Сюрприз для повесы - Федорова Полина. Страница 3

Настя играла главную героиню Зафиру. Как ей удалось внушить залу, что любовь вовсе не тиранка человеческих душ, а их благо, и что сие чувство либо есть главное в жизни и ее смысл, либо это вовсе не любовь — осталось для Каховской загадкой. Похоже, такого не было и у Княжнина, и Настя самостоятельно привнесла тонкое свое понимание любви, что, несомненно, делало ей честь как актрисе. Публика дважды вызывала ее на «бис», и сцена была закидана портмоне и букетами цветов, предназначенных именно ей.

— Вы, действительно, талантливая актриса, — задумчиво сказала ей Александра Федоровна после спектакля. — Не все, конечно, ровно, и до Синявской еще далеко, вот ежели бы вам еще получиться…

В тот же день Каховская имела на предмет дальнейшей судьбы Насти разговор с Есиповым, давним своим приятелем и другом детства, к тому же служившем когда-то вместе с ее братьями в Измайловском полку в то время, когда она проживала в Петербурге со своим вздорным супругом. Проникнувшись к сестричке симпатией и решив стать ее патронессой, она без всяких обиняков попросила Павла Петровича дать ей вольную.

— С какой это стати? — опешил Есипов.

— С такой, чтобы она могла поехать в Москву или Петербург учиться, а потом блистать на императорской сцене, — заявила ему Александра Федоровна.

— Она мне самому нужна, — не очень вежливо ответил Есипов, что, впрочем, наблюдалось как в обращении его с Каховской, так и в обращении Александры Федоровны с ним.

— Эгоист, — выпалила она, что было вполне в ее характере.

— Без нее у меня упадут сборы, — парировал Павел Петрович.

— Но она же должна учиться, — резко заметила ему Каховская. — Со временем она может стать выдающейся, великой актрисой. А в вашем провинциальном театре она уже достигла своего потолка. Пока — да, но публика ходит на нее. Через несколько лет она надоест публике, и сборы у вас все равно упадут.

— Вот тогда я и отпущу ее.

— Ну давай я выкуплю ее. Нехорошо, конечно, торговаться, ведь она мне подруга… Сколько вы за нее хотите?

— Нисколько.

— Двести рублей.

— Нет.

— Триста.

— Я же сказал: нет.

— Ну чего вы уперлись? Смотрите, и на вас управа найдется, — с угрозой произнесла Каховская.

— Все равно не продам, — отрезал Есипов. — И вольную не дам.

— Это ваше последнее слово? — нахмурила брови Александра Федоровна.

— Последнее, — буркнул Павел Петрович, прекрасно зная, что ежели ей что-либо втемяшилось в голову, то она не успокоится, покуда не добьется своего. Но ничего, еще посмотрим.

— Посмотрим, — словно в пику его мыслям с иронией произнесла Каховская, прощаясь.

— Посмотрим, — с легким поклоном ответил ей Павел Петрович.

3

В этот сезон Есипов пригласил на гастроли бывшего сотоварища по любительским театральным подмосткам, ныне ведущего актера Петровского театра, ставшего к тому времени известностью, Петра Алексеевича Плавильщикова. Слава Плавильщикова как актера и драматурга гремела в обеих столицах, и авторитет его в актерской среде был непререкаем.

— А хороший у тебя театр, — сказал Плавильщиков, придя на второй день по приезде в Казань посмотреть на сцену, где ему предстояло играть, окидывая взором зрительную залу с двумя ярусами лож, галереей, партером и двумя рядами кресел. — Большой. Публики много можно вместить. Верно, и сборы неплохие, а? — подмигнул своему старинному приятелю Петр Алексеевич.

— Сборы не малые, да, — согласился Есипов. — Однако покуда тридцать тысяч рубликов верну, что на его строительство и обустройство положил, много воды утечет.

— Сколько, сколько? — вскинул брови Плавильщиков.

— Тридцать тысяч серебром, — повторил Есипов.

— Ну, ты, брат, дае-ешь… — восхищенно протянул Плавильщиков. — Это же целое состояние! Прости, конечно, но, верно, правду про тебя говорят, что ты ушиблен театром…

— Вот им же и лечусь, — весело произнес Павел Петрович. — Ну что, пойдем знакомиться с труппой?

