Первородный грех. Книга первая - Габриэль Мариус. Страница 27

– Он всю жизнь горбатился на них, – говорила тетка Жозефина одному из покупателей. – А кроме грыжи, ничего не заработал. И теперь мочится кровью. А где взять деньги на докторов?

В этот вечер мама приготовила zarzuela, рагу из креветок, моллюсков и цыпленка. Но у Мерседес не было аппетита. Она чувствовала себя больной. И мама уложила ее в постель с грелкой.

Что бы там ни говорили, Мерседес гордилась своим отцом.

На каждом доме она узнавала вещи, сделанные его руками, – от тяжелых железных дверных колец до причудливых флюгеров, что вертелись над крышами.

Все эти предметы хранили в себе прикосновение его рук. Витиеватые замки и засовы, решетки заборов и балконов, горшки и сковородки – тысячи вещей, пришедших в жизнь людей из его кузницы. Но предметом особой гордости являлись ворота, которые он отковал для женского монастыря.

Они были красивыми, крепкими и изящными. Извивающиеся на них змеи казались почти живыми, а лепестки цветов – мягкими и нежными. Она любила эти ворота и гордилась ими.

Время от времени Мерседес захаживала навестить сестру Каталину. Обычно они встречались в тенистом саду, и старая монахиня угощала девочку молоком с кусочком бисквита.

Однако от раза к разу сестра Каталина становилась все более молчаливой. Она сильно похудела, сделалась почти прозрачной и все чаще надолго впадала в задумчивость. Ее серые глаза потускнели, дыхание стало едва заметным. Но молчание не смущало Мерседес. Ей просто нравилось здесь бывать. Нравилось смотреть на ворота и с благоговением касаться затейливых изгибов черного металла. Ей нравилось спокойствие мощенного булыжником монастырского двора, по которому, словно тени, плыли черные фигуры монахинь. Ей нравилось ощущать тяжесть и близость голубого неба над головой.

Порой она думала, что, пожалуй, тоже хотела бы стать монахиней. Отсюда, с вершины холма, открывался такой чудесный вид на бескрайнее море и далекие горы! А можно перегнуться через монастырскую стену и смотреть на расположенные внизу домишки Сан-Люка и на детишек-попрошаек, вьющихся вокруг юбок богатых дам. Здесь, наверху, так легко верится в Бога.

Апрель сменился маем. И в полях зацвели мириады маков, словно миллион кошек поймали миллион птиц и из них брызнул миллиард капель алой крови.

Май, 1927

Сан-Люк

В то утро целая толпа ребятишек собралась вокруг остановившегося возле школы автомобиля.

Мерседес сразу определила, что эта машина совсем не такая, как дедушкин «форд». Она была длинная, изящная, сверкающая красной краской и хромированными деталями. Блестели спицы огромных колес.

– «Студебекер-седан», – проговорил потрясенный Хуан Капдевила. Хуан был лучшим другом Мерседес и отлично разбирался в автомобилях. И еще у него были торчащие в стороны уши, которыми он мог шевелить, что делало его похожим на тощую летучую мышь.

Зазвенел звонок, и дети неохотно поплелись в актовый зал школы.

В этот раз расположившиеся на сцене учителя выглядели особенно строгими, и среди них находились еще двое незнакомых людей. После того как была прочитана молитва, вперед вышел сеньор Санчес, директор, и торжественно покашлял.

– Большинство из вас, дети, знают, что в настоящий момент Испания ведет войну в Марокко, – начал он. – Героическую войну против жестокого и беспощадного врага. А во время войны людям нередко приходится жертвовать своими жизнями. Сегодня я хочу рассказать вам об одном человеке, который принес эту самую великую из жертв. О храбром солдате, сложившем голову, сражаясь в Африке. – Директор перекрестился, все остальные последовали его примеру. – Его звали лейтенант Филип Массагуэр. Он был старшим сыном в семье, которая так щедро помогает Церкви и нашей школе. Он погиб как герой во время штыковой атаки, проявив чудеса бесстрашия и самоотверженности. Его последними словами были «Да здравствует Испания!». В память о его беспримерном подвиге в нашей школе будет установлена мемориальная доска.

Перед тем как распустить учащихся по классам, директор сделал последнее объявление:

– После собрания прошу Мерседес Эдуард зайти ко мне в кабинет.

