Дар юной княжны - Шкатула Лариса Олеговна. Страница 25

— Вот что, Миклош, бери Хмару и скачи в Кропочь, к князю Даниле. Возьмешь для него письмо — я попрошу подмогу. Если людей у него мало, пусть заедет в повит [12]. А ты, Юлия, бери Крулеву и тоже уезжай. У тетки Роксаны пока поживешь. Как только здесь все успокоится, я дам тебе знать.

— Отец!

— И никаких возражений! У меня нет лишних людей, чтобы обеспечить охрану ещё и тебе. А в том, что граф Головин попытается завладеть моей дочерью и иметь возможность диктовать свои условия, у меня больше нет сомнений: слишком крупные ставки в игре! Отсюда поедешь с Миклошем, он проводит тебя до перекрестка. Повернешь влево, там тебе всего шесть верст останется.

— Да знаю я; ты забыл, сколько раз мы ездили к тетке Роксане?

— Но теперь ты поедешь одна, а это небезопасно.

"Стареет отец, — удивленно думала Юлия, прощаясь. — Кто бы раньше мог подумать, что он — такой чадолюбивый? Боится, больше не увидимся?"

— Погоди, Миклош, — остановил слугу Зигмунд.

— Пусть Юлия собирается, а ты сходи к Семену — он охраняет парадное и скажи: пусть приведет ко мне гостью. Ту, что приехала с нами… И ради господа нашего, в поездке будь начеку, чтобы никто не помешал тебе вернуться!

— Не волнуйтесь, ясный пан! — Миклош преданно посмотрел в глаза хозяину. — И сам вернусь, и подмогу приведу!

Через некоторое время пан Зигмунд выглянул в окно: его посланцы уезжали. Юлия ловко правила лошадью, запряженной в двуколку. Рядом верхом ехал Миклош.

Ясновельможный проводил их взглядом и перекрестился. Поймав себя на этом, он понял, что позволил страху овладеть сердцем; грудь теснили дурные предчувствия — его враг был многолик, неуловим, приближался, горячо дыша в затылок — от его былой беспомощи не осталось и следа.

"Эх, грехи мои тяжкие! — проговорил Зигмунд и опять удивился прозвучавшему в словах сожалению: прежде он терпеть не мог жалеть о том, что прошло. — Немало душ я загубил, но бог не оставлял меня своей милостью. Значит, угодно ему было моей рукой проводить прополку в своем земном огороде! Видимо, и богу в раю нужны невинные души, чтобы пополнять ими сонмы ангелов…"

Стук в дверь прервал его размышления. Вошел охранник Семен — он не то поддерживал под руку, не то подталкивал перед собой молодую девушку с красивым заплаканным лицом. Она рывком освободила локоть и шагнула к пану.

— Должна поставить в известность, пан Бек, что больше не считаю вас порядочным человеком! Вы обманом завлекли меня сюда. Вы сообщили, что мой жених Федор Головин, по которому я уже год ношу траур, на самом деле жив. Я вам поверила, приехала в эту даль, в родовой замок Головиных, а его хозяином почему-то оказались вы!

— Отдаю должное вашему горячему темпераменту, но хочу все-таки возразить: в чем вы видите обман? В моем сообщении об удивительном воскресении Федора Головина? Но это правда. Действительно, я — хозяин этого замка, но вы ни о чем таком меня не спрашивали, а я вам ничего другого не говорил.

— Тогда почему меня держат взаперти?

— С вами плохо обращались?

— Нет, — растерянно ответила девушка.

— Еда оказалась невкусной? Кто-то из слуг вам докучал? На что вы жалуетесь?

— На отсутствие свободы. По какой причине я её лишена?

— А зачем вам свобода?

— Я хочу видеть Федора.

— К сожалению, этого я вам обещать пока не могу.

— Хотите сказать, что его нет в замке?

— Я такого не говорил. Он не только в замке, но и, возможно, сейчас нас слышит.

— Вы шутите?

— Отнюдь. Но жизнь жестока, я вынужден следовать её законам. Тут не до шуток. Ваш жених, Матильда, объявил мне войну. Я принял вызов, и потому вы здесь.

— Как заложница?

— Как заложница. Как приманка. А после, надеюсь, как военный трофей.

— Это подло, вы не имеете права!

