Превратности судьбы - Брент Мэйдлин. Страница 4

Первой закончила Чуйи. Я почти догнала ее. Затем – старшие. Последними допели малыши. После гимна мы прочли «Отче наш». На этот раз первой была Мейлин.

– Хорошо, дети. Сейчас будем завтракать. Возьмите ложки и садитесь за стол. Ведите себя тихо.

Все отправились в столовую. Я встала в дверях, проверяя, как вымыты руки. Когда девочки расселись, я попросила Чуйи помочь мне разделить завтрак на пятнадцать порций.

Время бежало быстро, слишком быстро. Я со страхом ждала той минуты, когда мне придется идти в Ченгфу. Я отправила Юлан к господину Хсуну. Его ферма была в миле от миссии. Пока я учила девочек, как пользоваться счетами, Юлан должна была узнать, есть ли у господина Хсуна работа на сегодня. Он заставил Юлан прождать почти час, чтобы подчеркнуть свою значительность, но потом сказал, что, хотя на сегодня у него для нас работы нет, завтра он будет делать кирпичи для нового забора, и, если мы пришлем четырех больших девочек месить глину с соломой для кирпичей, он даст нам немного денег. Я обрадовалась. Мы сможем купить молока для Кими.

В полдень мы съели горячее картофельное пюре и я пошла к себе переодеться. Я надела теплые войлочные сапоги, пальто из старого одеяла, которое сама сшила, и соломенную шляпу. Больше всего мне нравилась шляпа: в ней я была похожа на других. На случай холодной ветреной погоды у пальто был капюшон. Руки у меня уже дрожали, но не от холода, а от страха. Я попробовала их растереть и спрятала в рукава. Стыдясь своей трусости, я сказала себе, что ничего не случится, если я еще пять минут подожду. Я подошла к ящику, стоящему у изголовья моей кровати – матраса, который сейчас был свернут.

Это был маленький ящик из грубого дерева. Он хранил мои сокровища. Ничего действительно ценного в нем не было, потому что я давно, до того как начала воровать, продала отцовские часы и серебряный браслет матери. Но там была фотография моих родителей (довольно блеклая), молитвенник, несколько узоров, вышитых моей матерью, и выгоревшая голубая лента, которую я берегла для особого случая, хотя и представить себе не могла, что это может быть за случай. Здесь лежали босоножки (их мне подарили две наши девочки, десятилетки), тонкая пачка желтеющих фотографий и иллюстраций, вырезанных из журналов и газет, случайно попавших в нашу миссию, и… рисунок.

Рисунок влек меня к себе и не давал покоя. Я нашла его три года назад под толстым слоем пыли в укромном уголке большого погреба, где хранились дрова на зиму. Он был сделан черными чернилами, или чем-то черным, на грубом холсте светло-коричневого цвета. Рамы не было, края были неровные, как будто его неаккуратно вырезали из большого полотна. Я решила, что холст можно пустить на заплатки, и лишь после того, как счистила всю грязь, обнаружила рисунок, примерно дюймов двадцать на сорок. Изображение казалось испорченным, но, когда я расправила его на доске, рисунок ожил.

На рисунке был дом, расположенный на горе или на холме. По одну сторону от дома росли в ряд деревья. Над островерхой крышей поднимались высокие трубы дымоходов. Крыша была прямой, а не вогнутой с направленными вверх краями, как у нас в Китае. В доме были изящные прямоугольные окна, расположенные в два ряда, и красивый вход. В центре, сразу под крышей – полукруглое окно. Перед боковыми фронтонами – два парапета, украшенные каменными шарами на небольших колоннах. Стены были наполовину увиты каким-то растением. Я решила, что это плющ. Рисунок был четкий, уверенный, почти небрежный, словно набросок, сделанный опытным художником. В углу под рисунком стояло одно слово: «Луноловы».

Мисс Протеро не имела ни малейшего понятия о том, как рисунок попал сюда.

– Он, наверное, был здесь еще до меня, Люси. Как странно. Ведь это – английский дом.

– Кто был здесь до вас, мисс Протеро?

– Никого не было, дорогая, кроме служащих храма, я думаю. Это место сильно пострадало во время «опиумных» войн. Когда мы с Аделаидой сюда приехали, здесь уже много лет никто не жил.

– Как вы считаете, Лунолов – это имя художника?

– О, господи, конечно нет, дитя мое! Ты когда-нибудь слышала, чтобы человека так звали?

