Куда он денется с подводной лодки - Труш Наталья Рудольфовна. Страница 4

* * *

Она и правда собиралась серьезно поработать, но на запущенной даче Кузнецовых надо было для начала навести порядок, а это оказалось делом нелегким. Софья Гавриловна, будучи дамой модной и экстравагантной, на даче жила как крестьянка. И весь хлам, скопившийся за зиму, весной перевозила за двести километров.

– Какое счастье, что у нас нет машины! – говорила иногда Тося. – Ты представляешь, сколько бы мама могла увезти на машине, если даже в сумке-тележке с колесиками она умудряется за лето перетащить туда гору барахла! На чердаке стоит сундук. Я как-то добралась до него. Думаешь, что там было?

– Что? Золото-алмазы?

– Ага! Лифчики мамины! Штук сто, наверное, атласные «чепчики» времен хрущевской оттепели! Я ей говорю: «Мам! Ну на хрена ты это сюда притащила?» – «Носить буду! Не выкидывать же!» – ответила. Куда носить?!! Сколько надо женщине этого добра??? Не сто же штук!

– Так ты бы выбросила, – посоветовала подруге Инга.

– Да ты что?! Потом скандал будет. Пусть лежат…

Инга забралась на чердак в первый же день. Там было тепло от нагревшейся на солнце крыши. В щели и мутное чердачное окошко пробивались лучи, в которых вихрились миллиарды пылинок. Они щекотали нос так, что Инга расчихалась.

Она нашла тети-Сонин сундук. В нем и правда обнаружился склад атласных старых бюстгальтеров, смешных и стыдливо-уродливых, сшитых в пятидесятых годах на советской фабрике нижнего белья простенько и недорого.

А на самом дне сундука Инга нашла фотоальбомы. Она расположилась в пыльном старом кресле, стоявшем посреди чердака, и открыла первый, сильно потертый, с металлической застежкой на толстенных корочках переплета.

В нем были старые пожелтевшие фотографии. Виды какого-то поселка или маленького городка, видимо на Севере: полузанесенные снегом улицы, скользкие деревянные мостки-ступеньки в горку и с горки, полоска воды с подводной лодкой у причала, бравые веселые моряки.

– Ну-ну! – сказала Инга вслух сама себе. – Это у нас единственная любоФФ тети Сони – моряки!

Тетя Соня любила этот старый анек дот про то, как бабушка поучает внучку: «Любовь в жизни должна быть единственной, внученька! Вот как у меня – моряки!»

* * *

Через три дня на Ингу навалилась жуткая беспросветная тоска. Она наконец поняла, что все случилось с ней, а не в плохом кино. Будто действие успокаивающего укола закончилось.

Она проснулась в тот день с головной болью, с тяжестью в сердце и – самое неприятное – с жалостью. Она жалела себя, сына и, как это ни странно, Стаса Воронина.

Все-таки она его любила, хоть и замуж так скоропостижно вышла назло тому, кто предал ее двадцать лет назад – поверил сплетням и бросил.

А Стас… Инга даже по истечении двух десятков лет в браке испытывала к нему чувства. Впрочем, было от чего. Стас был нежен и ласков, покладист, но где надо – решителен. Он не обделял Ингу вниманием, не заставлял ревновать. Если даже в его жизни были какие-то тайны, сумел сделать так, что Инга никогда о них не догадывалась. А самое главное, она помнила, как он спас ее от одиночества, от детского горя. Он оказался лекарством от первой любви.

Будучи по своей природе правдоискателем – вся в отца! – Инга вдруг явственно ощутила, что это такое – правда, которую иногда лучше не знать. И ведь если бы она докапывалась, если бы, как следователь, связывала ниточки, чтобы вытянуть всю правду! Нет! Правда эта сама упала в ее руки, как плод перезрелый, и что делать с ней теперь, Инга не знала.

Она понимала только одно: ее благополучная семейная жизнь рухнула в одну минуту. Она даже винила себя в том, что не позвонила заранее. Пусть бы была у Стаса его тайная жизнь. Может, и не жизнь, а так, эпизод, как он сам ей сказал. Но она бы не знала об этом и смогла бы, как и прежде, жить в семье, заботиться о нем, о том, чтобы у него были свежие носки и рубашки и необходимая литература для диссертации, которой Стас занимался, блинчики по воскресеньям и соль Мертвого моря для ванны. Инга все делала для него с душой. Просто по-другому не представляла себя в семье.

