Полуночный Ангел - Берд Джулия. Страница 65

– А как она оказалась в клинике?

– Год назад она сбежала после священного ритуала, приехала в Лондон и сразу же отправилась в эту клинику, уж не знаю, откуда ей про это заведение стало известно. Добсон выследил ее и сделал все необходимое, чтобы она разучилась говорить. Я велел Добсону вернуть девчонку в клинику, поскольку знал, что леди Боумонт частенько там бывает. После того как вы получили информацию, убедившую вас приехать сюда, девчонка мне стала больше не нужна, и я счел за лучшее избавиться от нее.

– И сколько же всего было этих несчастных?

– Так, дай-ка посчитать. – Граф подошел к костру и задумчиво откинул голову. – Каждый год по девственнице в течение… ну, скажем, последних двухсот лет…

– Этого не может быть!

Граф насмешливо посмотрел на сына:

– Как, должно быть, неприятно величайшему лорду Загадке узнать, чем занимались его предки, ведь он, при всей своей проницательности, даже не догадывался об этом.

– Ты хочешь сказать, что этот варварский обычай переходил по наследству от отца к сыну? И что мой дед…

– Да, именно так. Однако должен заметить, что пятый граф Боксли не слишком-то чтил семейные традиции. Он иногда присутствовал на ежегодно проводившихся священных ритуалах, но сердце его никогда к этому не лежало. Он предпочитал иметь дело со шлюхами. Я же куда более предан вере моих мудрых предков. В отличие от лорда Боумонта я никогда не умру от сифилиса. И прибегать к убийству мне не было никакой нужды. Обычно я щедро платил родителям за право дефлорировать их дочь, которой не приходилось рассчитывать на хорошее приданое.

– Все так же, как у «ботаников».

– Нет, Монтгомери, у «ботаников» все слишком прозаично. Они попросту насилуют юных девиц. Я же своих девушек боготворю. И к тому же благодаря моей щедрости они потом счастливо выходят замуж. А вот Добсона вообще не следовало приобщать к нашей семейной традиции.

– Констебль Барнабас сегодня сообщил мне об одном диком обстоятельстве, касающемся Добсона, – сказал Хью. – Когда судебный эксперт осмотрел его тело, то выяснилось, что Тревор Добсон был кастрирован.

Граф лишь гнусно усмехнулся:

– Этот дурацкий бриллиантовый листок определенно скрывал полнейшее отсутствие того, чему под ним полагалось быть! – Граф прошествовал к своему трону и сел на него. – Добсон получил то, что заслужил. Сожалений по этому поводу ты от меня, во всяком случае, не услышишь.

– Он же был твоим братом. Почему ты так ненавидел его?

Граф наклонился вперед и, вдруг вспыхнув от ярости, закричал:

– Потому что этот мерзавец спал с моей женой!

Хью был потрясен.

– С моей матерью? Так, значит, они все-таки были любовниками! – Ярость и боль в глазах отца подсказали Хью, что все обстояло именно так. – И ты его за это кастрировал. – Это был не вопрос, а утверждение.

Боксли даже не сделал попытки это отрицать.

– Мало того, что он соблазнил мою жену, так он еще позволил этой глупой молочнице удрать. Она ударилась в истерику и сама не видела, куда несется, – вот и упала со скалы. А потом ты нашел ее тело и без конца говорил об этом и задавал массу ненужных вопросов. – Голос Боксли стал до странности тягучим, после того как он сделал еще несколько глотков из своего кубка.

Хью видел, что глаза графа постепенно стекленеют. В пойло явно был подмешан наркотик. Что, если попытаться воспользоваться его состоянием? Хью решил разговорить старика. И начал вспоминать давно минувшие времена.

– Ты в самом деле думаешь, что моя мать и Добсон были любовниками?

– Я в этом уверен. Почему, как ты думаешь, я отослал ее прочь?

Хью почувствовал, как у него защемило сердце.

– Так, значит, она не была душевнобольной? Ты упек ее в лечебницу потому лишь, что у нее завязался роман?

Граф посмотрел на Хью так, словно тот был непроходимым тупицей.

– Я обязан был думать о своей репутации. Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы восстановить былое величие и славу нашего рода. Я не мог позволить твоей матери все разрушить.

