Стеклянная мадонна - Куксон Кэтрин. Страница 12

Он покинул столовую, пересек холл, зашел в гостиную и, присев за столик у окна, сделал несколько пометок.

«Фабрика, 5 тысяч фунтов». Для расплаты с самыми насущными деловыми долгами требовалась именно эта сумма, а не восемь тысяч, но этим его долги не исчерпывались. «Г.Б., тысяча гиней». На данный момент Бостон, проклятый выскочка, удовлетворится и этим. Либо ему везет, как тысяче чертей, либо он водит его за нос. Только зачем прикидываться сыну производителя ножниц, выросшему среди нечистот, а теперь роскошествующему в загородном особняке и корчащему из себя вельможу, вхожего в клубы миллионеров?

«Лейтон, триста гиней». Написав это, Эдмунд оживился: сумма предназначалась для покупки новой лошади для охоты. Проклятый Лейтон не откроет ворот своей конюшни, пока не получит наличные. Эдмунд уже полгода помирал по этой лошади, словно это была женщина, а не бессловесная тварь.

«Портной, сто фунтов». Эти деньги успокоят привереду, который не хотел, чтобы Эдмунд одевался у него, однако боялся ему отказать, зная, что одного слова того будет достаточно, чтобы сильно сократить его клиентуру.

«Блант, двести гиней». «Блант» – фамилия его кухарки, муж которой был кузнецом, а также участвовал в кулачных боях. Эдмунд Легрендж питал большое уважение к Джеймсу Бланту. Благодаря ему он уже много лет выигрывал кое-какие денежки. Через две недели Бланту предстояло сразиться с Крэггом-«быком» из Шилдса. Соперники стоили один другого и могли продержаться полсотни раундов, однако Эдмунд готов был поставить пятьдесят против пятнадцати, что его фаворит одержит победу.

Он сделал еще одну пометку. На бумаге появилось имя «Джесси», рядом с которым он написал «100 фунтов». Потом, склонив голову набок и улыбнувшись, он изменил «100» на «200». Он всегда был щедр со своими женщинами, поэтому, в частности, они и соревновались за его внимание.

Получив общую сумму, он сжег бумагу в пламени свечи, после чего, откинувшись в кресле, удовлетворенно кивнул. Лично ему оставалась добрая тысяча; этого хватит, чтобы пока перебиться.

Он не сомневался, что деньги будут, но мысль о дочери испортила его торжество.

Завтра утром он встанет раньше обычного и принесет ей подарки; она получит пони, нравится это Розине или нет. Девчонке пора научиться ездить верхом. Надо будет почаще с ней видеться, чаще демонстрировать свою привязанность. Необходимо сделать все, даже невозможное, чтобы она забыла увиденное днем.

Глядя на темнеющий сад, он с немалым удивлением обнаружил, что дневное происшествие взволновало и его. Мысль о том, что он может лишиться любви дочери – о возможности утратить ее уважение он не задумывался, – заставила его поежиться от страха. Ощущение было незнакомое, так как раньше ему не приходилось чего-либо бояться. Он знал, что девочка питала некоторые чувства к Розине, но его она и подавно обожала, и он задался вопросом, какие последствия возымеет изменение ее отношения к нему после сегодняшней сцены. Ответ не заставил себя ждать, но он только презрительно махнул рукой, ведь людей, которые переставали его любить или становились бесполезными ему, он вышвыривал из своей жизни, причем с гарантией, что вышвыриваемый, будь он хозяин жизни или пария, [2] станет долго зализывать раны.

3

Аннабелла все еще завтракала, когда к ней в комнату вошла мать в сопровождении Элис и Каргилла, тащившего множество свертков.

– С днем рождения, милая!

– Спасибо, мама!

– С днем рождения, мисс Аннабелла!

– Спасибо, Элис.

Приняв поздравления, она взялась за свертки. С детской непосредственностью она начала с самого объемистого, в котором обнаружила куклу в чудесном платье, присланную тетей Эммой и дядей Джеймсом. Она вскричала: «Какая красота, мама!» – однако предпочтение отдала негритенку, моргавшему, стоило потянуть за веревочку. Отец побывал в ее комнате еще до того, как она поднялась, и оставил музыкальную шкатулку с двумя мелодиями и этого моргающего негритенка. Столь раннее появление отца сперва лишило ее дара речи, но он рассмешил ее, прошептав:

– Мне нельзя у тебя оставаться: сейчас как раз просыпаются слуги, и если они увидят меня в такую рань, то хлопнутся в обморок. – Он указал на дверь. – Появись сейчас твоя Уотфорд, ее придется откачивать.

