Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Эрлер Ольга. Страница 45

В тот же день поздно вечером Александр, наконец, дошел до разбора накопившихся бумаг, собираясь посвятить этому мерзкому делу полночи, и был немало удивлен и встревожен, когда охранник подал ему странную записку от Таис «Если я не буду помехой, позволь мне к тебе». Он тут же вышел в коридор; Таис, потерянная и несчастная, виновато стояла в полумраке приемной. Александр подождал, пока охранник выйдет, быстро взял ее за руку, втянул в свою комнату и строго спросил: «Что случилось?» Она свела брови и молчала, опустив глаза. Он встряхнул ее за плечи и нетерпеливо повторил свой вопрос.

— Я так соскучилась по тебе, — выдавила она из себя, нос ее натянулся, и слезы брызнули из глаз, как по команде. — Мне так надо было тебя видеть, — еле выговорила она и зарыдав, упала ему на грудь.

— Клянусь Зевсом, как ты меня напугала! Тихо-тихо. Ничего не произошло, я с тобой. — Он обнял ее крепко-прекрепко, оградив от всех опасностей и несчастий.

— Мне так стыдно… — прошептала она.

Александр поднял ее лицо и долго всматривался в ее глаза, качал головой, целовал ее. «Открой глаза, — говорил он ей, и она открывала, пока могла. — Я хочу видеть тебя». Если она не могла открыть глаза, он тихонько встряхивал ее, целовал снова, зубами ударяясь о ее зубы. «Я выпью твой стыд, твой страх, его уже нет. — Он снова встряхивал ее: — Тебе хорошо?» — «Да. Александр…»

— Тебе нечего бояться, нечего стесняться. Нет ничего важнее, чем ты. И у тебя нет причин чувствовать себя несчастной.

— Нет причин, — повторяла она за ним, как в тумане.

— Ты же знаешь, как я тебя люблю.

— Меня такая тоска взяла, когда ты скрылся в темноте, так сердце сжалось…

— Это нервы, от солнца, все хорошо.

— Все хорошо, — повторила она.

Ее тело было каким-то другим — нервным, скованным, и он ласкал ее до тех пор, пока слезы напряжения не сменились слезами освобождения от него. Александр сразился и изгнал злого духа, который завладел ее телом, пугал и мучил ее душу. Таис еще изредка всхлипывала, последние редкие судороги рыданий проходили по ее телу. Она походила на ребенка, приходящего в себя после истерики, и Александр всматривался в ее грустное лицо, закрытые веки, опухший рот. Он осторожно вытер слезы с ее лица, и она поцеловала его руку.

— Тебе лучше? — нежно спросил он.

Она вздохнула утвердительно. Александр подумал, что любит ее ужасно, и это… ужасно. Два разных, чужих человека встречаются волей судьбы, потом что-то непонятное происходит с ними, и они становятся родными, не могут друг без друга, и жизнь превращается в сплошную тревогу, горячку, жажду, которую невозможно утолить, в пожар, который невозможно потушить. И этот постоянный страх и забота, чтобы другому было хорошо, радостно, спокойно. А если эту муку убрать, человек умирает. Просто какое-то сумасшествие, но как оно сладостно, как прекрасно!

— Почему ты такая другая в последние дни, что тебя беспокоит?

Таис виновато пожала плечами.

— Ты меня искусала всего, исцарапала.

— Извини.

Они обменялись взглядами, улыбнулись друг другу и в один голос рассмеялись: «Это от солнца».

— Я отняла у тебя целый час, ты хотел работать…

— Не отняла… Ты мне его подарила. Пожалуйста, не уходи.

Они почти никогда не возвращались в прошлое, в то время, когда они были рядом, но не вместе, и не предавались воспоминаниям. Но иногда его интонация или слово вызывали в ней воспоминание, ассоциацию, как сейчас. Его «не уходи» напомнило ей «полечи меня еще раз», когда он болел, лежал в горячке, и Таис остужала его горящий лоб далеко не ледяными поцелуями. Сейчас она может целовать его, сколько захочет. — «Спасибо, боги, за мою жизнь!»

— Александр…

— Да? — Он наклонился над ней, улыбаясь.

— Александр, я люблю тебя.

