Дар юной княжны - Шкатула Лариса Олеговна. Страница 56

— Сам же говорил, только в Мариуполе, мама мечтала.

— Говорил, а посмотрел на них и пожалел. Давай и мы, как только отсюда вырвемся, так в первой же церкви и обвенчаемся. А мама и так радоваться будет, что живыми добрались.

Мимо них на рысях промчался отряд анархистов.

— Куда это они? — проводил их взглядом Алька.

— Сие мне очень не нравится, — задумчиво проговорил Вадим. — Слышите, какая началась стрельба? Похоже, на город кто-то напал. Лютый обмолвился, вроде, генерал Шкуро силы стягивает. Неужели белые прорвались?

Навстречу им попался ещё один отряд, поменьше, и кто-то из бойцов закричал артистам:

— Быстрее, белые уже в городе! Мы уходим! Догоняйте!

Катерина испуганно схватила Герасима за руку.

— Господи боже мой, колы это кончится! Иде той Мариуполь? Дойдем до него, чи ни? Невжели ж на усей земли нема места, шоб можно буде пожить по-людски?!

Она говорила речитативом, словно по мертвому причитала, вне себя от отчаяния Ольга удивилась срыву всегда такой спокойной женщины, а Вадим, желая побыстрее вернуть ассистентку и друга в обычное состояние, перешел на насмешливый тон:

— Уж не истерика ли у вас, Катерина Остаповна? К лицу ли сельской женщине эти интеллигентские штучки! Вы ж обещали мне впредь "на мове не размовлять". Для чего мы с вами русским языком занимались? Да и мы разве не по-людски живем? Все время, можно сказать, в гуще событий. Профессию заимели романтическую — бродить по свету, людей развлекать. Многие нам завидуют. А что до смены власти, то она не должна вас волновать. Мы же выяснили: цирк — понятие интернациональное и внеклассовое. Нам бояться нечего.

— Сама не знаю, чего я испугалась, — призналась Катерина. — Так сердце защемило, мочи нет!

Зацепин хотел ей ответить, что сердечные предчувствия вещь ненадежная и обращать на них внимание должны нервные институтки, а не такие мужественные женщины, но тут опять послышался конский топот. На этот раз всадники ехали не торопясь, четко придерживаясь дистанции, чувствовалось едет регулярная армия. Военные были одеты в форменное обмундирование, что после пестро одетых махновцев являло-таки для глаз отрадную картину.

Белые ехали молча, устало покачиваясь в седлах. Некоторые были ранены, и их белеющие повязки нарушали общее впечатление стройности и порядка. Военные уже поравнялись с циркачами, которые настороженно разглядывали их, когда первый с края ряда военный в форме ротмистра обернулся всем корпусом и придержал коня.

— Мамочки мои! — воскликнул он, по-московски "акая" и кивая товарищам, чтобы его не ждали. — Никак Вадим Зацепин Поручик! Или ты уже не поручик?

Он громко захохотал, будто заржал.

Вадим молчал.

— Сбрил усы и думал, тебя не узнают? Шалишь, с такой-то колоритной мордой? А это кто рядом с тобой, твоя разведгруппа?

И опять захохотал среди общего молчания.

— Что ты придумал, Жереба, — подчеркнуто спокойно отозвался Вадим. — Это мои коллеги, в цирке вместе работаем. А это моя жена — Ольга.

— Ваш муж всегда был шутником, — поклонился, не сходя с коня, ротмистр. — Очень прошу, Зацепин, впредь, если не трудно, обходись, пожалуйста, без училищных кличек. Надеюсь, ты ещё помнишь мою фамилию?

— Так точно, господин ротмистр Ямщиков!

— Вот-вот, и без фамильярностей, я этого не люблю. Особенно, если учесть, что, пока ты занимался неизвестно чем, мне присваивали очередные звания. И, заметь, за воинские заслуги. А насчет того, что я придумал, так теперь, милый, это моя работа: подозревать и проверять подозреваемых. Сейчас многие перекрашиваются, а я эту фальшивую-то красочку сдираю. Вместе со шкурой. Ха-ха!

— Значит, согласился перейти в контрразведку?

— А почему бы нет? Работа — не хуже любой другой. Говорят, у меня неплохо получается. Кто-то же должен следить за чистотой наших рядов!.. Но обо мне потом. Поговорим о тебе. Ты дезертировал из армии?

Вадим, сжав кулаки, шагнул к нему. Ямщиков заржал.