Она представила себе, как Уотфорд и остальные слуги падают в обморок от столь раннего пробуждения ее отца, и зажала ладонями рот, чтобы не рассмеяться. Пока ее тельце сотрясалось от загнанного внутрь смеха, отец произнес странные слова:

– Вот так, смейся подолгу и громко, смейся надо всем, не поддавайся Богу. Будь веселой.

Он помахал ей в дверях и оставил со смешанными чувствами: ей по-прежнему хотелось смеяться, но одновременно она недоумевала, почему не надо поддаваться Богу. Смешливое настроение пересилило, и она самозабвенно играла с новой куклой и музыкальной шкатулкой, пока не пришла Уотфорд, чтобы одеть ее и накормить завтраком.

Сейчас она разбирала материнские подарки: полдюжины носовых платочков с красивой вышивкой – Розина была мастерицей по этой части, книга сказок Ханса Кристиана Андерсена и дневник в красной кожаной обложке с узорным серебряным замочком и ключиком.

– Мама! – Девочка поцеловала Розину. – Что за прелесть!

Потом свой подарок вручила Элис. Это была Библия. Проснувшееся в ней перед вчерашней вечерней ванной бунтарство взыграло и сейчас: разумеется, Элис может подарить только Библию! Она испугалась, что при этой мысли снова засмеется, как смеялась ранним утром вместе с отцом.

Вперед выступила Уотфорд. Ее подарок представлял собой перочистку в красном вышитом чехольчике, за которую ее сердечно поблагодарила не только Аннабелла, но и Розина. Подарок как нельзя кстати, но, к сожалению, сегодня им не удастся воспользоваться, так как этот праздничный день начнется для Аннабеллы с посещения окрестностей бабушкиного дома.

Сколько она ни сопровождала мать к бабушке, ей так ни разу и не удалось у нее побывать: когда до коттеджа оставалось совсем немного, мать поручала дочь Уотфорд и они резвились, пока Розина отсутствовала. Розина объясняла это тем, что бабушка стара и плохо себя чувствует; впрочем, по словам Уотфорд, старушка дважды в неделю посещала церковь, хотя по воскресеньям, когда туда отправлялось все семейство, ее нельзя было там застать.

Аннабелла видела свою бабушка всего два раза. Бабушка была высокой дамой в черном, с бледным лицом. Девочка предполагала, что детям вообще не разрешается видеться с их бабушками и дедушками, пока им не исполнится десять лет…

К одиннадцати часам она была одета и ждала прогулки через парк. День выдался солнечный и теплый, но поверх голубенького шелкового платьица на нее все равно надели кремовый плащ, а на голову – соломенную шляпку с широкими полями, чтобы солнце не опалило ей личика.

Сидя в гостиной в кресле с золотой вышивкой, едва касаясь ногами пола, она, сложив руки на коленях, ждала появления матери из кабинета, где та беседовала со слугами, и снова вспоминала клубничное поле и нищих детей. Пока мать будет у бабушки, она могла бы опять свернуть туда; если дети окажутся на прежнем месте, она даст им несколько пенсов, чтобы они купили у кухарки еды. Она уже собиралась посоветоваться об этом с Уотфорд, дожидавшейся в холле, но вовремя вспомнила, что нянька назвала детей плохими, и решила дождаться матери и попросить мелочь у нее.

Так она и поступила, чем положила начало цепочке событий, которым предстояло изменить ее жизнь.

– Ты заждалась, милая? Я задержалась.

– Ничего, мама, я сидела и размышляла.

– О! О чем же ты размышляла? – спросила Розина, натягивая белую шелковую перчатку на свою длинную кисть.

– О нищих детях, мама.

– О нищих детях? – Розина вопросительно подняла голову.

– Да, о нищих, которые от голода едят клубнику. Ты не дашь мне несколько пенсов, мама?

Розина, собиравшаяся застегнуть перчатку, прервала свое занятие и спросила: