Аврора - Бенцони Жюльетта. Страница 65

— Вы были знакомы?

— Как и Михаэль Гильдебрандт, он родился неподалеку от церкви Святого Клеменса.

— Понимаю...

Но она уже ровным счетом ничего не понимала, и ее ответ был лишь данью приличиям. Ее тело окаменело. Единственным признаком жизни были слезы, хлынувшие из глаз Авроры и устремившиеся по щекам нескончаемым потоком. Но она даже не пыталась вытереть глаза. Испуганный Крамер отступил к двери, позвал Ульрику и врача. Аврора как будто не заметила его исчезновения, ибо она сама сейчас походила на хладный труп, единственным признаком ее жизни было почти неуловимое дыхание.

Ульрике и доктору Трумпу пришлось потрудиться, чтобы страшное оцепенение прошло. Наконец, Аврора упала им на руки, сотрясаемая такими бурными рыданиями, что, казалось, сердце не удержится у нее в груди...

Глава XIII

Рождение героя

Если бы Аврора находилась в обычном состоянии, то не смогла бы устоять перед демонами мести и посвятила бы себя одному — розыскам подлой фон Платен, чтобы заставить ее как можно дороже заплатить за чудовищное преступление. Но где там! Она была чуть жива, едва могла двинуться с места, настолько тяжелым стал живот, настолько невыносимой душевная боль. Теперь она проводила дни в полной неподвижности, утратив интерес ко всему окружающему, а все ее ночи были отравлены одним и тем же кошмаром: привязанная к колонне в Рыцарском зале, она наблюдала, как гадкая ведьма всаживает клинок своего высокого каблука прямо Филиппу в глотку и хохочет так, как умеет хохотать только дьявольское отродье... Она просыпалась от собственных криков, вся в поту и в слезах, и продолжала рыдать, пока не кончались слезы. Ульрика и Трумп, сознавая свое бессилие и страшась приближающихся родов, упросили бургомистра отправить гонца за госпожой Левенгаупт. Та примчалась так быстро, как позволил конский галоп, в ужасе от мысли, что ее ждет в Госларе. Из письма Винкеля можно было заключить, что графиня Кенигсмарк при смерти. Поэтому, приехав, она буквально вывалилась из кареты на руки к Ульрике.

— Скажи, я не опоздала? Она еще жива?

— Хвала Господу, жива! Не знаю только, хватит ли у нее сил выдержать роды...

— Но почему? Она была совершенно здорова. Что случилось?

— Ганноверский пастор, вот что! Он явился сюда с подробным рассказом о том, как погиб наш бедный Филипп. Он НИЧЕГО от нее не утаил! — вздохнула кормилица, выделив слово «ничего».

— Нельзя ли пояснее? Что ты хочешь этим сказать?

— Что он мог бы обойтись без подробностей! Казалось бы, Божий человек... Но нет, даже сан не мешает мужчине оставаться мужчиной: ни жалости, ни снисхождения!

Довести набожную пуританку Ульрику до подобного состояния могли лишь чрезвычайные обстоятельства. Но, услышав от старой кормилицы краткое изложение событий страшной ночи в Херренхаузене, Амалия сама едва удержалась на ногах и вынуждена была схватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Она ведь тоже любила брата — не так горячо, как сестра, но достаточно сильно, чтобы понять, как все это должно было повлиять на обессиленную женщину...

Когда Амалия пришла в себя, то залпом выпила поднесенную Ульрикой рюмку шнапса и встала.

— Займись моими вещами. Я иду к ней.

Аврора безвольно лежала на спине и смотрела в окно, на быстро темнеющее вечернее небо. Руки ее были сложены на животе, в котором еще сильнее обычного бился неугомонный младенец. Врач недавно осмотрел ее и заключил, что вот-вот начнутся схватки.

При появлении Амалии Аврора даже не повернула головы, решив, что это Ульрика. Оглушенная горем, она не слышала, как подъехала карета. Только когда сестра наклонилась к ней, чтобы поцеловать, она опомнилась.

— Амалия! Ты вернулась? — И добавила, изобразив улыбку: — Они так перепугались?

— Не болтай глупости! Тебе вот-вот рожать, а я обещала присутствовать при этом. Я словами не бросаюсь!

Не переставая щебетать, госпожа Левенгаупт отодвинула шторки балдахина и зажгла свечи на канделябре, чтобы внимательнее присмотреться к сестре. Вид Авроры заставил ее нахмуриться.

