Ароматы - Кингсли (Кингслей) Джоанна. Страница 11

— А во время первой мировой войны она вела свое дело и процветала, — возразил Арман. — Война ужасна, но хороша для бизнеса. Для некоторых видов бизнеса. В мрачные времена люди тянутся к роскоши. Помнишь биржевой крах в Америке?

— Помню. Теряли состояния, бросались из окон небоскребов…

— Да, так. А империи американских парфюмеров Ардена и Рубинштейна процветали. Почему? Да еще у древних римлян был девиз «Carpe diem» — «Живи сегодня, завтра умрешь».

— Да, наверное, ты прав. Когда мир начинает смердить, женщина по-прежнему хочет пахнуть как роза.

Арман улыбнулся афоризму друга. Пьер с задумчивым видом сделал глоток вина. — Моей семье надо было уехать, когда немцы объявили Париж открытым городом. Эти кровавые боши [7]! Они варвары. Я боюсь… Их Гитлер безумец, — он наклонился к Арману, — я боюсь за маму.

— Разве мадам Дю Пре больна? — забеспокоился Арман. — Неужели серьезно?

— Она еврейка, — тихо сказал Пьер. — Урожденная Гроссман.

— Какое это имеет значение? Во Франции много видных еврейских семей. Ротшильды…

Пьер печально посмотрел на Армана. — Ты художник и не разбираешься в политике. У тебя «золотой нос», но он не чует опасности. Уверяю тебя, когда немцы появятся здесь, всем евреям — как это по-немецки? — будет капут.

Арман наклонил бутылку и разлил остаток вина в бокалы. Когда он поставил бутылку на стол, раздался взрыв. Он посмотрел — бутылка была невредима. Оказалось, что это резко захлопнулась дверь за выбежавшим из кафе лакеем, который закричал: «Они здесь! По радио объявили, что немцы вошли в Париж!»

Посетители кафе ринулись на улицу. — О Боже мой! — сказал Пьер, осушая бокал.

Город казался пустым; парижане заперли магазины и дома и старались не выходить на улицы. Многие бежали из столицы.

Родители Армана пришли к нему в его квартиру на площади Фюрстенберг. Морис вошел вслед за лакеем Жоржем и сумрачным взглядом уставился на Армана.

— Когда же ты закрываешься?

— Закрываться? — переспросил Арман, целуя мать и вдыхая ее запах — запах сирени.

— Конечно, закрываться. Все дома моды и парфюмерные салоны закрыты.

— Не вижу в этом необходимости, — возразил Арман. — Это значит лишить работы рабочих на фабрике и служащих в магазине.

— Ты просто дурак, Арман, — гневно сказал Морис. — Твое упрямство тебя погубит.

— Ты это уже предсказывал, когда я ушел от Шанель, — возразил Арман, — но я не так уж плохо устроился.

— Ладно, молодой петушок, — мрачно усмехнулся Морис, — кукарекай, пока в суп не попал. Посмотрим, что ты запоешь через несколько месяцев.

— Пожалуйста, — нежно сказала мадам Жолонэй, привлекая Армана к себе, — поедем с нами на юг к моему брату, прошу тебя.

— Я не могу, мама, — Арман нежно погладил ее плечо. Он увидел слезы в ее глазах. — Мне очень жаль, но мне нельзя закрывать фабрику, рабочие останутся без хлеба.

Родители молча покинули дом Армана. — Ну, что ж, — сказал он Жоржу, — мы с вами остаемся охранять крепость.

Жорж сумрачно поглядел на него. — Держу пари, приемов этим летом не будет.

Он был прав. Все знакомые покинули Париж. Многие рабочие попросили отпуск, и Арман вынужден был временно закрыть фабрику.

Арман продолжал экспериментировать в лаборатории. Многие ингредиенты — сырье растительного и животного происхождения — стали недоступны, и он пробовал заменять их синтетикой, используя, например, этиловый синтетический ванилин. Лето подошло к концу, и он снова открыл фабрику.

В конце сентября он устроил у себя дома первый прием после начала оккупации.

Пьер пришел с живой веселой молодой женщиной по имени Мария-Луиза. Раньше она работала художницей в ателье мод, но теперь не могла найти такой работы и устроилась продавщицей в продовольственном магазине.

— Продаю вина и сыры, — зверюги их обожают!

— Немцы? — спросил Арман.

