Дар юной княжны - Шкатула Лариса Олеговна. Страница 48

— Как видите, я все-таки не пропала.

— О, позвольте поцеловать вашу руку! — он вышел из-за стола и почтительно склонился над сидящей Ольгой. — Меня всегда восхищали русские женщины: они смелы, преданны — настоящие жены и подруги. Недаром вашими декабристками до сих пор восхищается весь мир!.. Кстати, в какую страну уехал ваш дядя? Скорее всего, во Францию? Русские всегда уезжают во Францию.

— Вы не угадали, — в Швейцарию. Моя тетя, Люсиль фон Раушенберг, и её муж, дядя Альфред, обосновались в Женеве.

— Ну, об Альфреде вы могли бы мне не напоминать! Я преклоняюсь перед его аналитическим умом. Незаурядный человек. И он успел перевести туда свои капиталы?

— Да, они очень богаты, — Ольга говорила, с удивлением вслушиваясь в собственные слова. Почему она до сих пор об этом не задумывалась? А впрочем, что бы это изменило? Гельмут Шрайбер, однако, оценил ситуацию моментально.

— Ольга Владимировна, я хочу сделать вам предложение.

— Какое?

— Руки и сердца.

— Что? Какое вы имеете основание…

Ольга даже вскочила с кресла.

— Подождите, — Гельмут взял девушку за плечи и усадил обратно — Я и не думал оскорблять вас я предлагаю единственно возможный для нас обоих вариант. Мое правительство сделало ошибку: пошло на поводу у Рады и ввело войска на Украину. Это — гибельное для немецкой армии решение, и я не хочу участвовать в массовом самоубийстве только потому, что кайзер Вильгельм призвал меня на военную службу. Я не просто предлагаю вам выйти за меня замуж. Я предлагаю спасти вас от кошмара войны. вывезти за границу, к родственникам, где вам не придется самой зарабатывать себе кусок хлеба! Подумайте: опять цивилизованная жизнь среди равных вам по происхождению людей, обеспеченность.

— Но вы же не любите меня!

— Ах, Ольга Владимировна, а я ещё говорил, что вы — повзрослели. Речь идет о вашей жизни, понимаете? Вы сейчас — как овечка в лесу, полном волков, или букашка, на которую каждый может наступить. Вы — никто. Пылинка, песчинка. Опять смеетесь?

— Не обижайтесь, Гельмут, но вас я тоже представляла другим. Всегда холодный, бесстрастный, и вдруг — столько эмоций! К сожалению, я очень старомодна. Одно дело — жить по чужому паспорту, и совсем другое — выходить замуж без любви

— Но миллионы женщин до вас делали это из века в век! Они подчинялись воле родителей, выбравших им мужа, исполняли свой дочерний долг покорно и без возражений.

— Мне не перед кем исполнять дочерний долг… И потом, даже если бы вдруг я ответила согласием. оно вам бы не понадобилось.

Ольга не могла объяснить себе, откуда вдруг к ней пришло это знание. Она отчетливо увидела появившуюся во лбу Гельмута дыру от пули, закатившиеся глаза и падающее навзничь тело.

— В каком смысле? Вы сообщите о себе нечто такое, что отвратит меня от каких бы то ни было мыслей о женитьбе?

— Отнюдь. Я сообщу нечто такое — о вас.

— Обо мне? — Гельмут ненатурально засмеялся. — Интересно было бы услышать.

Она уже раскаивалась в своем намерении: ей было жалко молодого немца. Невозможно было что-то ему объяснить, и отступать было некуда. Потому она выпалила:

— Мы не сможем пожениться и уехать за границу: завтра утром вы будете убиты!

Шрайбер побледнел и, все ещё не веря в то, что княжна Лиговская может так жестоко шутить, наконец выдохнул:

— Вы могли бы ответить отказом. Могли бы сделать вид, что соглашаетесь. Наконец, могли бы согласиться и уже в Швейцарии объявить наш брак недействительным. Все это можно было бы понять! Но превращать мое искреннее предложение в фарс, использовать мою симпатию к вам для клоунских шуточек… Отправляйтесь в камеру к своим циркачам, там ваше место!

Он вызвал охранника, который, подталкивая Ольгу прикладом, повел её обратно. Девушка искренне огорчилась — пророческий дар сослужил ей плохую службу.

Аренский был уже в камере и, судя по расстроенным лицам артистов, вернулся с недобрыми вестями.

— Ну что? — пять пар глаз в ожидании ответа вглядывались в неё с волнением и надеждой.

