Крестная мать (Невеста насилия) - Модиньяни Ева. Страница 12

– Торт как на свадьбу! – восхитилась одна гостья с раскрасневшимся от обильной еды и выпивки лицом.

Женщины специально для этого случая купили в «Мэкис» и в «Лорд и Тейлор» новые платья, и на каждой сверкали новые драгоценности или длинные нити кораллов, привезенные с родного острова. Все, кроме Анны Пертиначе, были в приличествующих случаю шляпках, выбранных абсолютно бездарно – претензия на оригинальность граничила с полным отсутствием вкуса. Мужчины были в пиджаках и галстуках. Обед был дан в традициях итальянской кухни. Родина, которую они покинули, не отпускала их и сегодня.

Старики подогревали вином увлажнявшую их глаза ностальгию. Гитара, аккордеон и крепкое сицилийское вино обостряли восприятие старинных песен.

Нэнси съела немного кабачков. Эта вкусная, но острая еда быстро ей надоела. Отставив почти полную тарелку вопреки наставлениям матери доедать все без остатка, она пробралась на другой конец стола поговорить с отцом.

Старая Анна наблюдала за сыном и внучкой. Между ними всегда царило полное взаимопонимание. Сорокатрехлетний Калоджеро Пертиначе был, несомненно, красивым мужчиной с ясными добрыми глазами, смотревшими почти по-детски доверчиво, с улыбчивым мягким лицом, черными густыми, аккуратно зачесанными назад волосами; высоким и стройным. Он был неизменно приветлив, нетороплив в движениях и обходителен.

Нэнси была очень похожа на отца. В ней уже угадывалась привлекательная женщина. Огромные серые глаза жизнерадостно блестели, греческий нос придавал лицу значительность, сонные губы ярко выделялись на лице безукоризненного овала. Черные густые, как у отца, волосы блестели, словно шелк. В этой еще по-детски угловатой девочке поражало серьезное взрослое выражение лица.

– Тебе нравится праздник? – улыбнулся Калоджеро, поднося к губам руку дочери и целуя ее.

– Очень, папа, – ответила она, разглаживая складку белого платья, в котором она выглядела маленькой невестой. Ей очень нравилось платье. Больше всего, больше всех подарков – и циркуля в черном бархатном футляре, и кожаного требника с золотыми кистями, и электроутюга, и книжки под названием «Сердце» Эдмонда Де Амичиса на итальянском языке, которая когда-то растрогала ее отца и которую она никогда не прочтет, потому что, кроме английского языка, знает только сицилийское наречие.

– Иди доешь все на своей тарелке, – улыбнулся отец.

– Папа, спой для меня. – Нэнси умоляюще посмотрела на отца.

Калоджеро не мог устоять. Нэнси любила мягкий грустный голос отца, когда он пел песни своей родины, о которой она знала только по рассказам родителей.

– Тебе ни в чем не могу отказать, – согласился Калоджеро. По натуре он был застенчивым человеком и только дома чувствовал себя уверенно и спокойно. Когда вечером за ужином он видел за столом жену и детей, то бывал безгранично счастливым. Теперешняя его работа – лучшее, на что он мог рассчитывать. Он мало в чем был уверен, но одно знал твердо: Нэнси станет великой женщиной. «В один прекрасный день весь мир будет у твоих ног», – часто повторял он дочери.

Нэнси вернулась на свое место и локтем толкнула брата.

– Сейчас будет петь папа! – объявила она.

Она была уверена, что всем пение отца доставит удовольствие и ему будут с восторгом аплодировать. Ей хотелось, чтобы вспомнили об отце, потому что с начала праздника все внимание было обращено на нее с братом и особенно на «дядю» Тони, их крестного.

Нэнси любила Тони Кроче. Он щедро одаривал подарками ее и Сэла, выражая таким образом без лишних слов свою привязанность. Он жил на широкую ногу. Ему нравилось демонстрировать свою щедрость. Шикарные подарки говорили о богатстве, которым он гордился и которое придавало ему особенное обаяние в глазах многих, в том числе матери Нэнси. Она вспыхивала при его появлении и становилась еще красивее.

