Богатые наследуют. Книга 1 - Адлер Элизабет. Страница 50

Когда папочка пошел к парикмахеру в отеле, она сидела и смотрела, и ей казалось, что парикмахер включил слишком горячую воду, которая может обжечь папочку. Она завороженно наблюдала, как он подносил длинную сверкающую бритву к лицу папочки, и его кожа становилась гладкой и розовой. Она попробовала помазать ароматным эликсиром свою шею, растирая его так, как делал парикмахер и нюхая потом ладони, пахнущие сандаловым маслом.

Потом папочка удивил ее, сказав, что сегодня – седьмой день ее рождения и он собирается отвести ее на обед в большой ресторан. Поппи вдруг ощутила себя важной дамой – взрослой и хорошенькой в своем новом голубом шелковом платье с красивым воротничком из французского алансонского кружева. Все официанты стояли наготове возле нее, и папочка сказал, что она может заказать себе все, что захочет. Затем ей принесли небольшой торт с семью свечами и надписью – Поппи, сделанной голубым по белоснежному крему. Она с грустью подумала как было бы хорошо, если б все папины друзья были здесь, как в старые времена в Сан-Франциско.

Она уже почти совсем засыпала, когда Джэб привез ее домой в тот вечер.

– Ну, моя подросшая дочка, – весело усмехнулся он, когда Поппи, усталая и счастливая, упала на подушки. – Скорее засыпай.

Он завернул ее старую тряпичную куклу в салфетку, дал ей этого импровизированного младенца и поцеловал девочку.

Ее глаза уже почти закрывались, когда он прокрался к двери.

– Скоро вернусь. – Сказал он, посылая ей воздушный поцелуй.

Прошло три дня, прежде чем администрация отеля обнаружила, что Поппи – одна. Управляющий был очень добр к ней; он поселил ее в маленькой собственной комнатке и следил, чтобы она была накормлена и находилась под присмотром. Но через неделю он понял, что Джэб не вернется. И тогда он позвал чиновника.

Поппи не плакала – она просто молча сидела в экипаже и ждала, когда ее привезут в очередное место заключения. Она больше не сердилась на папу, она была просто растеряна и напугана. И очень, очень одинока.

Там, куда ее привезли, она делала то, что ей велели, подчиняясь правилам без вопросов. Она смотрела в пол – никогда на других детей или на начальницу и ее персонал. Она просто считала дни по-французски – на единственном языке, на котором она знала числа, и ждала, когда за ней приедет Джэб.

Но проходили недели, и Поппи сбилась со счета – дальше она не умела считать, и дни превратились в сплошную серую массу, состоящую из запахов заведения, холодной невкусной пищи, бесконечных уроков чтения, письма и арифметики, от которых у нее болела голова. Однажды утром Поппи окинула взглядом большую холодную классную комнату и поняла, что на этот раз папочка не собирается возвращаться и забирать ее отсюда – она останется здесь навсегда. Отодвинув свой стул, она изо всех сил швырнула его на пол и с криком выбежала из класса.

Начальница О'Двайер была добросердечной женщиной, которая стала присматривать за брошенными детьми после того, как поняла, что никогда не выйдет замуж и поэтому у нее не будет своих собственных детей. Она была предана этому непростому делу – выдерживала длительные, напряженные сражения с властями за лучшие условия содержания своих маленьких питомцев и искренне заботилась о том, чтобы они были не просто сиротами или брошенными детьми, жившими в казенном заведении. Когда Поппи, с красным от слез лицом и большими глазами, была приведена к начальнице раздраженным учителем, О'Двайер предложила ей сесть и успокоиться, а потом рассказать, что случилось.

– Я не хочу оставаться здесь! – выкрикнула Поппи, сердито глядя на нее.

– Бедная девочка, – сказала начальница мягко и бережно. – Никому не хочется оставаться здесь. Но это – единственный приют для сирот и брошенных детей. Это – дом для бездомных, моя дорогая.