– Не знаю, мисс Протеро. Я не разбираюсь в английских именах. Они все для меня странные.

– Да, конечно, дорогая. Как глупо с моей стороны. – Она вздохнула. – Как бы мне хотелось, чтобы ты не думала, как китаянка, но ты здесь ни при чем. Это моя вина. Я давно должна была найти возможность отправить тебя домой в Англию.

Она часто так говорила, и я уже давно перестала волноваться по этому поводу.

– Может быть, так называется дом? – не унималась я.

– Я думаю, да, дорогая.

– А что это значит? Звучит так, как будто в нем живут очень высокие люди, такие высокие, что могут ловить луну. Но дом не такой уж и большой. Некоторые пагоды в Ченгфу – выше.

– Нет, есть другое значение. Мне и раньше встречалось это слово, но очень давно, я уже и не помню.

Мисс Протеро не придала особого значения ни рисунку, ни тому, как он сюда попал. Она почти никогда не упоминала о нем. Но я была очарована, и не только рисунком. Я была уверена, что в нем есть какая-то тайна. Я сочиняла истории, чтобы объяснить себе, что скрывается за этим странным куском холста, затерявшемся в пустом китайском храме. Чья рука сделала этот рисунок?

И сам дом необыкновенно притягивал меня, казалось, что моя душа стремится проникнуть внутрь. Чувство непонятного томления с тех пор не покидало меня, хотя я даже не понимала, что со мной происходит.

Дом был красивый, но для меня не это имело значение. Сколько на свете прекрасных домов роскошнее этого! Может быть, его очарование состояло в том, что это был английский дом. Я не знала своих родителей, у них не было возможности передать мне свою любовь к Англии. А может быть, кровь несет в себе память, недоступную нашему мозгу, и то томление, которое я испытывала, было тоской не по дому, а по таким, как я?

Я была уверена, что рисунок сделан англичанином, и сделан с любовью. Возможно, поэтому он меня успокаивал и придавал силы. Я могла сидеть и смотреть на него, рисуя в своем воображении комнаты, или представляя, как все вокруг меняется в разное время года. Когда я откладывала его в сторону и бралась за очередное дело, мне было спокойно и у меня появлялась надежда. Чувства эти были недолгими, но их мне хватало хотя бы на то, чтобы бесстрашно окунуться в омут новых забот.

Иногда мне было стыдно, что я веду себя, как ребенок. Как ребенок, ночью под одеялом доверяющий свои радости и горести тряпичной кукле, я искала утешения в своем рисунке.

На этот раз чуда не случилось. Я смотрела на рисунок и не видела его. Голова была занята тем, что мне сегодня предстоит в Ченгфу. Я убрала рисунок в ящик, когда услышала, что Юлан зовет меня:

– Луци! Пришел муж Лиу. Он говорит, она скоро родит.

Волна облегчения накрыла меня. Теперь я могу не идти в Ченгфу. К тому времени, когда ребенок родится, будет уже поздно. Конечно, это значит, что еды у нас ни на один день не прибавится и мне придется идти в Ченгфу завтра. Будь что будет, но я обрадовалась передышке.

Спустя пять минут, сгибаясь под тяжестью большого кожаного чемодана мисс Протеро, я шла по дороге в деревню вместе с мужем Лиу. Его звали Лок, и он даже не предложил помочь мне нести чемодан. Мисс Протеро хорошенько бы его отчитала, но я знала, что он не нарочно так себя ведет, просто это – не мужское дело. Прежде чем приехать в Китай, в Лондоне мисс Протеро выучилась на акушерку. С четырнадцати лет я помогала ей принимать роды, а также накладывать швы, шины и бинтовать раны, полученные крестьянами во время работы. С тех пор как мисс Протеро заболела, я сама принимала роды более двадцати раз.

Было время, когда многие женщины в деревне не подпускали нас к себе, потому что мы – чужие. Они боялись, что боги могут на них разгневаться. Но сейчас все больше женщин, и мужей тоже, охотно звали мисс Протеро помочь, потому что они обнаружили, что младенцы, которых она принимала, и их матери чаще выживают, чем другие. Я была помощницей мисс Протеро и теперь купалась в лучах ее славы. Мне везло, и я была благодарна судьбе за то, что из двадцати или больше малышей потеряла только двоих. Думаю, что даже мисс Протеро не смогла бы их спасти. Народ в деревне так и не понял, что секрет нашего «чуда» был в чистоте и антисептике, которые мы старались соблюдать настолько, насколько это было возможно.