Боксли говорил так, словно смерть жены была мелочью по сравнению с усилиями, которые он прилагал, чтобы поддерживать свою кристально чистую, по его убеждению, репутацию. Хью почувствовал, как его захлестывает гнев. Он с силой сжал кулаки и выкрикнул:

– Но она же покончила с собой в этой лечебнице!

– Она была мне неверна и заслуживала того, чтобы умереть, – убежденно произнес он. – К тому же не думаю, что ей самой так уж хотелось жить после того, как ее любовник лишился своего мужского достоинства.

Хью сделал глубокий вдох и шумно выдохнул.

– Как… Каким образом тебе удалось кастрировать моего дядюшку, не убив его при этом?

Граф улыбнулся:

– Это потребовало помощи, которую с готовностью предоставил доктор Кили. Жутко кровавая процедура, должен заметить. Я, разумеется, присутствовал при этом. Как обманутый супруг я имел на это полное право.

– Ты лишил его мужского достоинства только из-за того, что он переспал с твоей женой?

– И еще не забудь про девчонку, из-за смерти которой ты столько времени сходил с ума. Тревор угрожал скомпрометировать честь семьи, которая на протяжении нескольких столетий была одной из самых уважаемых. Нам приходилось платить немалые деньги за девчонок, а Добсон едва не поставил все под угрозу, когда позволил одной из них улизнуть.

Боксли встал и картинным жестом скинул с себя свой белоснежный плащ. Под плащом на нем была лишь набедренная повязка из оленьей кожи, над которой была вытатуирована огромная бабочка. Глядя на порядком сморщившуюся кожу на груди отца, Хью с особой ясностью осознал, что, несмотря на всю его показную браваду, это был попросту жалкий сумасшедший старик.

– Узрите священную бабочку! – произнес Боксли хорошо поставленным голосом. – Она появляется на свет из куколки. Тот, кто узрит богиню, обретает бессмертие.

Он подошел к костру, поднял небольшой кувшин и вылил часть его содержимого, в огонь. Языки пламени синими и красными всполохами взметнулись высоко вверх.

– Очень впечатляет, – хмыкнул Хью.

– Я каждое воскресенье хожу в церковь на службу, – сказал Боксли, оглянувшись на сына. – Этого вполне достаточно, чтобы иссушить душу любого. Этот бог, которого распяли на кресте, предлагает всем вечную жизнь, но, чтобы получить ее, требуется превратить свое земное существование в ад. Бедность, самоистязание и самоуничижение – вот главные шаги на пути к вечному блаженству. Я не знал настоящего счастья до тех самых пор, пока отец не посвятил меня в друиды. Древние язычники верили, что тело – это священный храм, и поклонялись ему, наше же общество требует от нас притвориться, будто никаких телесных потребностей не существует, будто все плотское порочно. Ты знал, что твоя мать устраивала истерики каждый раз, когда я являлся к ней исполнить свои супружеские обязанности?

– Тогда неудивительно, что она искала утешение в объятиях твоего сводного брата, – прошептал Хью.

Граф бросил на сына полный ненависти взгляд:

– Как ты смеешь защищать эту прелюбодейку и осуждать меня?! Любовь, которой она не могла мне дать, я нашел здесь.

– Любовь! – усмехнулся Хью. – Чью?

Боксли перевел затуманенный взгляд на камень, возле которого стояла Софи.

– Вот она, моя прекрасная Керридвен. – Он подошел к девушке и приподнял ее голову за подбородок. Софи держалась очень мужественно, и только взгляд ее то и дело обращался к Лидии, которая подбадривала девушку кивком. Они явно успели договориться о том, как им следует себя вести. – Как же она прекрасна! И такая невинная, такая чистая. Моя белая богиня. Знаешь, Хью, благодаря ей я никогда не умру. Она бессмертна.

Хью украдкой бросил взгляд на Лидию. Она чуть улыбнулась и одними губами произнесла: «Он безумен».

– У этой девушки есть имя. Ее зовут Софи Парнхем, – подчеркнуто спокойно сказал Хью. Был ли смысл пытаться договориться с этим человеком? Хью начал сомневаться в том, что это стоит делать. – Софи никакая не Керридвен. Ты похитил ее. И собираешься ее изнасиловать. Давай будем называть вещи своими именами.