— Узнаю горячую голову. Мамочки мои, что же я ещё могу подумать, видя тебя здесь, в захваченном нами городе, в компании штатских людей? Или у тебя есть отпускное свидетельство? Хорошо-хорошо, все расскажешь мне при встрече. Не будем утомлять гражданских лиц своими проблемами. Пожалуй, сделаем так. Ты по какому адресу живешь?

Вадим сказал.

— Даю тебе сорок минут на сборы и жду у себя в кабинете. Наш штаб — в особняке Павлова, двухэтажном, из красного кирпича. Мы обычно там располагаемся. Город-то третий раз берем!

— Побойся бога, Константин, я только что женился. Как раз из церкви идем.

— Поздравляю, жена у тебя прехорошенькая, и сразу видно, не из простых. Хорошо, сделаем так: я дам тебе не сорок минут, а час. Соберешься, попрощаешься. Если перед нами чист — бояться тебе нечего. Я знаю, ты человек чести, потому и не арестовываю тебя на глазах товарищей и молодой жены. Мадам Зацепина!

Он козырнул и тронул поводья.

— Ровно через час!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Янеку снился прапрадед. Конечно, он не мог его прежде видеть, но почему-то во сне знал, что это именно отец его прабабки Елизаветы. Во сне предок сказал, как его зовут, но Янек проснулся и забыл.

Сон был похож на ожившие картинки, по которым Ян учился читать. Только теперь его учил далекий предок. Так он понял во сне: это учеба.

Поначалу стояли они с прапрадедом на какой-то площади, посреди которой возвышался деревянный помост. На помосте казнили человека, в чем-то страшно провинившегося. Ибо казнили его тоже страшно — одну за другой отрубали конечности. Жертва жутко кричала, и вокруг на площади тоже стоял вой и ор.

Одному из зевак в дорогом камзоле с изумрудом на пальце, по-видимому, стало плохо. Он упал навзничь и забился в конвульсиях. Люди расступились, но никто не сдвинулся с места, чтобы помочь больному. Янеков дед шагнул вперед и наклонился над упавшим. Он простер над ним руку и зашептал. Никто из окружающих не слышал, что он шепчет, а Янек, к своему изумлению, услышал не слова молитвы или наговора, а скорее угрозы или проклятия:

— Это тебя, лихоимец, двурушник, господь за грехи наказывает! Не спасать бы тебя, а удавить на месте за подлости твои, да рука не поднимается, все-таки божья тварь. Но гляди у меня, ежели не угомонишься…

Эпилептик успокоился, затих и несколько мгновений спустя открыл глаза. Увидел склоненного над ним лекаря, и кривая усмешка показалась на его лице.

— Не надейся на мою благодарность, прислужник дьявола!

Он сделал попытку самостоятельно приподняться, но это ему плохо удавалось. Стоящие чуть поодаль холопы тотчас кинулись поднимать и отряхивать хозяина.

Прапрадед презрительно усмехнулся, плюнул под ноги богачу и, круто повернувшись, пошел через испуганно расступившуюся толпу. Янек поспешил следом, но отметил краем глаза, как кинулись было за ними боярские холопы и были остановлены властною рукой.

Опять Ян увидел себя и далекого предка уже в другом месте — маленькой душной избушке. Заплаканная молодая хозяйка целовала деду руки, а он нетерпеливо отталкивал её, направляясь к убогому ложу, на котором метался в бреду её раненый муж. Их взорам открылась неумело перевязанная чистой тряпицей ужасная рана. Каким-то острым оружием нога была разрублена до кости.

— Горячей воды! — бросил через плечо дед, и хозяйка с готовностью метнулась к печи.

Дед бросил в поданный чугунок щепоть измельченных трав, и по избе поплыл аромат чего-то знакомого… пастушьей сумки, вспомнил вдруг Ян, ромашки, полыни, руты… Нет, трав было слишком много, чтобы он мог их все определить.

Между тем лекарь расположил обе ладони над раной и стал медленно, не прикасаясь к ней, как бы сдвигать края. Взгляд его сделался неподвижным, на лбу появилась испарина. На глазах Яна происходило невероятное, рана зарастала! Наконец, края сошлись, и только небольшой рубец да краснота вокруг него говорили о былом ранении.

Затем дед провел ладонью над горшком, и пар сразу осел; спокойно сунул руку в горшок, положил заваренную траву на рану и перевязал.