Эхо во тьме - Риверс Франсин. Страница 58

Ездра задумчиво стал смотреть на улицу, чувствуя, как на него нахлынули болезненные воспоминания.

— Знал одного…

Он вспомнил, что, когда он был еще мальчиком, брат его отца пришел в этот самый дом. Ездра занимался, учась писать, а отец и дядя разговаривали. Он стал прислушиваться к этому разговору, потому что его внимание привлекло имя Иисуса. Уже в те дни Ездра много слышал о Нем. Пророк, бедный плотник из Назарета, у Которого была группа последователей, и среди них — рыбаки, сборщик налогов, зилот и какая-то блудница, которая раньше была одержима бесами. За Ним ходили целые семьи. Некоторые говорили, что Он творит чудеса. Другие утверждали, что Он бунтовщик. Ездра слышал, что Иисус изгонял бесов, исцелял больных, хромые после встречи с Ним начинали ходить, а слепые видеть. Отец Ездры не сомневался в том, что все это были слухи, истерия, ложь.

Потом Иисуса, Которого считали Мессией, распяли. После того как Его же соотечественники пытали и судили Его. Отец Ездры говорил, что даже рад тому, что разговорам вокруг этого Человека положен конец. А потом…

— Я принес тебе радостную весть, Яхин, — сказал тогда его дядя. — Иисус воскрес!

Ездра до сих пор помнил, с каким недоверчивым и циничным лицом отец посмотрел на своего брата.

— Ты с ума сошел. Это невозможно!

— Я сам видел Его. Он говорил с нами в Галилее. Там собралось человек пятьсот.

— Но этого не может быть! Просто это был кто-то, похожий на Него.

— Разве я тебе когда-нибудь врал, брат? Я два года ходил за Иисусом. И я Его хорошо знаю.

— Ты просто думаешь, что видел Его. Это был кто-то другой.

— Это был Иисус.

Отец стал яростно возражать:

— Фарисеи сказали, что Он был смутьяном, выступавшим против жертвоприношений в храме! Ты не можешь этого отрицать! Я слышал, что Он там переворачивал столы и плеткой выгонял оттуда менял.

— Потому что они обманывали людей. Иисус сказал: «Дом Мой есть дом молитвы; а вы сделали его вертепом разбойников».

— Саддукеи сказали, что Он осквернял небеса!

— Нет, Яхин. Он сказал, что нет браков на небесах, что люди будут как ангелы.

Такие споры все продолжались, и отец Ездры все больше выражал недовольство своим братом. Ездра замечал, как между его отцом и дядей постепенно растет некая пропасть: с одной стороны — дядя, такой спокойный, исполненный радости и уверенности; с другой стороны — отец, какой-то разочарованный во всем, раздражительный, как будто чего-то боящийся.

— Тебя побьют камнями, если ты будешь всем рассказывать эту историю!

Так оно и произошло.

— Если ты проповедуешь, что Иисус — Мессия, я первый брошу в тебя камень!

И он бросил.

— Такое богохульство оскорбляет Бога и Его народ, — сказал позднее отец Ездре, после чего никогда больше об этом не заговаривал.

С тех пор самым ясным воспоминанием для Ездры были слова его дяди. В течение стольких лет они снова и снова отдавались в нем эхом. «Иисус воскрес. Он жив. Смерть, где твое жало?» Он слышал радостный смех дяди. «Неужели ты не понимаешь, что это значит, брат? Мы свободны! Помазанник Божий уже пришел. Иисус и есть Мессия».

Как ни пытался Ездра в течение стольких лет забыть эти слова, они неумолимо напоминали о себе: «Мессия уже пришел… Мессия…».

И теперь в его доме язычник, идолопоклонник, презренный римский пес, одним своим присутствием оскверняющий всю семью Ездры, задает тот вопрос, которого Ездра боялся больше всего: «Кто такой, по-твоему, Иисус?».

За что, Господи? Зачем Ты посылаешь мне такие испытания?

Истина состояла в том, что Ездра не знал, Кто такой Иисус. Он боялся думать об этом, но где-то в глубине сердца он всегда об этом думал. Он чувствовал в себе стремление и надежду когда-нибудь узнать это, но страх оказался сильнее.

Тело его дяди не было погребено. Он был забит камнями до смерти, а его тело было брошено в яму за пределами городских стен. Ужасная судьба. И все только потому, что он верил в Иисуса.

