Под парусом надежды - Колочкова Вера Александровна. Страница 21

– Так, может, мне вернуться? Тут хороший клиент приходил, я его проблему по пунктам расписала и листочек вам на стол положила. И предложения свои тоже. Но я и рассказать могу все подробно, пойдемте! Там очень интересное дело! И сумма иска большая, он процент от суммы хороший обещал…

– Хорошо, Кира, я посмотрю. Ты иди. Счастливо тебе.

Конечно же она сразу почувствовала эту червоточинку, появившуюся в голосе адвоката Линькова после истории с отцом. Исчезла из голоса прежняя теплота и отеческая заботливость, осталось просто хорошее к ней, к Кире, отношение. В чистом виде, как хлеб без масла и колбасы. Можно, конечно, и просто хорошим отношением к себе удовлетвориться, и без масла с колбасой прожить, но неуютно как-то. Невкусно уже. Будто она хороших надежд в отношении себя не оправдала. Хотя чем не оправдала-то? Она ж работает, старается, и вроде работой ее Линьков доволен… А если он и впрямь той самой пресловутой наследственностью озабочен, так у кого, скажите, ее в семейной тайности не имеется? Покажите, покажите пальцем на такого человека! Вон, Кирюха рассказывал, его дядя, Сергея Петровича родной брат, из наркологического диспансера вообще не вылезает… Надо же – наследственность хорошую ему подавай! Даже обидно как-то. Она ж не породистая домашняя собака, в самом деле… Какая есть, такая и есть, чего уж теперь. А может, она сама ее себе придумала с перепугу, эту червоточинку, после разговора с Кларой? А что? Клара, она такая, кого хошь с ума сведет, и на пустом месте черти запрыгают. И вообще – хватит о плохом думать! Она ж прогуляться собралась, по городской суете поплавать, удовольствие словить…

Разом отринув от себя неуютные серые мысли, Кира вскинула голову, улыбнулась, вмиг представив себя романтической француженкой, медленно бредущей по улице после трудного рабочего дня. Или как они после него «бредут», эти француженки? Наверное, красиво как-нибудь. Устало. Одухотворенно. С чувством прекрасной обреченности на лице. Все в себе, в общем. И не оглядываются. И не кажется им, что кто-то, идущий за спиной, взглядом их подозрительным провожает…

А вот Кире почему-то казалось. Так и чувствовалось, как чей-то взгляд прямо-таки уткнулся острием ей в спину – ощущение не из приятных, конечно. Она даже оглянулась несколько раз припадочно – ну в самом деле, кто может ей так внимательно в спину смотреть? Вот идут под ручку шаркающей походкой две пожилые дамы, вот два приличных на вид подростка, отчаянно ругаясь матом, тянут пиво из жестяных банок и ржут на всю улицу, как молодые жеребята, вон симпатяга-папаша ведет за руку девчушку с огромным розовым бантом на макушке… Нет, ерунда какая-то. Никто ей в спину не смотрит. И следом за ней никто не идет. И вообще, за углом уже людный проспект начинается, там и кафешка любимая стоит… А может, ей тоже сегодня пивка вместо минеральной воды выпить, как тем развеселым подросткам? Вот интересно, пьют ли французские девушки, возвращающиеся с работы, пиво вместо кофе? Или у них там, на Монпарнасах, такие вольности вообще не положены? А, ладно… Будем считать, что французская девушка очень уж напрягалась весь день и позволила себе бокал-другой неблагородного хмельного напитка с устатку…

Выстояв небольшую очередь к барной стойке и взяв в руки элегантный высокий стакан с пивом, Кира пристроилась за маленький столик – тот самый, любимый, стоящий практически на пути проходящего мимо народа. В этом, собственно, и состояла главная фишка ее «французской» игры – сидя за таким столиком в одиночестве, разом пропустить через себя приятную от городской суеты отстраненность. Вот тут, рядом, в сантиметрах от нее, происходит, колышется, звенит бурный поток человеческих энергий, и это очень даже хорошо, что он звенит и колышется, и она сама через часок-другой с удовольствием вступит в это движение… Но вот часок-другой – это уж простите. Это ее время. Время ухода в себя, время легкого погружения, время ревизии внутренней душевной устроенности – все ли там у нее в порядке? Не надо ли подлечить-подправить чего? А может, и не лечить, может, просто отдохнуть, поплавать на воле в собственном внутреннем пространстве… Такой же кайф, наверное, и ловят французские девушки, сидя в кафешках на Монпарнасах да Монмартрах. Глядят отрешенно в текущую мимо толпу и улыбаются себе счастливо…

