Противофаза - Пастернак Евгения Борисовна. Страница 40

Вот так они – в смысле женщины – и правят миром. Подластятся, поплачут, прижмутся к тебе… А потом оказывается, что все вышло по щучьему велению, по женскому хотению. Есть у меня друг, который недавно отметил десятую годовщину утраты независимости. Сидят они с супругой, вспоминают, как оно было все эти десять лет, и вдруг он напрягается и заявляет:

– Слушай! Мы же все время живем так, как тебе хочется!

– Конечно, – отвечает жена. – Это же нормально. А помнишь, как мы…

Мой друг (между прочим, человек напористый и топ-менеджер) устроил тогда жуткую истерику. Но потом они быстро помирились и стали жить по прежнему сценарию, в угоду слабой половине семьи.

Все это я вспоминал, добираясь на следующее утро на работу. Постепенно стали всплывать подробности вчерашнего вечера. Например, я совершенно не разозлился, когда выяснилось, что машину я Кате оставлял зря – ни на какую работу она не ездила, а просидела с Машкой дома. А как было злиться, если мне сообщили об этом в такой момент, когда… Словом, в этот момент я был со многим согласен. Я даже признал себя виновным в наведении внутриквартирного бардака. И опять забыл сообщить, что сворачиваю свой эксперимент в провинции и возвращаюсь в Москву.

По работе я бродил, флегматично выслушивая новости и проблемы. На большую часть сообщений реагировал вялым пожатием плечами. Чего напрягаться, если меня здесь не будет через… А когда я собираюсь валить отсюда? Я даже остановился посреди офиса, пытаясь увидеть ответ на белоснежном потолке. Когда этот испытанный способ ответа не дал, пришлось звонить руководству и обсудить сценарий возвращения с ним.

– Давай завтра! – тут же ответил мне директор. – Выставка на носу. Мне каждый человек дорог.

– Завтра? – я откровенно растерялся. – Так выставка еще через три недели.

– Не «еще», а «уже»!

– Да мне дела еще сдать нужно.

– За три дня управишься? Вот и приезжай!

– В пятницу?

– Что-то ты там совсем раскис, Сергей Федорыч! И что, что в пятницу? А не нравится в пятницу, приезжай в четверг! Все, давай, у меня люди.

Директор был прав. Отвык я от такого темпа. Чтобы начать процедуру передачи дел, мне понадобилось два часа. Василий выслушал меня со сдержанным энтузиазмом.

– Ладно, передашь. Только не сегодня же! День уже почти закончился. Давай завтра. После обеда. Или послезавтра. Хотя там уже конец недели. Может…

– Не может. Я послезавтра уезжаю.

– Какие вы шустрые, – вздохнул мой преемник, – ладно, давай начнем сегодня.

Со сдачей дел пришлось провозиться до позднего вечера, и все равно ничего толком передать не успел. Глянув на часы, мы хором охнули и улетели успокаивать своих женщин.

Особенно хорошо это получилось у меня.

– Все, – заявил я с порога, – через день уезжаю в Москву.

– Когда вернешься? – поинтересовалась Катя, хмурясь на мою грязную обувь.

– Никогда. Теперь уж вы к нам. Я теперь опять в Москве работать буду.

Катя отреагировала адекватно.

Теперь я точно знаю, как чувствует себя человек, если ему по голове стукнули мешком с мукой. Не больно – он мягкий, но в глазах темно и колени подкашиваются. А еще звездочки перед глазами: то ли мука не осела, то ли силу удара не рассчитали.

Мозг отказывался воспринимать информацию.

– Когда ты вернешься?

– Никогда.

Что еще сказать? Что спросить? Я впала в ступор. Я была потрясена так, что даже плакать не моглось. Сергей прошел в комнату, переоделся, помыл руки, пришел в кухню, а я так и стояла в коридоре, пытаясь осмыслить слово «никогда». Так нельзя, это не по-человечески! Взять и вывалить это на меня в тот момент, когда я совершенно не была к такому готова! Объяснил бы что-нибудь, смягчил бы удар. Сказал бы по крайней мере что-то вроде: «Катя, ты очень хороший человек, но…» – а то сразу «никогда».

– Кать, я тебя в третий раз спрашиваю, что мне есть – сосиски или сырники? Что Машке оставить? Эй, ты где?

Какие сосиски? Какие сырники? Он что, еще собирается покушать напоследок? Дорогая, я от тебя ухожу, только сначала поем! Совершенно не раздумывая, я схватила со стола тарелку и шахнула ее об пол.

– Хрен тебе с маком, а не сосиски! В Москве поешь!

Сергей разобиженно похлопал на меня глазами и гордо удалился в комнату, где ночевал, когда приехал.

Я дрожащими руками помыла посуду, приняла душ и, глотая слезы, свернулась калачиком в холодной одинокой постели.

Как же так? Я должна попытаться поговорить? Но он же сказал, что никогда не вернется, о чем еще спрашивать?

Но я же люблю его! Неужели вот так просто возьму и отпущу? Я должна попытаться уговорить его взять меня с собой!

А с другой стороны, я представила себе, что сейчас спрошу: «Сергей, а ты не хочешь жить с нами вместе?», а он ответит: «Не хочу». Меня от ужаса затошнило.

Нет, сейчас не могу. Потом, потом, не сейчас… Утром поговорим.

Машка пришла ко мне под бочок в три часа ночи.

– Мама, а куда дядя Сергей ушел?

– Он не ушел, он спит в другой комнате, – пробормотала я.

– Да нет, он оделся и куда-то пошел.

Я вылетела из комнаты и наткнулась на пустой диван. Никогда не думала, что можно одеревенеть от страха.

А вдруг он больше не придет?

– Ма-а-м, где ты?

– Иду.

Я уткнулась носом в Машку. Какое счастье, что она у меня есть. И никуда не денется.

Женщины – это не загадки.

Это ловушки. Это волчьи ямы, калканы и противопехотные мины, запрещенные уж не помню какой конвенцией.

Только что все было хорошо, мы поговорили о том, что мне придется вернуться в Москву – и вдруг скандал и ужас! Или до нее так долго доходило? Не знаю, раньше Катя тугоумием не отличалась. Или это пресловутый менструальный синдром? Ну с чего было на невинный вопрос об ужине устраивать истерику и бить об пол тарелку с аппетитно пахнущей картошкой? Не нравится тебе что-то – так скажи, зачем еду переводить.

Я, конечно, гордо удалился, но обида осталась. Обида без обеда – обида вдвойне. Через некоторое время я понял, что голод заглушает обиду. Как назло, в этой приемосдаточной суете я совсем забыл пообедать. А картошка была тушеная. До сих пор пахнет. Или это обонятельные галлюцинации? Тайком сходил на кухню проверить и убедился, что пахло действительно заманчиво.