Куда он денется с подводной лодки - Труш Наталья Рудольфовна. Страница 27
И вот сегодня он встретил ее. Через двадцать лет. Или больше? Баринов принялся подсчитывать даты, сбился. Плюнул.
Он взлохматил пятерней волосы, пожамкал тронутую однодневной щетиной морду.
«Не-е-е-е-т! Так не пойдет! – подумал Баринов. – Я все эти годы думал о ней, а сейчас, когда она вот тут, рядом, спать лягу?! Нет уж. Сейчас соберусь и пойду к ней. И будь что будет...»
Он сдвинул чайник на уголок плиты, чтобы крышка на нем не плясала от бурлящего кипятка. Посмотрел на себя критически в зеркало. Вооружился электробритвой и принялся яростно драть едва заметную растительность. Чем ближе он был к цели, тем меньше боевого задора у него оставалось. А когда он, чисто выбритый, в красивом, крупной вязки свитере и любимых джинсах, был почти готов шагнуть за порог, его вдруг охватил страх. Ну вот, струсил подводник Баринов элементарно! Может такое быть?! В горящей подлодке в свое время не струсил, а тут... Просто представил, как она выставит его за порог, и усомнился в правильности своего решения. Даже цветов у него не было. А без цветов к женщине – точно выставит!
Баринов присел у стола и выглянул в окно, в щелочку между занавесками. В домике напротив горел свет. Если бы Баринов видел хорошо, как это было еще недавно, он бы, конечно, разглядел за кокетливой шторкой с рюшечками свою Гусю.
* * *
Ей тоже не спалось. Сохранившая внешние спокойствие и невозмутимость Инга от встречи с Ильей пережила внутренний взрыв. Все эти годы она усилием воли освобождалась от рыжего мальчика, старалась забыть его, и рада была, что сердце уже не болит от воспоминаний. Да и Стас Воронин помог ей в этом. А потом родился Денис, который по странному стечению обстоятельств был рыжим. И, глядя на него, Инга с грустью думала, что именно таким был бы сын от ее любимого рыжего мальчика. Она уже не болела им и вспоминала о первой своей любви с тихим сожалением. И даже задавала себе вопрос: а любовь ли это была? Может быть, просто увлечение?
Образ рыжего мальчика постепенно стирался из памяти, черно-белые фотографии были безжалостно уничтожены. Другая жизнь, другая любовь, совсем другой рыжий мальчик – сын. Она почти забыла Илью Баринова. Во всяком случае, ей хотелось думать, что забыла.
Лишь однажды она едва не потеряла самообладание. Много лет назад в Атлантике затонула советская подводная лодка. Времена были уже другие, шила в мешке не утаить, и подробности гибели боевой субмарины сообщали все газеты и все телеканалы.
Инга смотрела новости и в списке погибших моряков-подводников увидела знакомую фамилию...
Хорошо, что дома никого не было. Инга страшно закричала тогда. Потом разрыдалась. Потом, икая и стуча зубами о край стакана, пила валерьянку и никак не могла прийти в себя.
Она просидела весь день у телевизора, смотрела сводки новостей. Когда снова показали список погибших моряков, она разглядела не только фамилию, но и инициалы – «Баринов ИХ». Ее рыжий мальчик был «И.А.» – Илья Александрович. Но она понимала, что в ситуации неразберихи, которая царила в тот момент на флоте, инициалы вполне могли перепутать. Она не хотела верить, что ее рыжий мальчик погиб в холодной воде Атлантического океана, она гнала от себя эти черные мысли. Она покупала все газеты, искала любую информацию о подводниках. Наконец через пару дней одна из газет опубликовала фотографии погибших, и Инга увидела, что Баринов И.Т. – это не Илья.
С газетной полосы на Ингу смотрел совершенно другой человек, даже отдаленно не похожий на ее любимого рыжего мальчика. Ингу прорвало. Она горько плакала. В этом плаче была нормальная бабья жалость к тем, кто уже никогда не придет из последнего похода. И еще она понимала, что плачет по своей несостоявшейся любви.
Она часто думала, что случилось тогда – почему Илья резко оборвал отношения с ней без каких-либо объяснений, почему вернул ей письма. Она могла тогда написать ему и попросить все объяснить. Сегодня она именно так и сделала бы...
– Что ж не сделала? – спросила Инга сама у себя вслух. – Вот сегодня как раз и был тот случай. Взяла бы и спросила...