— Имею. Я прав, потому что имею право — неплохой каламбур, не находите?.. Граф прячется в подземелье. Оттуда тайными ходами он выныривает как щука на поверхность, хватает кого-то из моих людей и скрывается. Видимо, он их там убивает и съедает. Что это вы побледнели, милая барышня? Считаете, сильно сгущаю краски? Нисколько! Думаю, попадись ему в руки моя дочь, она больше не увидела бы белого света. Так почему я должен церемониться с его невестой?

Пан Зигмунд схватил Матильду за руку и резко притянул к себе.

— Он подкрадывается ко мне. Подползает все ближе, чтобы нанести последний удар, и даже не представляет, какой сюрприз я ему приготовил! Какой широкий простор для действий мне открывается! Можно, например, начать медленно пытать его невесту, чтобы она погромче кричала, и так выманить его из норы. Можно убить её, а тело подвесить на видном месте и устроить засаду…

Матильда вздрогнула: пан Зигмунд усмехнулся:

— Впрочем, я ещё не решил, что лучше. Ты, Семен, иди на свое место. Постарайся не заснуть до приезда Миклоша с подмогой — от этого зависит твоя жизнь. Обо мне беспокоиться нечего: с таким солидным прикрытием, как мадемуазель Матильда, мы имеем шанс довести свое дело до конца.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Василий Ильич проявил себя талантливым организатором и администратором. Ему удалось уговорить хозяйственного Петра отдать для нужд цирка сложенные у старой бани доски, из которых Аренский с Герасимом соорудили лавки для зрителей. Заметив в очередной раз сожаление о собственной щедрости в глазах старшего Нечипоренко, директор труппы приговаривал:

— Вернем мы тебе доски, вернем; видишь, "на живую" сколотили. Гвозди вытащим, и опять будут как новые!

Мальчишки, прежде бесцельно слонявшиеся у заборных щелей, были подключены к оповещению жителей Смоленки об имеющем быть цирковом представлении. У запасливого артиста, по совместительству директора труппы, нашелся даже громадный бумажный моток каких-то билетов. Когда зашла речь о цене за вход, Аренский грустно ответил:

— Кто что сможет.

К трем часам дня все было готово. Ольга успела пострелять немного в старом сарае. Совсем немного, чтобы не утомлять и без того измученных стрельбой сельчан. Ровно в три часа пополудни по команде Герасима Алька поднес к губам начищенную мелом трубу и заиграл: "Пора! Пора! Идите со двора!"

Заклеенные старыми афишами ворота, заново укрепленные артистами, были широко распахнуты. Взорам зрителей представал ряд сколоченных лавок. На натянутую через двор проволоку повесили два куска старого циркового занавеса, которые Ольга обновила найденным в неистощимом мешке Аренского золотым позументом.

У ворот теперь стоял Герасим в красной атласной рубахе с мотком билетов. Его усы были набриолинены и на концах закручены в колечки; волосы тоже блестели от бриолина, расчесанные на прямой пробор. Именно так, по мнению Ольги, должен был выглядеть цирковой борец и атлет. На её неоспоримые доводы Василий Ильич почему-то фыркал и отворачивался в сторону, чтобы скрыть улыбку.

Чуть поодаль, нарядная и возбужденная, отчего казалась Герасиму ещё красивее, стояла гордая Катерина. Она уже давно прибежала к артистам и вначале просто наблюдала, как Ольга намазывает фиксатором и расчесывает волосы её возлюбленного. Потом решительно оттеснила девушку.

— Це и я можу!

— Катя! — укоризненно глянул на неё Герасим.

— Чы вам моя помичь непотрибна, — умоляюще проговорила Катерина. — Я тильки трошечки, а?

— Пусть помогает, — великодушно разрешил Аренский, — у Ольги самой дел невпроворот, ей ещё переодеваться и гримироваться.

Ольга подчеркнуто безразлично отдала Катерине расческу и грим, опять с удивлением ощущая в себе раздражение против настырной деревенской красавицы, которая протиснулась даже в их цирковую вотчину. Но тут же она со стыдом одернула себя: "Не кажется ли вам, Лиговская, что вы становитесь злой, ревнивой и завистливой? Этак вы захотите, чтобы, кроме вас, неповторимой, на свете и женщин больше не было! Будьте, пожалуйста, человеком, а не собственницей и истеричкой!" Так без пощады отругав себя, Ольга успокоилась и взялась за работу, которая, как известно, отвлекает от глупых мыслей.