Калоджеро, аккомпанируя себе на гитаре, запел песню о трагической любви рыбы-меч. Гомон за столом смолк, воцарилась полная тишина. Все взгляды были устремлены на него. Гости прекратили еду, а дети – игры, один старик замер с вилкой на весу, глаза его растроганно блестели, другие дали волю слезам. Завтра все забудется, одолеют повседневные труды и заботы, но сейчас праздник, крепкое сицилийское вино разбередило сердца, разбудило тоску по родине, и вот уже нет ничего кругом, кроме волнующих аккордов гитары и прекрасного голоса Калоджеро Пертиначе.

42-я улица за окном пиццерии, мчащиеся автомобили отошли на задний план. Перед глазами мощенный булыжником переулок с домами, обожженными солнцем, фигуры женщин в строгих черных платьях, шествующих медленной и величественной походкой.

Песня затихла – буря аплодисментов взорвала хрупкую тишину, заполненную воспоминаниями.

– Пришло время попрощаться, друзья, – объявил Калоджеро, – меня ждет работа. – Он встал и осторожно положил гитару.

– Даже сегодня, в день первого причастия твоих детей? – упрекнула его мать.

– Работа есть работа, – возразил он мягко, но категорически. Нэнси подошла к отцу и с благодарностью обняла.

– Еще не разрезали торт, – пыталась она удержать отца.

– Работой нельзя пренебрегать, великая женщина, – ответил он дочери. – Начало смены, я не могу опаздывать. Понимаешь?

Нэнси понимала и даже знала, что отец очень держится за свою работу. Она вздохнула и перестала настаивать. Работой отца она очень гордилась и знала: многие ему завидуют. Она видела его на посту у входа в один из самых известных отелей города – «Плаза». Высокий и элегантный в своей ливрее, он казался ей не швейцаром, а генералом. Калоджеро находил, что в ливрее есть нечто карнавальное, но обязанности свои выполнял безукоризненно и с достоинством, этому способствовали внешность Калоджеро и впитавшаяся в кровь почтительность. На Сицилии «благослови бог вашу милость» произносят на каждом шагу, а «целую руки вашей милости» – разменная монета, за которую получают благосклонный взгляд или наглую гримасу. Это и было полезной подготовкой к его теперешней работе, неотъемлемой частью которой была вежливая почтительность и даже умение угождать.

Перед тем как стать швейцаром, Калоджеро работал в порту. Изнурительный, но хорошо оплачиваемый труд, место он получил по протекции Тони Кроче, который умел нажимать на нужные кнопки. Но произошел несчастный случай, в результате – двойной перелом правой ноги. С тех пор Калоджеро пришлось подыскивать более легкую работу.

Предприимчивый кузен жены помог и на этот раз. Он нашел это место в «Плазе», где требовался сильный человек с красивой внешностью и хорошими манерами.

Когда Нэнси видела своего отца в ливрее, значительного, точно генерал, на ступеньках шикарного отеля, он казался ей величественным воином на страже неприступной крепости. В представлении Нэнси Калоджеро с галунами на ливрее у входа в «Плазу» был всевластен, как божество.

– Можно я приду к отелю и принесу тебе кусок торта? – спросила она, когда отец прощался с друзьями.

– Да, если тебя проводит Сэл и никто не заметит вашего отсутствия, – согласился отец.

– Отлично, папа! – Нэнси обвила руками его шею.

Прошел час, прежде чем закончился обед и брат с сестрой взялись за нож, чтобы вместе отрезать первый кусок праздничного торта.

Аддолората уперлась взглядом в тарелку, где лежал еще не тронутый кусок торта, и вспыхнула. Тони, сидевший напротив нее, снял ботинок и втиснул большой палец ноги между ее ляжками, пытаясь проникнуть под трусики. Он продолжал разговаривать как ни в чем не бывало, а ее обжег стыд более сильный, чем вспыхнувшее желание. Аддолората была уверена, что рано или поздно кто-нибудь заметит эти постыдные манипуляции и тогда случится нечто ужасное. Калоджеро добрый человек и доверчивый муж, но именно поэтому Аддолората его боится. Добрые приходят в ярость, когда обманывают их доверие. Ей казалось, что соседи по столу видят ее насквозь и что все знают про ее позор и ее желание. Она резко отодвинула назад стул и встала – желание обуревало ее все сильнее, перед глазами стоял туман.