Медальон для невесты - Картленд Барбара. Страница 9

— Дети играли на заднем дворе, — ответила ему Тара, обернув на секунду к нему лицо, и небесная прелесть ее синих глаз в темных густых ресницах, как в маленьких и пушистых тучках, опять поразила его. — Зимой там, конечно, грязно, зато они могли дышать свежим воздухом… Если бы только дети могли всё это тоже увидеть вместе со мной! — грустно воскликнула она и вновь прильнула к окну.

Мистер Фолкерк уже понял, что новый мир вокруг и радовал Тару, и заставлял ее сердце сжиматься болью: мысли ее неизменно возвращались к покинутым ею детишкам — ведь он своим внезапным приездом насильно оторвал ее от малюток!

Надо сказать, сцена расставания произвела на него неожиданно ранящее впечатление. Младшие дети отчаянно цеплялись за Тару и плакали — она была для них матерью, а другой мамы они просто не знали; старшие — кричали, вопили и протестовали разными другими способами, на какие были горазды, до тех пор, пока экипаж не скрылся из виду.

Даже миссис Бэрроуфилд расчувствовалась в самый последний момент прощания, хотя, скорее всего, переживала она главным образом за себя, поскольку лишалась такой ценной и безотказной помощницы. Хоть и были в этой женщине некие привлекательные черты, алчная и порочная сторона ее несчастной натуры их поглощала — так решил для себя мистер Фолкерк. Но как бы то ни было, Таре это расставание далось нелегко. Когда она смогла наконец вырваться из множества цепких ручонок и устроиться на сиденье в карете, по ее щекам градом текли горючие слезы.

Несколько минут она боролась с захлестывающими ее эмоциями, после чего, подавив рыдания, забормотала:

— Как же… что же… что же дети будут без меня делать? Я думаю… я знаю, что младшим придется голодать! И кто же их пожалеет, если они подерутся?.. Я не смогу о них не тревожиться… Я так к ним привыкла…

— Вот об этом я и хотел поговорить с тобой, Тара, — ответил ей тогда мистер Фолкерк. — Нет никаких сомнений в том, что дети плохо питаются, да и само здание пришло в полную негодность, чего, конечно, не следовало допускать.

Тара смотрела на него с такой тревогой в глазах, что он поскорее перешел к сути того, что хотел сказать.

— Словом, я отдал распоряжения, которые должны тебе понравиться и снять тяжесть с твоей души.

— Что же это… за… распоряжения? — судорожно всхлипнула Тара, все еще пытаясь справиться с рыданиями.

— Экономка в особняке Аркрейгов — пожилая, умудренная опытом женщина. Она помнит еще те времена, когда строился этот приют. Вдобавок она прислуживала герцогине Анне и знает, с каким душевным теплом и участием та относилась к бедным сиротам…

— Но со смертью герцогини все изменилось к худшему, — кивнула Тара, ладонями вытирая слезы, которые все текли и текли из ее синих глаз.

— Я так и понял, — не стесняясь своей печали, вздохнул мистер Фолкерк. — Так вот, миссис Кингстон займется тем, что наймет в приют повара, который будет покупать ребятишкам нормальную еду, и будет контролировать, как обстоят там дела.

Худенькое личико Тары просияло, а синие глаза наполнились радостью.

Для мистера Фолкерка не осталось никаких, даже самых малых сомнений в том, что бо?льшую часть денег, которые еженедельно передавали на нужды приюта поверенные герцога, миссис Бэрроуфилд тратила на свою неизменную выпивку. Что ж… При всех симпатичных чертах ее неуемной натуры и житейской смекалке эта страсть их все перечеркивала и сводила на нет… И он должен реагировать соответственно — в приюте следует навести полный и безусловный порядок. А миссис Бэрроуфилд пеняет пусть на себя — в ее должности непозволительно вести такой образ жизни, а он как управляющий герцога не имеет права и не хочет попустительствовать всему, что происходит в приюте. Там, где дети — независимо от сословий, — не место пороку.

— Кроме того, — продолжил он твердо, — миссис Кингстон наймет служанок, которые займутся работой по дому, а заодно будут присматривать за детьми.

