Богатые наследуют. Книга 2 - Адлер Элизабет. Страница 60

Она колебалась.

– Я ездила к дому Мэллори, – проговорила она тихо. – Энджел, что стало с моим отцом?

– Он погиб во время пожара здесь через пять лет после того, как ты исчезла. Он похоронен в Санта-Барбаре. Мама и папа не позволили положить его в ту же могилу, где лежит твоя мать. Я никогда не могла понять почему.

Она взглянула на маленький голубой кожаный дневник Розалии, лежавший рядом с ней; конечно, в нем есть ответ, но Энджел знала, что никогда не станет читать его.

Поппи почувствовала прежнюю беспомощную ярость – против своего отца… Пламя ненависти, которое будет гореть в ней всегда! Он был причиной всего… это его ¦ должны судить небеса. Если бы он заботился о своей жене, о своем ребенке, о земле – ничего бы не случилось. Ничего из того, что произошло. Из-за него она потеряла своего сына. И Энджел тоже.

– Энджел, – спросила она, почти боясь ответа, – что стало с Александром?

– Фелипе отказался отдать его – невзирая на любой размер выкупа. Мы даже пытались не давать ему больше денег, но, конечно, тогда он начинал угрожать, что расправится с мальчиком. Мы консультировались с адвокатами из разных стран – но закон неумолим: когда жена покидает мужа, он может оставить себе детей. Они говорили, что мне повезло, потому что у меня остались обе мои девочки. Фелипе умер неожиданно – два года назад, и я сразу же поехала в Италию, чтобы наконец увидеть Александра. Он отказался говорить со мной; он был враждебен, отчужден. Я пыталась объяснить ему, что думала о нем и все это время сходила с ума по нему: я знала, Фелипе хотел убить его сестру и поэтому не могла вернуться. Но он даже не слушал меня. После смерти Фелипе он должен был бы стать бароном Ринарди, но он отказался принять титул. Долгие годы Фелипе заставлял его ездить верхом и стрелять, и заниматься спортом, пока ему самому не наскучила эта игра. Из мести Фелипе избавился от преподавателей Александра; он не позволял мальчику ходить в школу… Александр был необразован! Но все же Фелипе не мог отнять у него книги, и мальчик читал их в просторной библиотеке, самостоятельно познавая то, что ему было интересно. Александр спасался в своем собственном мире, и теперь он не допустит туда никого… особенно мать, которая обещала вернуться за ним – и не вернулась…

Поппи спрятала лицо в ладонях; ей было знакомо это чувство – ждать и ждать того, кто никогда не придет…

– Он не хотел иметь ничего общего ни с Ринарди, ни с Константами. Все, о чем он просил, – это суммы денег, достаточной для покупки уединенной виллы в Италии, на склонах Доломитов. Она окружена акрами старомодных запущенных садов, и он живет там один, читая свои книги и создавая гармонию из хаоса на своих землях. Он не хочет видеть меня – или кого-либо вообще из нашей семьи; он хочет только, чтобы его оставили одного. Мне остается надеяться, что он счастлив, наконец.

Ее голос был таким скорбным, что Поппи безотчетно взяла ее руку.

– Я знаю, что это такое, Энджел, – заплакала она. – Я тоже потеряла сына…

– Не говори мне, Поппи, – закричала Энджел, отдергивая руку. – Я ничего не хочу знать о тебе. Я просто хочу, чтобы ты ушла туда, откуда пришла. Моя жизнь – не твоя жизнь, мои дети – не твои дети. У тебя нет ничего. Ты принесла достаточно горя нашей семье.

Поппи отстранилась от нее, потрясенная тихой ненавистью в голосе Энджел. Но она должна была выяснить то, зачем она сюда приехала.

– Я уйду, – сказала она спокойно. – Но сначала… Умоляю тебя, сжалься надо мной. Расскажи мне о моей дочери. Как она? Ты назвала ее в честь меня?

– Как дурочка, я назвала обеих девочек в честь тебя – может быть, потому, что, хотя я и любила тебя и жалела, я знала – однажды ты вернешься и потребуешь. У меня две дочери, и их имена – Мария-Кристина Поппи Ринарди и Елена-Мэллори Ринарди. А у тебя, Поппи, нет ни одной. Ты запомнила? Они обе – мои.

– Энджел, – молила она, – пожалуйста, позволь мне увидеть ее… По крайней мере скажи, которая из них моя. И где она…

– Нет! Мне нечего тебе больше сказать.