— Ну и ну! Ульрика просила уговорить тебя хотя бы немного поесть. Роды требуют сил, уж я это точно знаю! А у тебя, похоже, силенок кот наплакал.

— Главное, чтобы их хватило для произведения на свет этого бесчеловечного создания, только и делающего, что пинающего свою мать... А остальное... Остальное неважно.

— Вот как?

— Да. Я больше не хочу жить, Амалия. Ты станешь его матерью.

— Что это за разговоры? — возмутилась старшая сестра. — Ты носишь дитя монарха, сама ты — Кенигсмарк, и ты смеешь говорить мне, что жизнь утратила для тебя смысл?

— Это правда. Ты должна узнать то, что теперь знаю я...

— Мне только что рассказали, как погиб Филипп. Это чудовищно, для этого нет названия. Но это — еще одна причина, чтобы хотеть жить! Во-первых, ради своего дитя, которое вот-вот народится, а во-вторых, чтобы отомстить, черт побери!

Это было сказано с такой уверенностью, что Авроре стало совестно. Она села в кровати и удивленно уставилась на сестру.

— Неужели, Амалия, ты хочешь...

— Заставить эту дрянь поплатиться за содеянное? Да, хочу! Причем, если это будет возможно, не один раз, а два или три! А тебя я больше не оставлю. Клянусь, ты еще поборешься!

В порыве чувств обычно благоразумная супруга Левенгаупта одной рукой схватилась за хрупкую опору балдахина, а другую задрала к потолку, призывая в свидетели Небо. Вид у нее был при этом такой смешной, что не выдержала даже безутешная Аврора:

— Ты похожа на валькирию с копьем! Ты стала Брунегильдой? [12]

Амалия опустила руки, села на кровать и по-матерински обняла сестру.

— Мы были и остаемся дочерьми и племянницами героев, какие редко встречаются в истории. Возможно, еще один герой притаился сейчас у тебя в животе. Если это сын — а я готова поклясться, что это так, судя по тому, как он бесчинствовал всего минуту назад, — то он превзойдет их всех! Кто знает, может, он будет похож на Филиппа?

Она победила: Аврора оттаяла. Теперь ее слезы были слезами облегчения. Как хорошо было снова обрести силы, потеснить страх, в котором раньше она никому не призналась бы... Только сейчас она осознала, что побаивается этого незнакомца, этого здоровенного злюки, обитающего в ее огромном животе! Виданное ли дело — этакий живот?!

Все наладилось за несколько дней. Аврора собралась с силами и даже возобновила свои прогулки в саду, опираясь теперь на Амалию и Ульрику. На счастье, вторая половина октября выдалась необычно мягкой. Днем солнце золотило березовые листочки, медленно облетавшие с ветвей и устилавшие землю мягким шуршащим ковром. Ночи были уже холодные и напоминали о приходе осени, отчего в наглухо закупоренных домах спалось только слаще. Избавившись от своего кошмара — по крайней мере на какое-то время, — Аврора благодаря целительному сну постепенно возвращалась к жизни.

А в ночь с 26 на 27 октября она проснулась от чувства, что простыня под ней намокла, хотела было встать, но рухнула на подушки от острой боли. Услышав ее стоны, спавшая с ней рядом Ульрика вскочила и объявила, осветив ее светом ночного канделябра:

— У вас отошли воды. Значит, сейчас начнутся родовые схватки. Я посылаю за доктором!

Она исчезла. На ее место заступила Амалия в халате и в ночном чепце. Снаружи скрипнула калитка — это лакей бросился за доктором Трумпом. Того не пришлось долго ждать. Осмотрев пациентку, он заявил:

— Вы скоро родите. Можно готовиться. Но ребенок появится только через несколько часов...

Авроре сменили сорочку, потом ее отнесли на стол для рожениц, устроенный в соседней комнате. Помня первые роды своей сестры, происходившие в традиционном и крайне неудобном кресле с дырой в середине сиденья, которые по старинке использовались в Германии, Аврора уже для вторых родов Амалии потребовала поставить узкую жесткую койку. Посередине этой кровати между двумя матрасами лежала широкая доска с ручками — на таких сооружениях во Франции рожали женщины королевского достоинства. Амалия оценила новшество и теперь, в Госларе, заготовила для младшей сестры нечто подобное — предосторожность, за которую та должна была ее похвалить, если только будет соображать, что происходит...