Развратница и заговорщица впридачу! (Вильгельмина-Наталья Алексеевна и Павел I) - Арсеньева Елена. Страница 3

Похоже, в голову Вильгельмины пришла эта же самая мысль, потому что строптивица наконец-то присмирела и молча внимала прочим наставлениям Екатерины, которые ландграфиня произносила с особым выражением почтительности и усердия:

— «Так как праздность влечет .за собой скуку, последствием которой бывает дурное расположение духа, надо стараться исполнять все свои обязанности, искать занятий в свободные часы. Чтение образует вкус, сердце и ум; если принцесса сумеет найти в нем интерес, то это будет, конечно, всего лучше; кроме того, она может заниматься музыкой и всякого рода рукоделиями; разнообразя свой досуг, она никогда не будет чувствовать пустоты в течение дня. Столь же опасно избегать света, как слишком любить его. Не следует тяготиться светом, когда придется бывать в обществе, но надо уметь обходиться без света, прибегая к занятиям и удовольствиям, способным украсить ум, укрепить чувства или дать деятельность рукам…»

К тринадцатому пункту «Наставлений» сестрицы уже начали клевать своими востренькими носиками, а между тем этот пункт был самым интересным:

— «Следуя этим правилам, принцесса должна ожидать самой счастливой будущности. Она будет иметь самого нежного супруга, счастье которого она составит и который, наверное, сделает ее счастливою; она будет иметь преимущество именоваться дочерью той императрицы, которая наиболее приносит чести нашему веку, быть ею любимой и служить отрадой народу, который с новыми силами двинулся вперед под руководством Екатерины, все более прославляющей его, и принцессе останется только желать продления дней ее императорского величества и его императорского высочества великого князя, в твердой уверенности, что ее благополучие не поколеблется, пока она будет жить в зависимости от них».

— Да вы меня не слушаете, противные девчонки! — с досадой воскликнула Генриетта-Каролина, обнаружив, что взоры дочерей подернулись пеленой невнимания. — Ну вот ты, Вилли, повтори, что я только что сказала!

— «Принцессе останется только желать продления дней ее императорского величества и его императорского высочества великого князя, в твердой уверенности, что ее благополучие не поколеблется, пока она будет жить в зависимости от них», — отчеканила, встрепенувшись, Вильгельмина, у которой была изумительная память.

Мать довольно кивнула. А Вильгельмина подумала, что если она все же станет женой русского принца, то постарается как можно скорее перестать «жить в зависимости» от причуд свекрови.

И она принялась представлять себе встречу с будущим женихом. Может быть, в жизни он окажется не так непригляден, как на присланном портрете?..

А между тем цесаревич Павел Петрович, наследник российского трона, тоже с волнением размышлял о встрече с будущей невестой. Он уже видел изображения всех трех сестер Гессен-Дармштадтских, но особое внимание уделил Вильгельмине. Приходилось признать, что его властная матушка, у которой, по мнению Павла, был весьма дурной вкус, на сей раз не ошиблась и выбрала самую миленькую из девиц. Чем-то эта Вильгельмина напоминала первую любовь цесаревича, Верочку Чоглокову, прелестную фрейлину императрицы Елизаветы Петровны.

Нет, впрочем, нельзя сказать, что Верочка была самой-самой первой любовью! Еще гораздо раньше, совсем мальчиком, Павел доверчиво рассказывал своему воспитателю Семену Андреевичу Порошину о некоей таинственной фрейлине-чаровнице и даже застенчивым шепотком читал стихи, сочиненные в ее честь:

— О, ваше высочество! — воскликнул Порошин. — Вы хорошо начинаете! Предвижу.

что со временем вы не будете ленивым или непослушным в стране Цитере!

Воспитатель как в воду глядел. Страну Цитеру, где правила богиня любви Афродита, этот мальчик осваивал споро и бесстрашно — особенно после того, как любовник его матери Григорий Орлов, который понимал воспитание царевича весьма своеобразно, взял двенадцатилетнего Павла в комнаты к фрейлинам.

Что-то гости увидели. Что-то подсмотрели в скважины и щелочки… Именно после этого Павел и влюбился в Верочку Чоглокову.

На первом же балу он пригласил ее танцевать, начал нежно перебирать пальчики и осмелился пылко выдохнуть:

— Если бы сие пристойно было, я бы поцеловал вашу ручку!

Верочка, отводя поскучневший взор от курносой физиономии царевича, ответила с приличным поджатием губок:

— Это было бы уж слишком, ваше высочество!

Однако Павел не унялся. Он донимал скромницу своими ухаживаниями, стихами, охами и вздохами. И показал себя истинным Отелло, когда ему почудилось, что предмет его сердечной склонности в свою очередь склоняется к смазливому пажу Девиеру. Этой вымышленной «измены» он так и не простил Верочке и простер свою благосклонность на другую «чаровницу».

Любовники Екатерины не баловали царевича разнообразием методов воспитания. Они хаживали с юнцом в покои фрейлин и в комнаты служанок. Потом, с благословения своих фривольных менторов, Павел познакомился с прелестной вдовой, фрейлиной Софьей Семеновной Чарторыжской, и узнал, что в стране Цитере произрастают не только эфемерные цветы платонических наслаждений, но и весьма сочные плоды сладострастия.

Эти плоды понравились ему. Он норовил лакомиться ими как можно чаще. «Плоды» нежно и покорно улыбались наследнику престола, а про себя думали, что в объятиях какого-нибудь лакея или помощника истопника можно найти гораздо больше удовольствия, чем с этим царевичем, который думает только о себе.

Наконец слухи о том, что наследник сделался истинным потаскуном и не пропускает ни одной дворцовой юбки, стали утомлять Екатерину.

— Мальчишку пора женить, — сказала она Орлову. — А то он мне весь двор обрюхатит!

— Да уж, — самодовольно кивнул фаворит, который имел все основания гордиться размахом страстей своего воспитанника. — И в кого он такой уродился?

Екатерина нахмурилась: она была отнюдь не ханжа, но не терпела брошенных всуе намеков на свои любовные шалости. Тем паче что вопрос о том, в кого уродился Павел, был большой загадкой для всех…