Ольга про себя порадовалась: значит, не усомнились в ней, верили! И тут же вспомнила, нахмурилась:

— Кажется, Шрайбера я здорово разозлила.

Ей показалось, что Вадим облегченно вздохнул.

— Мне лейтенант тоже всяческими карами грозил, — пожаловался Василий. — Решение отложили до утра: а уж что утром будет — одному богу известно!

"И, возможно, мне", — грустно подумала Ольга.

Охранник внес миски с жиденьким супом и маленьким кусочком хлеба. Артисты поужинали молча.

Потом также молча Аренский забрался на верхние нары к Альке. Катерина нырнула под мышку к Герасиму, и, обнявшись, они о чем-то шептались. Вадим присел на другой конец нар и глазами показал Ольге на место рядом с собой.

Если другие чувствовали тревогу, то поручик ощущал досаду. Герасим обнялся с Катериной, у Аренского — сын, а ему почему-то нельзя показывать свои чувства к любимой девушке! Сидит возле плеча — такая худенькая, беззащитная. Да если б нужно было, Вадим для неё сердце из груди вырвал! У него даже горло перехватило от сострадания: бедная девочка, несладко ей приходится!

Аренский судорожно прижимал к себе Альку, чувствуя себя обреченным. Так ему казалось. Предчувствие несчастья вообще преследовало его. Он постоянно ждал от жизни какой-нибудь пакости и, надо сказать, дожидался. Как сказал бы военврач Николай Астахов: "Болезнь любая норовит вселиться в того, кто больше всех её боится!"

Его бывшую жену Изольду это раздражало. Глядя на его мучения, она приговаривала: "Какой ты пасмурный человек, Аренский! Когда я с тобой рядом, мне кажется, что все время идет дождь. Ты — как большая черная туча — постоянно закрываешь собой солнце!"

Сама Изольда была веселой и беспечной, легкой и светлой, как солнечный зайчик. Так зайчиком она и ускакала из его жизни. Хорошо, хоть Альку оставила. Теперь Василий Ильич мучился предчувствием своей скорой гибели. Он не столько боялся смерти, сколько тревожился за Альку: "Как он будет без меня? Совсем ещё ребенок, без отца, без матери!"

Аренскому хотелось поговорить об этом с товарищами, мол, ежели чего, пусть об Альке позаботятся. Ольга-то сама девчонка еще, другое дело Герасим с Катериной. Но он боялся, что они его высмеют, как бывшая жена, и его опасений слушать ни станут.

— Алька, — не выдержав, заговорил он тихо. — Ты, если что, Герасима держись. У него, слышь-ка, домик свой в Мариуполе. Мать вроде ещё не старая, присмотрит.

— Что ты такое говоришь! — возмутился Алька, — совсем, как его мать, даже интонации похожи. — Никуда я от тебя не уйду. Герасим… Отца у меня своего нет, что ли?.. Небось, опять плохое предчувствуешь?

— Ладно, не обращай внимания, — Аренский похмыкал. — Конечно, тревожусь я за тебя. Такое время, — не знаешь, что завтра с нами будет.

— Давай лучше отдыхать станем, — предложил Алька. — Мой полушубок под голову, а твоим пальто укроемся.

— А и правда, — услышал его Герасим. — Чего это мы раньше смерти умирать собрались? Утро вечера мудренее. Один кожух под голову, другим укрываться. Отдохнем, а там — посмотрим.

Катерина заметила нерешительность Ольги и пошутила:

— Да не съест он тебя! Ох уж эти аристократы, друг друга боятся!

— Катя! — попеняла подруге Ольга. — Перестань!

И только Зацепин стал молча расстилать свой полушубок, хотя внутри у него все пело: любимая будет спать рядом! Перед этим событием померкли все прочие страхи, — что их ждет завтра, доживут ли они до вечера. "Хоть одна ночь, да моя!" Так бесшабашно рассудил он, но единственное, на что смог решиться — осторожно придвинулся к устроившейся у стены Ольге.

За окном светало, а артисты ещё спали, когда в тишине раздался крик Ольги:

— Спа-си-те-е!

Проснулись все, кроме Альки, спавшего по-детски крепко, и самой Ольги, которой снился страшный сон. Ей снилось то же, что и привиделось днем, только с большим числом подробностей: Шрайбера убивали, но теперь Ольга видела его убийцу. Странная радость была написана на лице этого молодого длинноволосого человека. Как если бы он не убивал Гельмута, а даровал ему жизнь.