Пасодобль — танец парный - Кисельгоф Ирина. Страница 8

Уже засыпая, я вдруг вспомнила еще одно. Все крупные руководители, как правило, пребывают в почтенном возрасте. У них у всех в полости рта живет палеозойская эра?

Да… Это была дилемма.

Меня по лбу стукнули телефонной трубкой, прервав затейливый сон. Это оказалась моя нечуткая мама. Из-за нее я сразу же забыла о сне. А мне он понравился!

— Мне надоело врать, что ты в библиотеке. Даже в выходные, — сказала мама. — Поговори с Люсей. Или я перестану разговаривать с тобой.

У нее было такое лицо, что я взяла трубку.

— Здравствуй, Люся, — вежливо поздоровалась я.

Мама стояла рядом с моей кроватью, как жандарм от цензуры. Я не могла расслабиться. У меня начиналась совесть. Совесть может начаться как грипп. Я даже не помню, есть ли от него лекарства. В смысле от куриного гриппа.

— Как дела?

— Спасибо. Неплохо, — учтиво ответила я. — В понедельник госаттестация.

— Я помню. Отметим?

— Я не могу, — культурно произнесла я. — Я постриглась в монахини.

Мама вышла из моей комнаты, хлопнув дверью.

— Бывают монахини-расстриги, — грустно сказала Люська.

Мне стало ее жаль. Немного.

— Отметим. Позже, — вежливо согласилась я. — В понедельник у нас как бы банкет. Вечером.

— Может, придешь ко мне сегодня?

— Любоваться на ваше Всё?

— Если хочешь, Радик не придет.

Господи! Люська не могла расставить жизненные приоритеты. То я, то Радик. У нее тоже была очевидная расщепленность сознания.

— Он меня к тебе ревнует, — призналась Люська. — Говорит, ты для меня важнее.

Безмозглый Радислав ревновал Люську к женщине! Кого она выбрала? Боже мой! Закомплексованное убожество, озабоченное собственной славой.

— Как он определил, что я важнее? Ты повесила мой портрет и расставила зажженные свечи под ним? — захохотала я.

— Дура тупая! Ты хоть раз влюблялась? Как я могу выбирать между вами? Это разное!

— Один раз я почти влюбилась. А ты выдрала меня, как репку! Не помогла, а помешала! Так что разницы я не разумею! Ясно? Сама следи за своими ужимками и прыжками!

— Чем я тебе помешала?

— Дура тупая, — с удовольствием сказала я и нажала отбой.

Мама не разговаривала со мной. Принципиально. Мы завтракали в молчании. У папы был отсутствующий вид. У него всегда отсутствующий вид, если мама проводит с ним воспитательную беседу. Папа меня портит. Лишает женственности, возит с собой на охоту, водит по непролазным тропам, научил стрелять и давать сдачи. Я папу понимаю. У него нет сына, у него есть только дочь. За что его винить? Чтобы не травмировать маму окончательно, мне пришлось ходить в музыкальную школу. Музицировать на фортепиано. Это была тоска смертная. Одно сольфеджио чего стоит. В музыкальной школе обнаружили у меня слух и тут же закопали его лопатами с причудливыми названиями — «музыкальный размер», «динамические оттенки», «обращение интервалов» и прочее, не менее кошмарное.

— Необходима усидчивость, — твердили мне, а во мне была прыгучесть и побежалость с гаммами и пассажами на пленэре.

Сочетание среднего музыкального образования и охотничьих ружей может привести к удивительным результатам. Но музыкальный черенок ко мне не привился, хотя в компании я могу побренчать по клавишам. Это привлекает внимание, что тоже неплохо. К тому же я лучше других пою в караоке, мне проще попасть в ноты. Это тоже неплохо.

Через пару часов позвонил Радислав.

— Таня, — вежливо-вежливо сказал он. — Приходи в среду на крестины. Я приглашаю.

— Ты стал крестным отцом? — поразилась я. — Аль Пачино нашли достойного преемника?

— Это крестины дочери моих однокурсников.

— С какой стати? Ты пойдешь на обрезание моих соседей, если я приглашу?

— Ты можешь ответить? Да или нет? — сквозь зубовный скрежет спросил Радислав.

Люська выдрала у него трубку.

— Танька, — зашептала она. — Ты же знаешь. Ванька и Радик однокурсники. Там будет он. Ваня.