После этой страшной смерти в доме больше не говорили ни слова ни о нем, ни об Иисусе из Назарета. Таким был с тех пор в доме негласный закон: как будто этот человек вообще никогда не существовал на земле. Так продолжалось двадцать три года.

Ездра думал, что его отец совершенно забыл об этом. До того самого дня, когда Ездра сидел возле умирающего отца.

Отец тогда благословил Амни, брата Ездры. Времени было мало. Амни встал и отошел немного в сторону, ожидая наступления смерти. Ездра склонился и взял отца за руку, желая утешить его. Отец слегка повернул к нему голову и посмотрел на него. Затем он прошептал непонятные слова:

— Я правильно поступил?

Эти слова были для Ездры подобны удару. Он тут же понял, о чем говорил отец.

— Ответь ему! Скажи, что да, — умоляла его мать. — Пусть он успокоится.

Но Ездра не мог.

Вместо него яростно заговорил Амни:

— Ты все сделал правильно, отец. Закон должен быть незыблемым.

Но отец по-прежнему смотрел на Ездру:

— А что, если это все-таки истина?

Ездра испытал тогда нечто, граничащее с паникой. Он хотел что-то сказать. Он захотел сказать: «Я верю в Него, отец», — но Амни смотрел на него своим холодным взглядом, как бы заставляя его сказать отцу те же слова, которые сам только что произнес. Смотрела на него и мать, и в ее взгляде были ожидание, страх, неуверенность. Ездра не в силах был не только что-то сказать, но и вздохнуть.

Вскоре наступил момент, когда что-то говорить было уже поздно.

— Все, — тихо произнесла мать, и в ее голосе даже послышалось облегчение. Она наклонилась и закрыла отцу глаза. Брат ушел, не сказав ни слова. Спустя несколько минут нанятые плакальщики начали на улице свой обряд.

Прошли годы, и Ездра, погруженный в заботы о доме, жене и детях, забыл, что чувствовал у смертного одра отца. Он забыл об этом, окунувшись в свои дела. Он забыл об этом, стараясь бывать как можно чаще среди друзей в синагоге. Он забыл об этом, окружив себя надежными границами своего существования.

Только вот… вопрос этот не уходил. Ездра заталкивал его в такие уголки своего сознания, откуда этот вопрос не мог бы вмешиваться в его жизнь или усложнять ее. Этот вопрос возвращался к нему лишь изредка — во сне.

«Кто Я, по-твоему, Ездра Барьяхин?» — обращался к нему тихий голос, и Ездра оказывался лицом к лицу с Человеком, у Которого на руках и ногах были раны от гвоздей. «Кто Я для тебя?»

И вот теперь то странное чувство, которое он испытывал так давно, вернулось к нему, сильное, неумолимое, пробуждающее в нем то, о чем он боялся думать, чему боялся смотреть в глаза. Сердце в нем бешено заколотилось. Ему казалось, что он стоит на краю пропасти, в которую он вот-вот сорвется — или все-таки удержится.

О Господи, Боже. Помоги мне.

А что, если это все-таки истина?

19

Когда Марк посмотрел на Тафату, она покраснела от смущения. От взгляда его темно-карих глаз у нее невольно забилось сердце. Несколько дней назад Марк спросил девушку, не пугает ли он ее. Она ответила отрицательно, но потом подумала, не является ли страх частью тех чувств, которые она испытывает: страх быть очарованной язычником, более того, римлянином.

Марк Люциан Валериан не был похож ни на одного из тех мужчин, которых она знала. Хотя он был учтив и вежлив, она чувствовала, что он может быть жестоким. Иногда она слышала, как он говорил отцу вещи, которые звучали довольно резко и цинично. И в то же время Тафата видела, насколько он уязвим. Он был подобен человеку, который пытается плыть против ветра, борется с теми силами, которым просто невозможно противостоять, и все же, несмотря ни на что, бросает этим силам вызов, хотя и бравируя своим бессилием.

Однажды она услышала, как Марк говорит с ее отцом о какой-то женщине, которую он знал и которая любила Бога. Интуитивно Тафата знала, что именно любовь к этой женщине по-прежнему не дает Марку покоя. К чему бы он ни стремился, это было связано с ней.