Мерседес сунула свои дрожащие ладошки себе под мышки. Все это могло означать только одно – наказание. А для девочек оно даже хуже, чем для мальчиков: их бьют по пальцам толстым концом указки.

Леонард Корнадо пнул ее по ноге и стал заламывать себе руки, изображая боль. Хуан сочувственно похлопал ее по плечу. Мерседес поплелась в кабинет директора.

Сеньор Санчес сидел за своим столом. Но он был не один. Напротив него расположился другой человек, в котором Мерседес узнала одного из гостей, присутствовавших на сегодняшнем собрании.

– Вот девочка по фамилии Эдуард, – сказал сеньор Санчес.

– В самом деле? – хриплым голосом проговорил незнакомец.

Уставившиеся на Мерседес глаза были черные и очень сердитые, с тяжелыми веками и длинными темными ресницами. В них застыло какое-то непонятное, едва заметное выражение – не то ожидания, не то любопытства.

– Ты слышала, что я говорил сегодня о героической гибели лейтенанта Филипа Массагуэра? – поигрывая очками, задал вопрос директор.

Мерседес кивнула.

– Вот брат этого человека, сеньор Джерард Массагуэр.

Джерард Массагуэр. Мерседес застыла от ужаса. Неужели должно случиться что-то более страшное, чем наказание? А что, если это имеет отношение к отцу? Она вспомнила, как в Сан-Люк вернулся жестоко избитый Бертран Кантарелл. Ее начало трясти.

– Сеньор Массагуэр только что прибыл из Африки, где он посетил могилу брата. А к нам он приехал, чтобы сообщить эту печальную новость. Он попросил меня познакомить его с лучшей ученицей школы. Поэтому я тебя и вызвал.

– Ну что же, – заговорил Джерард Массагуэр. Он лениво положил ногу на ногу. – Ты Мерседес Эдуард, так?

– Да, сеньор, – прошептала она.

– О тебе прямо-таки слава разносится. Я слышал, ты отличница по всем предметам. Это правда? – Мерседес молчала. – Ну! – прикрикнул он. – Тебе что, кошка язык откусила?

– Н-нет, сеньор.

– Так ты отличница?

– Да, сеньор.

– Даже по арифметике?

Мерседес растерянно посмотрела на директора.

– Я… я думаю, да, сеньор.

Джерард рассмеялся. Он был одет с иголочки. На лацкане пиджака аккуратно приколота маленькая полоска черной материи. Выглядел он, как кинозвезда. Его волнистые волосы были зачесаны назад, на мизинце правой руки сверкал крупный бриллиантовый перстень.

– Не нужно ложной скромности, Мерседес Эдуард. Это дурное качество. Я люблю иметь дело с людьми, которые знают себе цену. – Его черные глаза изучающе разглядывали ее из-под тяжелых век. – Подойди.

С бьющимся сердцем Мерседес повиновалась. Она почувствовала исходящий от этого человека запах, запах одеколона, новой одежды и мужского тела. Он впился в нее глазами.

– Да, – произнес наконец Массагуэр. – У нее умное лицо. Как считаете, директор?

– Истинная правда, сеньор Массагуэр, лицо умное.

– Должно быть, сказалась хорошая наследственность. – Пухлые губы скривились. – В один прекрасный день она может стать настоящей красоткой. Какие чудесные глаза. А кто отец девочки?

– Местный кузнец. Франческ Эдуард.

– А-а! Этот смутьян.

– Так точно, сеньор Массагуэр, анархист. Если не сказать хуже.

– Сколько тебе лет, Мерседес?

У нее пересохло в горле.

– Девять.

Она почувствовала, как сильными пальцами мужчина взял ее за подбородок. Его черные глаза смотрели в упор. Из-за вцепившихся в нее пальцев отвернуться от этого взгляда было невозможно.

– Да ты дрожишь, Мерседес. Ты что, боишься меня? Мерседес ничего не ответила. Она ощутила, как сильно сжались пальцы, отчего ее зубы так сильно впились в щеки, что она даже сморщилась.

– Не бойся меня. Ты меня очень интересуешь, Мерседес.

Слегка покачивая очками, директор со снисходительной улыбкой наблюдал за происходящим.