«А вот возьму и спрошу... Вот сейчас оденусь и пойду к нему. И пусть скажет, что это такое он обо мне узнал, если так поступил...» – Инга за время своего затворничества научилась говорить сама с собой. Иногда «советовалась» с котом. Он в ответ мявкал, и она по его «мур-р-р» и «мяу» понимала, где – «одобрямс», а где – не очень.
Кот дал «одобрямс», и Инга, подстегивая себя мыслями о собственной невиновности перед Бариновым, начала собираться в гости.
– К тому же мы ведь и не в гости, правда?
– Мур-р-р-р!
– Мы за правдой... – Инга открыла чемодан и достала оттуда свой любимый пушистый свитер. – Вот это очень даже подойдет...
– Мур-р-р-р!
– Правда, надо как-то отгородиться от него, чтобы у него и в мыслях не было, что я обрадовалась и прибежала к нему первая! Правда?!
– Мур-р-р-р!
– Правда! Ачем мужика можно напугать? Не-за-ви-си-мо-стью!
– Мяу?
– Ну, тебе не понять. И не надо...
Инга где-то читала, что мужчину надо сломить в первый момент общения. Причем так, чтобы у него и мысли никакой задней не возникло. «Или передней? Передней! Точно! У них, кобелей, все мысли – передние!» – подумала она про себя.
Сломить врага она собиралась конечно же внешним видом: деловой наряд, шпильки, очки и хорошо бы – сигарета. И хорошо бы, чтобы длинненькая такая, темненькая. Увы, в этом деле Инга была полным профаном. На подоконнике лежала пачка сигарет, Тоськина. Они с тетей Соней тайком друг от друга покуривали.
Инга вытащила сигарету. Покрутила ее, подожгла. Попробовала затянуться – не получилось. Решила, что вполне достаточно будет просто имитировать курение: чуть-чуть втягивать дым в рот и красиво выпускать его тонкой струйкой.
Она подошла к зеркалу. Все было как задумано. Образ – зашибись! Вот только со струйкой – не очень. Не получилось. Но туману напустить можно, вернее, дыму!
Инга порепетировала перед зеркалом свою встречу с Ильей Бариновым и осталась довольна. Шпильки напоказ – это любого мужика сразит наповал.
Еще очки. Очки тоже предлагали мужчинам держать дистанцию. Это ей давным-давно объяснил один университетский препод. На свою голову, между прочим, объяснил. Он волочился за Ингой, и она уже не знала, как от него отвязаться, но однажды он сам подсунул ей в руки «противоядие».
– Инга! – сказал он как-то, усаживаясь к ней за столик в кафе. – Когда вы в очках, я вас боюсь!
– Почему? – удивленно подняла брови Инга.
– Потому что, если бы не очки, я бы давно плюнул на все условности и поцеловал бы вас! А когда вы в очках, сделать это практически невозможно. Тут или вас поранишь, или ненароком собственный глаз выколешь!
Так что очки и шпильки – женское оружие, которым Инга научилась владеть в совершенстве. Ну и дым сигаретный в довесок. Так что можно не сомневаться: у Баринова если и возникнет какое сексуальное влечение, она ему поможет справиться с ним – потушит.
Вот так она раззадоривала себя на предстоящую встречу, понимая, что никуда не пойдет. Что она ужасно боится снова встретиться с тем, которого так любила и, как оказалось, совсем не забыла.
Инга затушила сигарету. Во рту было противно, на душе – тоже. Она сбросила любимые шпильки, натянула не менее любимые свои полосатые носки, сунула ноги в растоптанные серые валенки и села к столу у окна.
Она выглянула на улицу через щелочку неплотно сомкнутых занавесок и чуть влево наискосок через огород увидела свет в окне соседнего дома и тень, большую и страшную, словно медведь навалился на стол.
– Никуда не пойду! И пошел он к чертям!
– Мур-р-р-р! – согласился с ней лысый кот.
* * *
А назавтра была пятница – банный день. И Инга с обеда стала готовиться к священному ритуалу.
Она сновала от дома к бане, притулившейся на задворках участка, – то проконтролировать, как вода набирается в бак, то подкинуть дров в топку. Когда скатывалась с крыльца, невольно косилась на бариновские хоромы. Никаких признаков жизни. Даже печка не топилась.