Аврора - Бенцони Жюльетта. Страница 3

Еще недорослем Фридрих Август стал проявлять необыкновенную склонность к хорошеньким девушкам, стараясь не отставать от Филиппа, который был старше его на целых пять лет. Еще сильнее они сдружились на почве совместной страсти к оружию и к опасным развлечениям. Уже в двенадцать лет принц, этот юный великан, гнул руками железные прутья, а пальцами — монеты. Филипп, не обладавший мускулатурой своего друга, превосходил его как всадник: настоящий кентавр со шпагой наголо, он пока еще не встречал соперника, который смог бы с ним потягаться.

Мысли Авроры на похоронах были заняты старшим братом, но перед глазами у нее стоял Филипп. Несмотря на траурное одеяние, он явился домой таким красавчиком, каким его здесь еще ни видывали. С красотой облика резко контрастировало его унылое настроение: сестринское сердце сжималось от тяжелого предчувствия, поскольку исходившую от Филиппа безутешность нельзя было объяснить одной лишь гибелью Карла Иоганна. Спору нет: он был очень привязан к брату, но не суждено ли воинам молодыми складывать головы на поле брани? Или его настолько потрясло то, что брата сгубила подлая чума, а не лучезарная стать турецкого ятагана? А вдруг?..

После отпевания и поминальной трапезы Аврора поманила его за собой в сад, в маленькую беседку над рекой — излюбленное место их детских игр. Там она подвергла его допросу.

— Все мы проливаем слезы, но у твоей печали, похоже, другие причины... — начала она.— Что ты хочешь этим сказать?

— Что ты выглядишь еще несчастнее, чем после возвращения из Целле четыре года назад. Таким, как тогда, тебя раньше не видели: у тебя был такой вид, словно ты взвалил себе на плечи все беды мира... Сейчас ты выглядишь не лучше, а даже еще хуже. Опять любовные огорчения, вопреки всем рассказам о твоих победах над прелестными саксонками?

Филипп пожал широкими плечами и молча отвернулся от сестры, но та слишком хорошо его знала, чтобы среагировать на эту детскую уловку.

— Получается, ты до сих пор ее любишь? — спросила она шепотом, не смея произнести запретное имя.

Филипп резко обернулся и пронзил ее неистовым взглядом своих синих глаз. Все мужчины рода Кенигсмарков, и в прошлом, и в настоящем, одинаково злились, когда их заставали врасплох.

— Представь себе, да! Люблю до сих пор, и что мне за дело до других, которые перед ней ничто? Они — всего лишь тела, необходимые мне для утоления страсти, но им никогда не стереть из моей памяти ее образ... Я с ума схожу, зная, как она несчастна!

И, не желая больше ничего объяснять, Филипп бросился прочь сквозь сад, оставив Аврору наедине с ее мыслями.

«Она»! Речь шла о Софии Доротее из Целле, которую Филипп однажды назвал своей невестой.

Тогда — с тех пор минуло уже пять лет! — юный Кенигсмарк, которому только-только стукнуло шестнадцать, по совету саксонского курфюрста нагрянул в Целле — попытать счастья в качестве жениха: там его ожидала невеста, брак с которой позволил бы ему со временем взойти на трон одного из государств тогдашней Германии.

Георг Вильгельм Брауншвейг-Люнебургский, герцог Целльский, чей двор располагался в этом чудесном городе, имел одну-единственную дочь — незаконнорожденную, но удочеренную и признанную законной наследницей вслед за решением герцога обвенчаться с ее матерью, очаровательной француженкой-гугеноткой Элеонорой д'Ольбрёз, с которой он познакомился в голландском городе Бреда, где нашли убежище многие французские протестанты. К ним принадлежали маркиз д'Ольбрёз и его дети. Их приютила принцесса Таранто, сделавшая Элеонору своей фрейлиной; отец девушки поступил в армию принца Оранского. Сначала брак Элеоноры был морганатическим, но в конце концов она превратилась в настоящую герцогиню Целльскую, а ее дочь — в одну из богатейших наследниц во всей Германии. За Рейном Салический закон не действовал, и ее будущий муж стал бы править герцогством вместе с ней.