– Простите, можно нам присесть за ваш столик? – тут же прозвучал у нее над ухом тихий мужской голос – не успела она даже и отключиться, чтоб войти во внутреннее свое тихое состояние. Прямо на лету все удовольствие поломали. Черт. Вот сейчас она разозлится, и никакого французского Монмартра уже не получится, как потом его ни зови…

Кира с досадой подняла глаза и совсем уж было собралась ответить что-нибудь резкое, в том духе, что столиков свободных вам, что ли, мало? Но не ответила. Застыла с открытым ртом, обнаружив около себя того самого папашу-симпатягу, на которого оглянулась там, на тихой улице, заподозрив себя в излишней мнительности. И девчонка с розовым бантом была при папаше, смотрела на нее странно как-то, будто собиралась заплакать. И что ей теперь делать, интересно? Ребенку, что ли, хамить?

– Вы извините, конечно, но… можно мне с вами поговорить? – тихо-просительно произнес папаша и глянул на Киру так умоляюще, что она совсем растерялась.

– Со мной? Поговорить? – переспросила она удивленно и даже пальцем сама на себя показала для убедительности.

– Ну да. С вами.

– А… вы не ошиблись, случайно? Может, вы меня с кем-то путаете? Я вот вас не знаю совсем…

– Да нет. Ничего я не путаю. Я за вами от самого крыльца иду.

– От какого крыльца? – снова опешила Кира.

– Да вы не пугайтесь, я сейчас вам все объясню… Погодите, сейчас возьму чего-нибудь для Егорки и объясню… Только не уходите, пожалуйста, ладно?

Откинувшись на спинку стула и стараясь очень уж откровенно не выражать своего удивления, она позволила папаше усадить девчонку с мальчишеским именем Егорка за стол, а потом проводила глазами его спину. Странный какой. Ненормальный, что ли? Этого ей только сейчас не хватало…

– А что, тебя и правда Егоркой зовут? – наклонилась Кира к девчонке, ласково улыбнувшись.

Вместо ответа, девчонка глянула на нее исподлобья и засопела сердито. И головой дернула недовольно, от нее отвернувшись. Потом резко сдернула с головы большой розовый бант и стала запихивать его в нагрудный карман синего джинсового комбинезона. Справившись с бантом, снова взглянула на Киру – уже более доброжелательно. И улыбнулась ей даже, показав щербинку от выпавших передних молочных зубов. Тут и Кира увидела, что никакая это вовсе не девчонка…

«Этого мне еще не хватало!» – снова подумала она, испуганно оглянувшись на Егоркиного папашу. Наверное, и впрямь ненормальный, если мальчишку в розовые бантики обряжает… Нет, надо бежать отсюда! Она ж не психиатр, чтобы во все это вникать. Тем более папаша этот заявил, что шел за ней от какого-то крыльца… Какого крыльца? От работы ее, что ли?

Убежать Кира не успела. «Ненормальный» папаша уже плюхнул на стол поднос с Егоркиным угощением и выставлял перед ним сок, йогурт, булочки с кунжутом.

Поставив перед собой чашку с кофе, присел напротив, взглянул на Киру осторожно и виновато. И вдруг улыбнулся. Очень хорошо улыбнулся – сумасшедшие так не улыбаются…

– Да вы не пугайтесь, девушка! Ничего страшного для вас не происходит. Вы нас не бойтесь. Это мы всех боимся, а нас бояться не надо.

– А… почему вы всех боитесь? – осторожно спросила Кира, отхлебнув из своего пивного стакана.

В горле у нее совсем пересохло. И на душе было очень уж неспокойно. Застыла бедная душа в предчувствии – точно вляпается сейчас ее хозяйка в нехорошую историю… Как пить дать вляпается…

– Скажите, а вы сейчас там, у крыльца, с адвокатом Линьковым разговаривали? – ответил вопросом на ее вопрос папаша.

– Ну да… А откуда вы его знаете?

– Да уж как мне его не знать… – пробурчал он, грустно усмехнувшись. – По его адвокатской прихоти мы сейчас с Егоркой и скрываемся… Я там, у крыльца, ждал его, поговорить хотел… Хотя о чем теперь и говорить-то?