Огонь любви, огонь разлуки - Туманова Анастасия. Страница 32

– Стало быть, не все, – без улыбки произнесла она.

– Ну да, – согласился он, обнимая ее сильной, жесткой рукой. – И слава богу. Кабы ты, матушка, только ведала…

– Не ведаю и ведать не желаю, – полушутя-полусерьезно перебила его Софья. – Захочешь – расскажешь, нет – жилы тянуть, уж верно, не стану. Мне над тобой власти не надо, Федор Пантелеевич, зря ты этого боишься. Уж совсем не человеком надо быть, чтобы чужой исповедью пользоваться. Но и ты меня, если можешь, пожалей. Уж коли вместе живем, так лучше, чтоб по-человечески все было. А надоем – бросишь, и дело с концом. Не мучайся попусту.

– Прости меня, Соня, – хрипло сказал Мартемьянов, тычась курчавой головой в ее плечо. – Вперед уж не буду, прости…

Она снова погладила его по голове, по спине, по крутым буграм твердых, словно чугунных мускулов, напрягшихся под ее рукой. Приподняв голову, снова посмотрела на звезды. И подумала вдруг совсем о другом: о том, что где-то там, на севере, за сотни верст отсюда он, Владимир, тоже, наверное, видит эти звезды. Видит и думает… о чем?

Наутро Софья проснулась поздно. Стоял розовый солнечный день, в распахнутое окно заглядывали листья каштанов, которые шевелил теплый ветерок, по стене скакали зайчики света. Мартемьянова рядом не было. За стеной громко распевала Марфа: «Ой, опять не видать мне прекрасной доли…»

– Я душой сам не свой, сохну, как в неволе… – подпела ей Софья.

Через минуту Марфа выросла на пороге комнаты с платьем в руках.

– Одеваться изволите? Полдень скоро… Этот черт жареный, мусью Клоссен, уж два раза забегал, самочувствием интересовался! Цветы принесли, и с карточками, стоят в гостиной, ароматничают, аж в голове круженье! Вы вчера им такое столпотворение учинили, что просто мое почтение! Только и разговору на кухне!

– Ты уже и по-французски говорить стала?

– Велика наука… Жевузем [5], да авек плезир [6], и мерде [7]на всякий случай… А еще к вам какая-то дама просилась, стрекотала-стрекотала, как кузнечик, я понимать-то так скоро не могу, говорю – обождите, проснутся барышня… Так она и ждать уселась внизу в ристаранте, карточку вот свою оставила… Прикажете просить?

– А где Федор Пантелеевич? – опасливо поинтересовалась Софья.

– На телеграф умотавши с утра. Говорит – по делу надобно…

– Какое у него настроение?

– Обнакновенно… По матери не выражались, но и не так чтоб очень уж сияли… Это правда, что они вас вчера за волосья из ристаранта выволокли? – вдруг угрожающе засопела Марфа.

– Господь с тобой! – рассмеялась Софья. – Как видишь, все волосья на месте… Да, он вышел из себя, был немного пьян, но…

– Немного?! Да на кухне мне таких страстей понарассказали! Вы ему спуску-то не давайте, Софья Николавна, вот что я вам посоветую! В случае чего, сейчас кидайтесь узлы увязывать да ревите, как корова недоеная, это самое первое дело! Нечего втихомолку по углам всхлипывать, все едино никто не видит! А то много себе воли забрал, собачий…

– Марфа, где карточка? – поспешно перебила ее Софья.

Та положила на одеяло белую карточку с золотым обрезом и, ворча что-то по поводу безнадежного барышниного добросердечия, от которого одни убытки, принялась расправлять на стуле платье. Софья же с недоумением прочла:

– «Мадам Паола Росси, преподавательница искусства бельканто…» Ой, господи… Чего же ей может быть угодно от меня?

– Уж третий час дожидается, – сообщила Марфа.

– Ну, так зови скорей… Постой, сперва умыться, причесываться… И подай платье! Право, ничего не понимаю…

Мадам Росси оказалась невысокой пухленькой итальянкой в старомодном, но дорогом шелковом платье. Она бодрым шагом вошла вслед за Марфой в апартаменты и довольно фамильярно протянула Софье обе руки, обильно украшенные кольцами. Большие, очень блестящие глаза, обрамленные мохнатыми ресницами, красивой формы, но тоже несколько большой рот и обаятельная улыбка почему-то показались Софье знакомыми, но подумать об этом она не успела, потому что гостья с удовольствием уселась в предложенное кресло и затараторила по-французски, время от времени вставляя итальянские слова.