Надеясь стать таковым, молодой граф Кенигсмарк поначалу старался не проявлять заносчивости. Помимо хорошего происхождения, он был овеян лучами славы и богатства своих родственников, что делало его одним из наиболее предпочтительных кандидатов на руку принцессы. Претворение этого плана в жизнь очень быстро превратилось в его заветное желание, ибо он влюбился в Софию Доротею с первого взгляда. Он сразу понял, что ее никто не затмит, что она одна такая в целом свете и что если он ее не завоюет, то навсегда лишится надежды обрести счастье.

Девушка пала жертвой того же самого недуга — любви с первого взгляда. Он был таким гордецом, таким красавцем, таким смельчаком, что тут же предстал олицетворением самых ее романтических грез. Она решила, что никогда не сможет его забыть и что счастье для нее неотделимо от брачного союза с этим юношей.

Первые дни Филиппа в Целле вылились в сплошной восторг: герцог Георг Вильгельм и в особенности герцогиня Элеонора оказали самый сердечный прием племяннику Конисмарко, чьи подвиги гремели по всей Европе, и которому молва приписывала сказочное богатство. Это обстоятельство имело в глазах Георга Вильгельма особенную ценность. Совсем скоро, к великой радости влюбленных, начались речи о свадьбе, но... В чрезмерно-идиллических историях нередко возникает «но».

Это «но» приняло шершавое обличье графа Бернсторфа, первого министра Целле, не желавшего этого союза и проводившего свою политику — а, как известно, сие неодушевленное чудище способно разрушить любые мечты и даже жизни. Политика Бернсторфа сводилась к тому, чтобы решить этот семейный вопрос одним-единственным образом.

У герцога Целльского был младший брат, бывший лютеранский епископ, ставший герцогом Ганновера. Благодаря выгодному браку он получил от императора германцев титул курфюрста. В жены он взял внучку покойного английского короля Якова I, что позволяло ему занять место в очереди претендентов на завидный английский трон. Кроме того, пока София Доротея оставалась незаконной дочерью его старшего брата, он был его естественным наследником. Поэтому после официального удочерения девушки Георгом Вильгельмом его младший брат сосредоточился на одной цели: выдать ее за своего сына Георга. Появление Кенигсмарка рушило этот красивый замысел. Вывод: Кенигсмарка надо устранить. Бернсторф, верный исполнитель воли ганноверского курфюрста, проявил в этом деле все свои зловредные способности: хорошо зная своего господина, он навел исчерпывающие справки об истинном состоянии Кенигсмарков и с наслаждением выяснил, что оно не так велико, как прежде, далеко не так! Полная победа! Оставалось осуществить вторую часть замысла: избавиться от докучливого претендента. Это нужно было проделать по возможности мягко, чтобы не вызвать недовольство могущественных правителей Саксонии, Венеции и Франции, на службе которых снискали славу Кенигсмарки. Георг Вильгельм Брауншвейг-Люнебургский, герцог Целльский, и его пособник прибегли к подлым интригам: влюбленные одновременно получили друг от друга письма о разрыве, достаточно жестокие для того, чтобы нанесенную ими обиду можно было чем-то искупить. Результат был ожидаемый: Филипп вскочил в седло и ускакал назад в Дрезден с глубокой душевной раной, а София Доротея слегла с лихорадкой и чуть было вообще не отдала Богу душу. Хлопоты матери, ничего не понявшей, ведь ее предусмотрительно ни во что не посвящали, поставили бедняжку на ноги, после чего герцогиня Элеонора, искренне уверовавшая в вероломство Филиппа и желавшая, чтобы дочь поскорее его забыла, стала вместе с мужем уговаривать ее, едва оправившуюся от горя, выйти замуж. Прошло несколько недель — и вот она уже жена Георга Ганноверского, своего двоюродного брата!

Сестры Филиппа по-разному покидали семейный храм: Амалия шла уверенно, с сухими глазами, скрестив руки на выпирающем животе, вдыхая свежий вечерний воздух. А Аврора двигалась как во сне, не прекращая проливать слезы, которые она иногда смахивала машинальным жестом. Старшей сестре надоело наблюдать эту картину, и она взяла ее за руку.