Петр Алексеевич пробыл в Казани три с половиною недели. Играли его «Бобыля» и впервые — новую героическую пьесу «Ермак». Сам Плавильщиков исполнял главные мужские роли, а главные женские достались Аникеевой. Плавильщикову было довольно нескольких репетиций, чтобы по достоинству оценить ее талант. А когда один из поклонников Насти после спектакля, даря букет, восхищенно произнес, что она вполне может блистать на московской и петербургской сценах, Плавильщиков задумчиво произнес:

— Я тоже в этом нимало не сомневаюсь.

— Ах, Петр Алексеевич, — вскинула на него глаза Настя. — Вы, верно, забыли, что я господская дворовая девица. Барин ни в жисть меня от себя не отпустит.

— Я поговорю с ним, — заверил ее Плавильщиков.

Однако разговор с Есиповым ни к чему не привел. Он не хотел отпускать Настю, и старые приятели едва не рассорились из-за нее.

А потом против Есипова составилась фронда [4]. В нее вошли Плавильщиков, Каховская и губернский предводитель Вешняков. На очередном рауте у предводителя к заговорщикам присоединился и его превосходительство губернатор Мансуров. Предводительствовала в сем заговоре, конечно, Александра Федоровна.

— Так как насчет Насти, Павел Петрович? — начала она неприятный для Есипова разговор сразу после ужина. — Не надумали дать ей вольную?

Она улыбнулась, и ее лицо, с резко вычерченными энергичными чертами, стало почти обворожительным.

— Не надумал, Александра Федоровна, — в тон ей ответил Есипов, сотворив на своем лице некое подобие улыбки.

— Но ты должен, ты просто обязан это сделать! — присоединился к Каховской Плавильщиков, заерзав в кресле.

— Обязан? — вскинул брови Павел Петрович. — Я ничем и никому не обязан.

— Обязан, — продолжал настаивать метр сцены.

— Да почему я должен и обязан ее отпустить? — начал возмущаться Павел Петрович уже довольно громко. — Она моя, понимаешь, моя дворовая девка!

— Она не просто дворовая девка, она — актриса! — возразил ему Плавильщиков хорошо поставленным голосом, будто не сидел в кресле в гостиной предводителя, а, будучи Ермаком из своей собственной пьесы, взывал на подвиг покорения Сибири свою немногочисленную дружину. — Не получив вольную, она не сможет играть на императорской сцене! — веско добавил он и оглядел присутствующих пылающим взором Росслава. — А она должна играть в императорских театрах!

— Отчего же должна? — с язвительной ноткой в голосе спросил Есипов. — Я должен ее отпустить, она должна играть в императорских театрах… Не много ли у вас должников, господа?

— Но талант, — вмешался в разговор предводитель дворянства, — это, мне кажется, такой дар, что не может принадлежать только одному человеку. Он должен приносить пользу всему обществу и существовать во благо общества…

— Я бы даже сказал, во благо всего государства, — веско заметил его превосходительство и строго посмотрел на Есипова. — Талант есть достояние державы, в коей сей талант родился и произрос. И негоже, — губернатор со значением посмотрел на Павла Петровича и поднял вверх скрюченный подагрой указующий перст, — я бы даже сказал, противозаконно удерживать подле себя то, что принадлежит всем.

— Но…

— Посему, я считаю, было бы совершенно справедливым и достойным поступком российского дворянина и гражданина, — перебил Мансуров Есипова, — совершить акт дарования свободы Анастасии Аникеевой не как девице в крепостном состоянии находящейся, но как обладательницы редкостного артистического таланта, способного и должного послужить на пользу и во благо всей Российской империи.

Он опустил палец и выжидающе оглядел присутствующих на предмет решительного согласия с ним. Все, конечно, кроме Павла Петровича, были солидарны с губернатором. Правда, во время довольно продолжительного молчания, в течение которого губернатор и вся остальная фронда не сводили с него глаз, мнение Есипова, похоже, стало меняться. Вначале он нерешительно мотнул головой, еще через минуту неопределенно хмыкнул и дернул плечом, а затем уже согласно произнес: