. Неужто они откажутся от такого предложения?»

Подобный ответ мог вызвать у молодой женщины разве что тихий смех. «О, бабушка, и как это мне самой не пришло в голову?»

«Рано или поздно пришло бы, детка».

И Мара Третья готова была поклясться, что бабушка при этом подмигивала ей.

В этом имени – Мара Третья – не было ничего искусственного. Бабушка носила свой титул так же, как мать, Мара Вторая, носила свой, предпочитая называться Тэйт – Мара Юинг Тэйт.

«Тэйт есть Тэйт есть Тэйт», – как сказала бы Гертруда Стайн, [2] заметила про себя Мара, вставая под душ и поворачивая золотые краны. Не прошло и пяти минут – столь тривиальным нуждам Мара посвящала минимум времени, – как она уже вышла из-под струи воды и завернулась в широкое махровое полотенце. Протерла уголком полотенца запотевшее зеркало в человеческий рост, вмонтированное в дверь, и оглядела себя. Это была вдумчивая и объективная оценка: высокий патрицианский лоб, высокие скулы, под ними – чуть впалые щеки, обтянутые все еще безупречной кожей, тонкий орлиный нос с изящным вырезом ноздрей и широко расставленные серо-голубые глаза, кристально ясные, хотя она и работала у себя в офисе до четырех утра. Мара провела по шее тыльной стороной ладони – кожа под подбородком не провисала, а в густых и длинных черных волосах, влажных после душа, не было ни одной седой пряди.

За этим последовало продолжение утреннего ритуала. Отбросив полотенце, Мара критически осмотрела свое тело: сначала – стоя лицом к зеркалу, потом – повернувшись боком, наконец, изогнувшись, она ухитрилась взглянуть на себя и со спины. Все было в норме – плоский живот, крепкие ягодицы и ни малейших признаков целлюлита на округлых бедрах. Приподняв ладонями груди, Мара, однако, нахмурилась.

«Похоже, моя девочка, грудь у тебя слегка обвисает», – сказала она себе.

Резким движением открыв аптечку, Мара извлекла из нее зубную щетку. Приподняв левую грудь, она подставила щетку под грушевидный холмик и отпустила грудь. К ее удовлетворению, щетка упала на кафельный пол. Если бы мышечный тонус грудной ткани обнаружил хоть малейшие признаки увядания, грудь придавила бы щетку.

Мара повторила эту операцию с правой грудью – результат оказался таким же. Улыбнувшись, она водворила щетку на место. Затем взяла полотенце, вытерлась и обмотала полотенце вокруг головы на манер тюрбана, после чего сунула ноги в красные бархатные шлепанцы и проследовала обратно в спальню. Надавив на скользящие дверцы тридцатифутового шкафа-купе, Мара оглядела свои бесчисленные туалеты и выбрала платье – бархатное, свободного покроя, отделанное цветастой каймой. Перехватив талию широким поясом, она вышла из спальни.

Когда Мара Роджерс Тэйт бывала в Нью-Йорке, где проводила добрых полгода, она жила в просторном восьмикомнатном сдвоенном пентхаусе с видом на Центральный парк. Жилище это окаймляли два патио, превращенные в зимний сад с разнообразными экзотическими растениями и кустарниками, в основном вывезенными из Аризоны. Был там кактус сагутаро – гротескная карикатура на человеческую фигуру, – покрытый бесчисленными складками и острыми шипами; уродливость этого растения отчасти компенсировалась белыми бутонами и пухлыми красными плодами. Росло в саду и множество других растений – столетники, колючие маки, пустынная марипоза, вербена, ноготки, вьющиеся растения с синими цветами, лиловые ломоносы, золотистая коломбина; был также участок, где высадили массу крошечных растеньиц, разглядеть которые удалось бы только сквозь сильную линзу, склонившись к самой земле. Скользящие стеклянные двери, выходившие в сад, теперь были закрыты – чтобы не впустить в дом ноябрьский шквальный ветер, яростно набрасывавшийся на верхние этажи башни, где помещалась квартира.

Напевая себе под нос песню победы, посвященную Кеннеди, Мара направилась к бару, встроенному в стену гостиной. Нажала на кнопку в панели красного дерева, и панель бесшумно отъехала в сторону. Этот бар мог бы поспорить вместимостью и ассортиментом напитков с барами лучших кафе и ресторанов Нью-Йорка. За спиной Мары раздался суровый голос:

– До завтрака, солнышко?! Только через мой труп!

Мара с улыбкой обернулась. Перед ней стояла Франсина Уоткинс, хорошенькая и стройная темнокожая женщина, совмещавшая обязанности ее личной горничной и компаньонки. На Франсине был сшитый на заказ серый бархатный костюм – бархат как бы смягчал строгость покроя.

– Я думала, что могу позволить себе выпить шампанского с апельсиновым соком. Ну, ты понимаешь… чтобы отпраздновать это событие.

Франсина заворчала:

– Пока что он еще не избран. Лучше бы тебе поостеречься, чтобы не сглазить.

Мара рассмеялась:

– О, помяни мое слово, его изберут! Ты ведь знаешь, интуиция никогда меня не подводит.

Темнокожая женщина в смущении отвела глаза. Мара сказала правду – она обладала даром предвидения, несвойственным простым смертным. Слово «простым» Франсина мысленно заключила в кавычки. Поверенный Мары, иногда, по случаю, становившийся ее любовником, не раз заявлял, что этот дар предвидения – довольно редкий случай экстрасенсорного восприятия, которое в просторечии называется вторым зрением. На Ямайке же, откуда происходили родители Франсины, это называлось вуду. [3]

– Звонила мисс Касл, но я сказала, что ты велела не беспокоить тебя.

Джин Касл была первой помощницей Мары и вице-президентом «Тэйт интернэшнл индастриз».

– Звонил еще кто-нибудь? Сара звонила?

Сара Коэн являлась исполнительным секретарем Мары и совершенным Пятницей женского пола.

– А она еще жива? Шучу! Звонила раз пять. Говорит, есть не менее десяти вопросов, по которым следует принять неотложные решения, а она не может сделать это без тебя. Видите ли, она не может! – воскликнула Франсина. И тотчас же перешла на свой обычный, принятый между ними тон, как бы имитируя дядю Тома. – Так маленькая мисси готова позавтракать? Хильда как раз приготовила для тебя вкусненький завтрак. Там всего понемножку – овсянка, кукурузный хлеб и жареная грудинка.

– Господи! Скажи Хильде, что я съем два яйца с тоненькими тостами и выпью черного кофе. Но сначала выпью своего апельсинового сока с шампанским.

И она потянулась к бутылке с этикеткой «Дом Периньон», с вечера поставленной охлаждаться в ведерко со льдом. Передала шампанское Франсине.

– Скажи Хильде, чтобы не спешила накрывать к завтраку, пока я не скажу. Мистер О’Тул появился?

– Работает в кабинете с восьми часов.

Мара покачала головой:

– Он спал часа три от силы. Мы задержались почти до четырех, проверяли отчетность.

Льюис О’Тул был главным бухгалтером компании и в настоящее время – возлюбленным Мары.

Мара направилась через холл к своему кабинету, и Франсина окликнула ее:

– Не задерживайся, солнышко. Хильда хочет поехать на рынок пораньше, и я собираюсь отправиться вместе с ней. Мне кое-что понадобится в аптеке. Что-нибудь купить для тебя?

– Нет, спасибо. И скажи Хильде – пусть не беспокоится о моем завтраке. Вы с ней можете заниматься своими делами. Я сама что-нибудь придумаю, когда поговорю с Льюисом.

Кабинет в апартаментах Мары походил на зал заседаний совета директоров компании. В центре помещался длинный полированный стол красного дерева, с каждой стороны которого стояло по четыре стула. Во главе стола стоял один стул – он приковывал к себе внимание, и все остальное по сравнению с ним казалось неприметным и незначительным. Неприметным казался и письменный стол у панорамного окна, даже кирпичный камин у стены.

Льюис О’Тул сидел во главе стола, и Мара видела только его кудрявые рыжие волосы – Льюис низко склонился над папкой, над одной из многих, в беспорядке разбросанных по столу.