Первородный грех. Книга первая - Габриэль Мариус. Страница 39

– Что вы имеете в виду?

– «Нет доброго дерева, которое приносило бы худой плод, – монотонным голосом провозглашает отец, – и нет худого дерева, которое приносило бы плод добрый, ибо всякое дерево познается по плоду своему, потому что не собирают смокв с терновника и не снимают винограда с кустарника».

Мисс Гривз смотрит на него широко раскрытыми глазами.

– Вы хотите сказать, что он не ваш… – Она замолкает. Они молча сверлят ее глазами. Наконец она встает. – И все же здоровье мальчика меня очень волнует. И я более чем прежде полна решимости оказать Джоулу необходимую медицинскую помощь. Я это говорю как учитель, а не как частное лицо. Надеюсь, вы меня понимаете. Если до конца следующей недели Джоул не будет носить очки, я сама отведу его к окулисту. И, если я еще когда-нибудь увижу на его теле следы побоев, я сообщу в полицию.

Не глядя на Джоула, мисс Гривз выходит из дома. Мать захлопывает за ней дверь и поворачивает в замке ключ.

Она направляется к Джоулу. Ее лицо ужасно.

Барселона

Франсуаз стояла в толпе встречающих медленно входящий в барселонский порт паром. Они сразу увидели, как она машет им с пристани своей соломенной шляпой.

– Франсуаз! – закричала Иден. – Франсуаз! – Ее просто распирало от желания побыстрее рассказать Франсуаз об Италии и показать замечательные подарки, которые она купила для нее в Венеции и Риме.

Испания буквально плавилась от жары; погода здесь стояла даже более жаркая, чем в Риме. На небе не было ни единого облачка. Белесое, немилосердно палящее солнце слепило глаза.

На пристани Франсуаз подхватила Иден на руки. На ней было простое белое платье. Кожа ее загорелых рук – чуть влажная от зноя.

– Cherie! Ну как ты?

– Я купила тебе в Венеции стеклянного дельфина! И шелковый шарфик в Риме!

Франсуаз рассмеялась и прижала к себе девочку.

– О, моя маленькая путешественница!

– Рад видеть тебя, дорогая, – сказал папа, оглядывая покрытые ровным загаром руки и ноги Франсуаз. – Судя по твоему виду, можно предположить, что ты уже побывала на пляже.

– А я и побывала! Я надела свое бикини, но полицейский отправил меня домой. Сказал, что это нескромно. Представляете, нескромно! Он заявил, что в Испании разрешается появляться на пляже только в купальнике, состоящем из одной части, а из двух, видите ли, запрещается.

– Ну и сняла бы одну часть, – сострил папа. Франсуаз захихикала.

– Такси ждет на улице, – объявила она. Они сели в машину.

– Получилась маленькая неувязочка с отелем, – сообщила девушка. – Вместо «Ритца» нам забронировали номера в «Паласе».

– О, только не это, – упавшим голосом проговорила мама.

Все посмотрели на нее. Она сильно побледнела.

– Просто произошла некоторая путаница, мадам, – извиняющимся тоном сказала Франсуаз. – «Ритц» оказался переполненным. А «Палас» – прекрасный отель, мадам. Он старый, но как только вы увидите, какие там потолки, мебель, ванные комнаты…

– Я знаю этот отель, – тихо произнесла мама и надела темные очки. – А нельзя устроиться куда-нибудь еще?

– Все хорошие отели забиты до отказа. Сейчас ведь пик сезона.

Папа положил руку маме на плечо.

– В чем дело, дорогая? Ты плохо выглядишь.

Мама покачала головой.

– Извини. Наверное, меня просто немного взволновало возвращение на родину после стольких лет. Все в порядке.

– Может быть, с «Паласом» у тебя связаны какие-нибудь неприятные воспоминания? Что ж, мы можем поселиться в отеле поскромнее.

Мама помолчала, затем сказала:

– Здесь мне никуда не деться от воспоминаний. Извини. Едем в «Палас». Не обращайте на меня внимание.

Как и обещала Франсуаз, отель «Палас» являл собой впечатляющее зрелище. Это было белое, построенное в стиле неоклассицизма здание, украшенное, словно свадебный торт, с колоннами, с веселенькими желтыми навесами над балконами.