— С ума сошла?! — взбесилась я. — У каких-то однокурсников крестины, а меня приглашает посторонний человек! С какой радости мне туда идти?

— Ты пойдешь со мной.

— А Радислав со скрипкой? Он что, высосал у тебя весь мозг?

— Но ты же сказала… — растерялась Люська. — Про Ваню…

— Дорогая моя, ваш любезный Ваня за полторы недели не позвонил мне ни разу! Я не собираюсь бездарно тратить свое драгоценное время.

— А как же твоя теория охоты?

— Охота — это когда охота! У нас было всего одно нормальное свидание. Я уже и забыла о нем! Неохота! Понятно?

— Но он правда тебя боится, — несчастным голосом сказала Люська. — Потому что сохнет по тебе. На самом деле.

— Да ну! А как же близняшки Микки и Рурк?

— Так это ты боишься оказаться в пролете?! — поразилась Люська. У нее от удивления даже голос сел.

Я обозлилась еще больше:

— Я?! Я никого не боюсь!

— Боишься, — убежденно сказала Люська — Ну, даешь. Я от тебя этого не ожидала. Никогда.

Она замолчала. Люська задумалась над превратностями моей жизни, которых не было.

— Я приду! — сцепив зубы, сказала я. — И сделаю вашего Ваню одной левой. Вот увидишь! Давай адрес дома, где ваш Ваня лежит.

Я бросила трубку и пожалела сразу же. Иван-дурак по мне не сох. Исходя из кинематографических штампов, сохнущие обычно сохнут в непосредственной близости от объекта любви. У дома, подъезда, работы. Где угодно! В любых погодных условиях. Иван-дурак сох по мне в его собственной благоустроенной квартире наедине с близняшками Микки и Рурк. Его следовало раздавить как букашку! И я это сделаю!

Я сказала папе «спасибо». БЧС от всего сердца! Если кто-нибудь охотился на фазанов, тот меня поймет. Мало того, что я стреляю не хуже папиных друзей, я еще привожу фазанов в товарный вид. Их надо ощипывать еще тепленькими, потом будет поздно. Ты ощипываешь одного за другим, а руки по локоть в крови. Ванятка стал для меня фазаном, подлежащим расстрелу и ощипыванию. Мне нужен был хороший дробовик. Срочно!

Я полезла в свой гардероб и обнаружила сплошную брендятину. Брендятина — производное от двух слов. Кому надо — поймет. Я вспомнила, как нас мучили в школе «Войной и миром». Моя память зафиксировала, пожалуй, только одну фразу. Типа плечи Элен Безуховой были отлакированы тысячью взглядов. Так отлакированы, что превратились в асексуальный шаблон. Нужно быть абсолютно тупым, чтобы следовать в ногу с модой. Ты становишься асексуальным шаблоном, лишаясь индивидуальности. Но что делать, если вокруг тебя так и роятся метросексуалы? Надо иногда капать бальзам и на их душу. Они тоже будто бы люди.

Гюго возбуждал вид женской щиколотки, мелькнувшей из-под длинной юбки. Воображение Гюго будила тайна, манил намек на то, что скрыто. Намеки на то, что скрыто, и женские, тайны пробуждают в мужчине мужчину и заставляют его делать глупости. Какие глупости? Очень простые. Он начинает воображать, мечтать и желать. Разгадать то, что скрыто, значит попробовать тайну на вкус. Это отличный повод для того, чтобы вить из мужчин веревки. Обожаю такие капканы для простофиль!

Мне нужна была щиколотка имени Гюго. Но где ее взять? Не у D&G же и им подобных! Делать было нечего. Я явилась к маме и бухнулась на колени.

— Мамочка, помнишь твое платье с подсолнухами? Из крепдешина Ты носила его студенткой.

— У меня хорошая память, — сурово ответила мама. — Ты помирилась с Люсей?

— Встречаемся в среду, — отмахнулась я. — Мне нужно что-нибудь эксклюзивное для среды. Чтобы все упали и не встали. Перешей мне его, а?

— Я уже забыла, как это делается, — проворчала мама.

Мама уже оттаивала. Нужно было расковать лед, пока горячо.

— Мама, я тебя очень прошу, — умоляюще сказала я, и у меня вдруг появились слезы на глазах. — Очень-очень! Пожалуйста!

Слезы не входят в наш с папой кодекс чести. Но невольные слезы растопили мамино сердце. Оказывается, и в слезах была польза. Тем более в невольных. С чего они у меня появились? Тем более невольно?