Улыбка его сменилась на миг растерянностью, которую Таис сейчас умела понимать правильно, потом опять появилась, конечно, ее следовало ожидать, как и шутливый ответ: «Повезло же мне». Они рассматривали друг друга лучистыми, светящимися счастьем и любовью глазами. Как хорошо делиться своей радостью, обмениваться любовью, отдавать свою нежность, которой ты переполнен. Так цветок дарит свой аромат — радостно и просто. Ни за что. От избытка. Не ожидая ничего взамен. Любовь — как аромат цветка. Аромат любви… Запах счастья. Запах Александра.

— Так ли легко тебе и хорошо, как мне, любимый?

— Да, я весь легкий, как будто прозрачный, без желаний и забот [21].

— …без желаний и забот?

— Все мои желания сбылись и сбываются каждую минуту, и ничего меня не заботит, мне хорошо, как мне бывает хорошо только с тобой.

— Ты такой легкий, будто способен взлететь?

— Я уж лечу давно, — улыбнулся Александр.

— И прозрачный?

— Потому что мне нечего скрывать, я чист, открыт для тебя.

— Я всегда знала, что ты чист и высок.

Таис вспомнила их с Геро давний разговор об этом, и ее голос прозвучал так важно, что Александр заинтересованно скосил глаза и рассмеялся: «Ты смешная». Это означало на его языке: «Я люблю тебя».

На рассвете его разбудили птицы. Он подошел к окну. Из сада веяло свежей прохладой, ароматами цветущего жасмина, небо быстро светлело, но заходящая оранжевая луна еще виднелась на небе — непривычного цвета и с непривычной стороны. Тишину и покой спящего мира нарушали только голоса птиц, и Александр один поприветствовал спящий мир улыбкой.

А это чудо из чудес еще полностью в объятиях Гипноса, спит, само олицетворение покоя. Александр подумал, что если младенцы связаны с матерью пуповиной, то он связан с ней корабельным канатом в руку толщиной, который не разрубит никакой топор и не порвет никакая буря. Он даже посмотрел при этом на свою руку, какой толщины канат он имеет в виду, и усмехнулся своей глупости. Потом озадаченно подумал о том, что надо больше сдерживаться в своих страстях и не замучить ее своею любовью. Желать ее все время — дело напряженное, но как ее не желать? Он пробовал переключиться на других женщин, но быстро понял, что это ведет к обратному результату. Как мог Гефестион сказать, что он к ней привыкнет? После полутора лет дурацкого воздержания, избегания, притворства он так настрадался, что не может наверстать упущенное. Некоторые умники говорят, что любовь длится в лучшем случае полгода, затем наступает проза жизни. — Это не про них. Другие утверждают, что любовь — болезнь, которая со временем только усугубляется. Нет, болезнью было мучить ее и себя. «О, боги, сделайте так, чтобы она простила мне это когда-нибудь».

Какое чудо, что судьба одарила его счастьем знать и любить ее и быть любимым ею! И она — чудо, неизвестно откуда взявшееся на этой земле. Кто она? Не зря и Менандр ломал себе голову над этим. Почему она совершенна, безупречна? Он лег к ней, и она в полусне стала целовать его. Как замечательно засыпать в любви и просыпаться в любви, заканчивать и начинать свой день любовью. Только бы боги не позавидовали и не разрушили их неземного счастья. За все ведь, говорят, надо платить, все требует своего трибута. Пусть нам покровительствует судьба!

— По-жа-луй-ста…

На закате следующего дня они сидели с избранными друзьями у моря на их излюбленном месте и наслаждались последними спокойными днями перед походом в неизвестность. Таис отказалась от еды, ушла от всех и сидела одна у самой кромки моря. Александр ревновал ее к морю. «О чем она думает?»

— Таис, уйди с солнца, — позвал он, но она только кивнула, не оборачиваясь. «Что я несу? Какое солнце?» — с досадой подумал Александр, взглянув на длинные тени на песке.

Геро победоносно рассмеялась, она обыграла всех мужчин в кости.

— Что-то тут нечисто, — возмутился Неарх, — шесть «Афродит» (лучший бросок) подряд! Что-то я не припомню, чтоб такое кому-то удавалось.

Геро только выразительно подняла бровь, не опускаясь до комментариев.

— Мне один раз выпало пять «собак». Это мой печальный рекорд, — признался Птолемей.