Их огромные апартаменты были полны воздуха. Медленно вращающиеся под потолком вентиляторы обдували их легким ветерком. Во всю длину апартаментов тянулся балкон, выходивший на площадь Каталонии с ее деревьями, фонтанами и живописными газонами. Как и в Париже, над площадью висел ни на секунду не умолкающий гул машин.

Внезапно маме стало совсем плохо. Она забежала в ванную и захлопнула за собой дверь. На вопросительный взгляд Иден папа раздраженно пожал плечами.

– Твоя мама всегда была загадочной женщиной. Очевидно, это место навевает на нее тоску.

– Но почему?

– Наверное, это связано с войной.

– А что с ней случилось во время войны?

– Спроси у нее, – буркнул папа. – Мне она не скажет.

Через несколько минут мама вернулась в комнату – лицо бледное и осунувшееся, глаза виновато-смущенные.

– Тебе нужно глотнуть свежего воздуха. Давай-ка все вместе пойдем погуляем, – предложил папа.

Они вышли из отеля и зашагали по проспекту Рамблас.

Мама постепенно начала приходить в себя.

– Я рада, что какая-то оживленность в Барселоне все-таки осталась, – проговорила она. – Когда-то это был очень веселый и шумный город.

– По мне, так оживленнее уж некуда, – заметил папа.

– До войны это выглядело… иначе.

– Просто ты была моложе, – улыбнулся папа. – Вот в чем разница, дорогая.

Франсуаз залилась смехом. А Иден снова задумалась над тем, какие воспоминания могут быть связаны у мамы с отелем «Палас».

Прескотт

Темнота сводит его с ума.

Он слышит, как вокруг него что-то двигается. Шуршит, скребется. Крысы, а может быть, и что-нибудь пострашнее.

Он так давно уже здесь. Так давно!

Обычно его сажают сюда часа на два. Иногда на три. На этот раз он просидел целый день и целую ночь. Он изможден, его мучает голод.

Его сознание угасает, тускнеет, слабо мерцает, словно затухающий факел.

Рядом пробегает какая-то тварь. Джоул содрогается; глаза широко раскрыты, хотя в этой кромешной тьме все равно не видно ни зги. Его пальцы находятся в постоянном движении. Воск он спрятал во дворе. Нельзя приносить его в дом. От нее ничего не скроешь.

Поэтому он лепит фигурки в своем воображении. Но, по мере того как гаснет огонек его сознания, работать становится все труднее.

Они забыли про него. Ему суждено умереть в этой темноте.

Душно. Он уже не может вдохнуть полной грудью, а только судорожно хватает ртом воздух. Сознание еле теплится. Слышно, как крыса грызет какую-то деревяшку или картон. А что, если она учует его теплую плоть? Что, если она вонзит свои острые зубы в его ногу? Или лицо?

В нем поднимается панический страх. Сознание покидает его. Душу окутывает тьма. Его бросили на растерзание силам зла.

По ноге прошмыгивает крыса.

Он бешено лягается и ударяется голенью обо что-то твердое и острое.

Кто-то хватает его сзади. Он пытается вырваться. Невидимые крючья цепляются за его одежду, царапают руки. Он отбивается изо всех сил, но только еще сильнее запутывается.

Какие-то покрытые чешуей существа обвивают его ноги. В горло вонзаются острые как иглы клыки. По лицу хлопают кожистые крылья. Его охватывает ужас.

Чудовища наваливаются со всех сторон. Он бешено колотит руками по невидимым предметам. Шум, боль.

Он часто и хрипло дышит, но бедный кислородом воздух не придает ему сил. Сердце стучит как молот о наковальню, словно хочет вырваться из груди.

Поддавшись самому сильному из инстинктов, он бежит.

Подвал всего несколько ярдов шириной и весь забит старой рухлядью. Он налетает на сложенные один на другой стулья. Что-то ударяет его в живот и у него перехватывает дыхание. Что-то еще разбивает ему губы.

Вот откуда у него появляются синяки.

Легкие жадно втягивают в себя удушливый воздух. Он извивается в цепких объятиях чудовищ, всем телом ощущая их жесткие клешни и суставы. Они сжимают его. Ужас сводит с ума. Он что-то царапает ногтями…