И Поппи увидела на лице Энджел выражение такой глубокой скорби, что она испугалась. Что случилось с Марией-Кристиной, с Еленой, что заставило Энджел так смотреть на нее? Но Поппи знала, Энджел не скажет ей.

– Ты позволишь мне еще раз навестить тебя, Энджел? – спросила она покорно.

Энджел покачала головой, и они взглянули друг на друга в последний раз, на тех, кем они стали сейчас, – и на тех, кем были тогда, когда беззаботными девушками скакали по залитым солнцем лужайкам ранчо Санта-Виттория на своих пони – не задумываясь о завтрашнем дне.

Не сказав ни слова, Поппи повернулась и пошла по поросшей травой тропинке. Казалось, это была самая длинная тропинка в ее жизни, и она знала, что аромат цветущих роз, треск цикад и веселая возня птиц в кустарниках, когда она покидала место, о котором долго мечтала, и семью, которую она любила, сохранятся в ее памяти навсегда.

ГЛАВА 56

1931, Италия

Всякий раз, когда бронированный «мерседес» проскальзывал сквозь массивные железные ворота и они захлопывались с лязганьем позади него, это напоминало Франко о том, что он живет в тюрьме. Но он больше не обращал внимания на эту изоляцию – в сущности, он всегда предпочитал уединение.

Он давно уже понял, что единственной возможностью спастись от этой тюрьмы был его мозг. После того, как заканчивались долгие дневные совещания и принимались окончательные решения, он обедал – всегда один – за длинным монастырским столом, освещенным свечами в бесценных серебряных канделябрах, съедая что-нибудь с дорогого китайского фарфора и выпивая бокал превосходного вина. Потом он проходил через холл в библиотеку и тихо закрывал за собой дверь, отрезая себя наконец от жестоких, грубых лиц своих охранников и всей напряженности этого дома. Он оставался наедине со своими чудесными книгами, полотнами старых мастеров – и со своими воспоминаниями.

Иногда он бродил по просторной красивой комнате, наслаждаясь своей коллекцией живописи, или просматривал редкие книги, или просто сидел в своем любимом глубоком кресле, с потушенным светом, сигаретой в руке и вспоминал те времена, когда он был счастливым человеком.

Но сегодня вечером все было по-другому. Он ел медленно, даже налил себе еще бокал вина, чтобы продлить удовольствие ожидания, откладывая восхитительный момент, когда он увидит свое последнее – и самое драгоценное – приобретение.

Наконец, осушив до дна свой бокал, он с бьющимся сердцем медленно пошел через холл в свое святилище. Стояла жаркая ночь, и высокие окна библиотеки были распахнуты навстречу легкому ветерку. Доносились звуки шагов охраны, патрулировавшей снаружи. Он потушил все лампы, кроме одной – рядом с большим мольбертом, на котором стояла картина, до сих пор завешенная покрывалом. Он закурил еще сигарету и опустился в свое любимое кресло, задумчиво глядя на закрытую картину. Он не видел ее уже много лет, он просто знал, что хочет ее иметь – за любую цену, и он велел своему агенту обойти всех конкурентов на аукционе.

Потушив сигарету, он подошел к мольберту и дрожащей рукой снял покрывало. Он смотрел на портрет Поппи со слезами на глазах; это была Поппи – какой он впервые увидел ее, и Сарджент сумел передать надменную уязвимость молодости и страх в выражении оживленного лица, все оттенки чувств молодого зверька, стремящегося сорваться с привязи и все же страшащегося свободы, и опыт в прямом взгляде голубых ярких глаз и в вызывающей улыбке. На Поппи было серебристо-серое атласное платье с розовым кушаком и знаменитая нитка жемчуга на шее, и бриллиантовые звезды сверкали в ее рыжих волосах. А в руке у нее была белая гардения.

Франко опустился в кресло со вздохом наслаждения. Через долгих двадцать пять лет он пять был наедине с Поппи.

Чтобы хоть как-то заглушить чувство одиночества, Поппи сделалась путешественницей; она путешествовала на океанских лайнерах и на поездах, на грузовых судах и нильских паромах, на мулах и верблюдах. Казалось, едва ли осталась хоть одна страна, в которой бы она не побывала, хоть один знаменитый исторический памятник, на который бы она не взглянула. Но она всегда была одна.