Мария-Луиза кивнула. — Они набрасываются на наши французские деликатесы с детской жадностью. Словно у себя дома голодали. — Она пожала плечами. — Магазины открылись, и они на все набрасываются, как сумасшедшие. Наверное, и духи будут покупать.

— Чтобы дарить родным в Германии во время отпуска? — предположил Арман.

— Слышал анекдот? — спросил Пьер. — Подпольщик переоделся в немецкого солдата. Все в форме было правильно, но его арестовали. Почему? Он ничего не тащил под мышкой!

— Они тащат все! — засмеялась Мария-Луиза, и ее высокая грудь заколыхалась. Погрустнев, она прибавила: — Все и растащат в конечном счете. Мне иногда кажется, что сейчас Париж похож на изнасилованную женщину, или хуже того — на куртизанку, которая выставила свои прелести, а боши набросились на них…

Арман бросил на Пьера удивленный взгляд. Мария-Луиза показалась ему яркой и живой, но суждения о политике из женских уст были непривычны Арману и привели его в замешательство. Пьер же, очевидно, восхищался всем, что говорила и делала девушка. «Глубоко же вонзилась стрела Купидона», — подумал Арман.

Начали собираться остальные гости, и у Армана не было случая поговорить с Пьером наедине о его новой подруге, но в конце вечера Пьер сам отвел Армана в сторонку, однако заговорил не о Марии-Луизе.

— Я думаю, ты должен знать. Мои родители скоро уедут. Они напуганы. Они уедут надолго, до самого конца этой вонючей войны. Мы никому не говорим об этом, но ты такой добрый друг, что они захотели с тобой попрощаться.

— Когда они уедут?

— В следующую среду.

— Я приду послезавтра, хорошо?

Пьер кивнул.

На следующий день мадам Дю Пре вышла из дому к своему зеленщику, который обещал оставить для нее зеленый горошек. Она не вернулась. Пьер и месье Дю Пре пошли ее искать, и лавочник рассказал, что немецкий солдат швырнул ее в машину и увез.

Месье Дю Пре громко зарыдал; Пьер беспомощно держал его за плечо, не находя слов утешения.

За неделю месье Дю Пре превратился в старика. Он ходил по комнатам, повторяя имя жены, ничего не ел. Ему хотелось умереть.

— Еще есть надежда, — уверял его сын, но сам он надежду уже потерял и сделал ставку на выживание. Пьер зарегистрировал в мэрии брак с Марией-Луизой, и через три часа они уехали в деревню, где у Дю Пре сохранился дом. Отъезд в деревню мог бы спасти мать, но теперь спасаться надо было Пьеру — сыну еврейки. И по закону иудаистской религии и по установлениям гитлеровского права он считался евреем.

Арман был единственным свидетелем на свадебной церемонии. Когда он прощался с семьей Дю Пре, Пьер прошептал ему на ухо свой адрес: — Приедешь к нам, если тут придется туго! Даст Бог, найдешь нас живыми…

Арман крепко поцеловал его и пожелал удачи.

— Тебе тоже. — Пьер попытался пошутить: — Эй, старик, только уж ты не суй свой «золотой нос» куда не надо! Не попади в беду, веди себя смирнехонько!

Пьер очень переживал отъезд друга. Семья Дю Пре сыграла огромную роль в его жизни. Он давно выплатил денежный долг, но долг благодарности был безмерным. Писать им он не мог, потому что преследования евреев усилились — их хватали не только на улицах, но и в собственных домах. Нелегко приходилось и французам. Парижане голодали, на улицах не осталось бродячих кошек — их ловили и жарили, стреляли и ели и ворон, хотя врачи предупреждали об опасности этой пищи. Только немногие богатые обитатели столицы жили по-прежнему: ходили в ночные клубы и рестораны, посещали театры, продукты покупали на черном рынке.

В их числе был и Арман. Он не ошибся, когда решил, что спрос на парфюмерию сохранится. Многие парфюмерные фабрики закрылись, так, прекратила свою деятельность фирма Монтальмонов — старинных соперников парфюмерии Жолонэй. Это создало повышенный спрос на товары Армана. Немецкие офицеры покупали духи фирмы «Жолонэй» для своих жен в Германии и любовниц в Париже, пользовались одеколонами фирмы. Французские чиновники в Виши тоже гонялись за духами фирмы Армана. Сама мадам Петэн расхваливала аромат «Души». На день рождения матери Арман принес гуся, два окорока, копченую рыбу, шоколад и бутылку виски.