Помедлив, он добавил с оттенком раздражения в голосе:

— Не могу только понять, что случилось с учителями?! При герцогине Анне, если не ошибаюсь, в приюте их работало сразу несколько… Она сама их приглашала, после личной беседы. Ей до всего было дело…

— Две дамы-учительницы ушли по старости, и на их место уже никого не взяли, — с готовностью ответила Тара. — Но они очень много знали, особенно исторических сведений! Одна из учительниц, миссис Гладсон, рассказывала нам о Марии Стюарт… — И Тара примолкла, видимо, вспоминая о том времени, когда совсем еще девочкой она завороженно слушала о королеве Шотландской и Английской, чью жизнь оборвал удар гильотины. — А еще раньше была Боудикка в истории Англии, ее имя значит «победа» — когда умер муж этой женщины, римские завоеватели заняли ее земли, лишили высокого титула, и она, возмутившись, полная гнева, возглавила целое восстание против римлян, но потом, не сумев победить до конца, отравилась, приняв яд какого-то опасного для жизни растения. Я бы очень хотела узнать о Боудикке побольше!.. — Тара вздохнула, и этот глубокий вздох красноречиво говорил о ее сожалении, что она не может сполна утолить свою жажду знаний.

Мистер Фолкерк смотрел на нее с интересом и ожидал, что она скажет дальше. И не мешал ей. А она говорила и говорила.

— И про леди Годиву рассказывала миссис Гладсон!.. Как она проехала без одежды на лошади по всему городу Ковентри, чтобы ее муж снизил налоги для своих подданных, такое он предложил ей условие в ответ на ее просьбу, уверенный, что она из скромности отклонит его дерзкое предложение. Но леди Годива посмела! Только волосами укрылась… А жители в благодарность занавесили окна, и никто-никто не выглядывал и не подсматривал! Только один посмел, но за это боги наслали на него кару — ослеп он! Но вы только подумайте, какое условие выдвинул муж леди Годивы, не желавший снизить налоги, как просила его жена, сострадавшая жителям! А она оказалась такая смелая женщина! Просто удивительно, что такие вообще бывают на свете…

Она в восхищении замолчала, и мистер Фолкерк снова ей не мешал. Через некоторое время Тара заговорила опять:

— А последняя учительница, миссис Мидлоу, она была вовсе не старая, но уволилась из приюта с полгода назад, когда поняла, что не может справиться со старшими мальчиками. Хотя она тоже очень старалась и была знающая, любила то, чему нас учила — она учила нас английскому языку! Но ее мало кто слушал из детей, она очень переживала и плакала, зато мы с ней, случалось, беседовали, когда выпадало свободное время, однако нечасто… Иногда она диктовала мне, а я писала в тетрадку, она потом проверяла написанное. Миссис Мидлоу диктовала прямо из книжки, и мне всегда было очень интересно узнать продолжение, так что я очень ждала нашего очередного урока.

И, помедлив, она пылко произнесла тоном едва ли не умоляющим, защищая несчастных преподавательниц:

— Они все были очень, очень хорошие! Но в приюте так трудно работать! Кто же пойдет туда? Детей же надо еще и воспитывать, а с ними просто нет сладу, с некоторыми особенно…

Тара с тревогой взглянула на мистера Фолкерка — сказать, не сказать? Сказать.

— Я сама учила младших, — поколебавшись, застенчиво прошептала она, — когда у меня было время. Но с малышами на руках, конечно, трудно думать о чем-то еще, кроме них…

— И вот тогда ты и рассказывала им сказки! — с улыбкой одобрительно кивнул мистер Фолкерк. Но какова эта Тара? И она еще рассуждает о смелости легендарных женщин из истории Англии! Да разве не отважна она сама, эта синеглазая хрупкая девочка, почти ребенок? — Наверняка все дети, и совсем малыши, и постарше, предпочитали твои чудесные сказки всему остальному…

— Да. Для них это было как самая большая награда, как праздник, — серьезно согласилась с ним Тара, и по ее лицу скользнула легкая тень улыбки, однако она вынуждена была подавить новый всхлип. — И позволяло… позволяло угомонить их… утихомирить… на какое-то время…

— Не сомневаюсь, — ласково промолвил мистер Фолкерк, не думая ее успокаивать, поскольку знал: когда успокаивают, эмоции обостряются, надо отвлекать того, кто безутешен, он должен начать думать о чем-то другом, и самое лучшее, что можно придумать для того, кто страдает, — это новые впечатления. А они у Тары уже начались, значит, скоро она успокоится, а пока пусть печали возьмут свое, в конце концов, вот так одним махом чувства не переменишь! — И все же я намерен добиваться того, чтобы к приюту прикрепили настоящих учителей, — как ни в чем не бывало делился он планами со своей спутницей намеренно деловито, рабочим, почти суровым тоном. — Как это было в прошлые годы.