– Но я – не бездомная! – неожиданно громко закричала Поппи. – Я живу в доме Мэллори на ранчо моего папы в Санта-Барбаре. Оно называется ранчо Санта-Виттория. Мой папа, наверное, сейчас там…

Брови Поппи сдвинулись в отчаянии, когда она подумала о своем папочке, пытаясь мысленно поместить его в дом Мэллори, но каким-то образом картинка не вырисовывалась. Начальница была права. Поппи с тоской вспомнила счастливую сценку, которую она тайком подсмотрела так давно, и свою встречу с Ником Константом в кондитерском магазине, и на ее лице неожиданно появилась надежда.

– Ник Констант должен знать, где папочка, – сказала она серьезно. – Он – мой друг. Он знает, что я – не бездомный ребенок. Пожалуйста, о, пожалуйста, не могли бы вы его просто спросить? Не могли бы вы ему сказать, где я нахожусь?

Она понятия не имела, может ли Ник ей помочь, но он был единственной ниточкой, которая связывала ее с реальностью и ее отцом, и мысль о его силе и стабильности была словно луч надежды в ее мозгу.

– Посмотрим, дорогая, – ответила ласково начальница, когда передавала Поппи обратно учителю. – Посмотрим.

Но Поппи достаточно прожила на свете, чтобы понять, что эти слова, как правило, ничего не значат.

Начальница О'Двайер не могла уснуть ночью; бледное личико ребенка и взволнованные горящие голубые глаза не выходили у нее из головы. Она буквально слышала слова Поппи, говорившей опять и опять.

– Я – не бездомная, Ник Констант – мой друг.

На следующее утро она пошла к редко используемому в ее заведении телефону и попросила соединить ее с коммутатором в Санта-Барбаре. После долгого ожидания ей удалось связаться с домом Константов, и вскоре начальница уже разговаривала с очаровательной женщиной, которая сказала, что ее зовут Розалия Констант.

Неделей позже Поппи велели вымыть руки и лицо, причесаться, заплести красиво косички и прийти вниз в комнату начальницы в двенадцать часов дня. Гадая, что же она могла такого плохого натворить на этот раз, она тихо постучала в дверь точно в полдень.

Но когда она вошла, глаза ее расширились от удивления. Она увидела Ника Константа и Розалию – словно они были Боги, сошедшие с небес, чтобы отыскать ее.

– Теперь все хорошо, Поппи, – сказал Ник спокойно. – Мы берем тебя с собой в наш дом. Ты больше сюда никогда не вернешься.

Лицо Поппи дрогнуло, и она стала яростно тереть глаза кулачками, пытаясь остановить катящиеся слезы. Но ее слезы были не слезами облегчения и радости, что она спасена от приюта, и что ее мечта наконец стала реальностью и она будет жить с Константами. Она плакала потому, что она больше не была папочкиной дочкой. Ее детство было принесено в жертву его прихотям и колоде карт. И она не хотела больше его видеть – никогда.

ГЛАВА 19

1897, Калифорния

Лежа в постели однажды утром в день своего семнадцатилетия, Поппи думала о том, что прошедшие десять лет были самым идиллическим детством, какое только можно себе вообще представить, и вот теперь приходится с ним расставаться.

Семнадцать лет – это так много! Она взглянула на Энджел, крепко спавшую на другой кровати. Утреннее солнце, заглянув в открытые окна, осветило ее волосы и они вспыхнули бледным белым золотом. Ее безупречная кожа была розоватой во сне, и Поппи подумала со вздохом, что она выглядит так, как будто только что гуляла на свежем воздухе, тогда как собственная бледная кожа Поппи, наверно, наводит на мысль, что она спала под камнем, как лягушка! Конечно, все знали, что Энджел – красавица, но если и так, Поппи не завидовала ей. Они были подругами с того самого момента, когда встретились.

Когда Поппи покинула приют вместе с Ником и Розалией, она приняла решение – с этого самого момента она больше не будет плакать – никогда. Она собирается постоять за себя и бороться! Она воинственно смотрела на Энджел – девочку, чье место она так долго мечтала занять, пытаясь отыскать в душе ненависть к ней, а Энджел смотрела на Поппи своими спокойными чистыми, удивленными глазами. Поппи почувствовала, что краснеет, потому что, хотя Розалия и купила ей новую одежду, она по-прежнему была болезненно худой и имела ущемленный, побитый вид сироты.