Мадам Росси начала с того, что вчера в ресторане милейшего папаши Клоссена, ее старого друга, имела честь слушать пение мадам Мартемьен. Она опытный человек в мире вокального искусства, но была восхищена и поражена таким чудным тембром, такой божественной кантиленой, таким феерическим диапазоном – ведь у мадам две с половиной октавы, не правда ли? – такой прекрасной постановкой голоса – cara miа [8], это большая редкость, поставленный от природы звук! И вот она здесь, чтобы иметь смелость предложить свои услуги. Мадам Мартемьен необычайно одарена от природы, но даже столь прекрасный голос нуждается в некоторой огранке – исключительно с целью уберечь его от срывов и неумелого использования, ведь это такой нежный инструмент! О, она уверена, что мадам согласится взять у нее несколько уроков – за смешную цену, benintesо [9]! Она имеет свою школу в Неаполе, половина солистов знаменитого Сан-Карло – ее ученики, здесь, в Париже, она ненадолго, только по приглашению своей бывшей ученицы, дебютирующей вскоре в «Гранд-опера», но ради мадам Мартемьен готова задержаться в этом городе. Allorа [10], нельзя позволить пропасть такому великолепному голосу, ведь мадам Мартемьен при своих вокальных данных и красоте может украсить Ла Скала и Сан-Карло – не говоря уже о дикой России. Пусть мадам ее простит, но ведь это так, veramente [11]!

Пока длился сей страстный монолог, Софья пристально вглядывалась в живое, смуглое лицо гостьи. Когда же она, наконец, исчерпала все свои доводы и умолкла, с выжидающей улыбкой глядя на Софью, та вздохнула, улыбнулась в ответ и тихо спросила по-итальянски:

– Tuo nome e signora Paola Giellini, vero [12]? Помните Россию, Смоленскую губернию?

С лица мадам Росси пропала улыбка.

– Санта Мадонна… – пробормотала она, в свою очередь вглядываясь в лицо Софьи. – Санта Мадонна, сан Дженаро… Синьорина Греш-не-ва?! Но… Но… которая же из трех?

– Софья. София – помните? Вы были учительницей пения у Анны, но я тоже…

Договорить она не успела: мадам Росси извергла пронзительный вопль «Diavolo!!!», который был слышен, вероятно, даже в предместье Сен-Жермен, и стиснула Софью в объятиях. Примчавшаяся на этот звук Марфа застала обеих женщин обнимающимися и перебивающими друг друга сразу на трех языках: русском, французском и итальянском.

– София… Санта Мадонна, София, как, однако, шутит судьба! Да, вот теперь я узнала, действительно узнала! Ах, какая встреча, какая удивительная встреча!

– Отчего же вы теперь – синьора Росси?

– Ах, всего лишь вышла замуж… София, София, ну кто бы мог подумать?! Как поживает ваше семейство? Как сложилась ваша судьба? Я покидала вас в тяжелое время…

– Чаю выпить изволите? – неприязненным басом осведомилась Марфа, стоящая в дверях.

– Si! – повернувшись к ней, хором ответили мадам Росси и Софья.

Бывшая учительница музыки в доме Грешневых и ее бывшая ученица проговорили несколько часов. Софья поведала грустную историю их семейства, не скрывая, рассказала, как погиб Сергей, кто теперь Анна, кем стала Катерина и во что превратилась она сама, Софья. Мадам Росси ахала, всплескивала руками, поминутно поминала Мадонну и святого Януария и несколько раз даже принималась плакать. О себе она рассказала, что, вернувшись в родной Неаполь с довольно приличным капиталом, заработанным в доме генерала Грешнева – мир праху его, прекрасный был человек и такой щедрый! – она открыла небольшую музыкальную школу для девушек из хороших семейств. Школа получила известность даже за пределами Неаполя, из нее вышли несколько знаменитых оперных певиц. Затем синьора Джеллини стала женой владельца небольшого оперного театра Пьетро Росси и теперь, не бросая своей школы, вела класс вокала для певцов театра мужа. Тот часто находился в разъездах, и синьора Росси сама заправляла делами театра: была и режиссером, и антрепренером, и хормейстером. В Париж она приехала, чтобы посмотреть на дебют одной из своих учениц, и вот – санта Мадонна, встреча, как в романе!