И вот все это рухнуло в одно мгновение. И впереди еще были объяснения с сыном и братом, и она совершенно не представляла, что делать. Сказать в лоб тому и другому правду? Денис отвернется от отца, а брат… Ингмар нрава сурового, как отец. И вправду ведь «закопать» может бывшего мужа.

Стоп! Муж еще не бывший, во всяком случае по документам. А вот с разводом он потеряет многое. Сам хоть и не последний человек в своем деле – Воронин был очень хорошим пластическим хирургом и прекрасно зарабатывал, – но загородный дом принадлежал по праву наследования Инге и Денису. Стало быть, Стасу придется уходить чуть ли не на улицу.

Инга на мгновение забыла о том, что пока не ему, а ей пришлось уйти из отцовского дома, и не по своей прихоти, а потому, что муж ее оказался слишком любопытным и слишком современным. Ей было жалко не себя, а Стаса. Она вдруг всей кожей ощутила, как все плохо. Другой жизни – без семьи – она себе не представляла. Жизни с ним после увиденного она не представляла тоже. И хоть разорвись! Думать о том, что она что-то новое и добротное построит в свои тридцать семь, – смешно. Да и не хотелось ей. Стас был родным. И это было то главное, что по прошествии трех дней буквально парализовало Ингу. Это было как смерть любимого человека. Только, умри он по-настоящему, ей, наверное, было бы гораздо легче.

Хандра навалилась на Ингу такая, что не радовало нежное майское солнышко. Она потеряла всякий интерес к жизни. Механически вставала с утра, потому что уставала лежать без сна с открытыми глазами. Механически варила кофе и выползала на крылечко. Сидела на прогревшихся некрашеных ступеньках дома, по которым блуждали солнечные зайчики, пила, не чувствуя вкуса любимого напитка, шевелила босыми пальцами ног и думала, как прожить еще один пустой день своей жизни.

Она знала, что должно пройти время. Трудно сказать – сколько. Когда умер отец, она залечивала душу года три. Сейчас умерла любовь. Вернее, не любовь, а семья, что было для нее синонимом любви. И сколько ей придется залечивать раны, она не знала, но догадывалась, что долго. Ей хотелось только одного – чтобы дни поскорее пробегали, отдаляя от нее тот день, в который все это случилось. А время, как назло, текло медленно. Так всегда бывает.

* * *

Еще через две недели своего затворничества на даче Кузнецовых Инга стала проявлять интерес к себе. Внимательно разглядывала свое отражение в зеркале и сама себе не нравилась. Волосы потускнели, глаза потухли. «Женщина под сорок», хотя ей ее возраста никто никогда не давал.

И не из-за отражения в зеркале, а скорее из-за выработанной с годами привычки она решила встряхнуться и посетить парикмахера и косметолога. Да, еще надо было забрать из дома Митрофана – лысого кота, которому без нее наверняка очень одиноко. Стас недолюбливал «ненормального», по его мнению, Митю, который родился без шерсти, криволапого, с усами, закрученными в крошечные штопоры. А Инга, наоборот, души в нем не чаяла.

Когда Денис год назад объявил родителям, что уезжает к дяде в Финляндию, учиться в университете, у Инги будто кусок сердца отрезали. Она понимала, что это когда-то произойдет, но не думала, что так скоро.

С отъездом сына Инга второй раз в жизни ощутила сиротство. Стас, как мог, утешал ее, говорил прописные истины о том, что дети вырастают и уходят, и это нормально. Для Инги дом без Дениса опустел. Будто воздух выкачали. Этот вакуум надо было как-то заполнить.

Митяя она привезла с выставки. Он был смешной и жалкий. Кот стоял на дрожащих лапах посреди кухни, как инопланетянин, прилетевший на Землю. У него были огромные глаза, усы-спирали и редкие детские волоски вместо нормальной кошачьей шубки.

Любви между Стасом и Митей не случилось. Митя и рад был бы его полюбить, но Стас брезгливо отдергивал руку, когда кот приходил к нему. Предлагать свою любовь, не получая взамен ласки, Митя не стал. Он любил Ингу.