Наследство из Нового Орлеана - Риплей Александра. Страница 7

– Это платье больше всего нравится мистеру Уотсону, – сказала она. – Я всегда беру его с собой в поездки, потому что тогда обычный ужин превращается в торжественный прием. А теперь неси свои туфельки – они красивые, но совершенно бесполезные и непрочные. Я помогу тебе уложить волосы, и ты будешь первой красавицей на пароходе.

– Правда, она красавица? – громко сказала капитану миссис Уотсон. – И сирота, бедняжка! Я пригрела ее на своей груди, как агнца Авраамова. Мэри, поздоровайся с капитаном. Убеждена, что он захочет, чтобы мы сидели рядом с ним. Сиротка в первый раз путешествует по реке… Боже мой, капитан, как замечательно выглядит стол! Какая роскошная, плотная скатерть! Я же говорила, Мэри, что на «Царице» всегда роскошный стол. Мой муж, мистер Уотсон, знает судовладельца… то есть одного из владельцев; я знаю, что их целая компания… Вы ведь помните нас, капитан? Мы с мистером Уотсоном, когда нам надо в Питсбург, всегда плывем исключительно на «Царице».

Капитан пробубнил сквозь густые усы, что прекрасно помнит миссис Уотсон, и сосредоточил все внимание на разливании супа из стоявшей перед его прибором супницы. Официанты забирали у него тарелки и расставляли их перед каждым из двадцати шести человек, сидевших за длинным столом в центре кают-компании. Пассажиры кают «Царицы» составляли менее половины от того, что могло вместить судно. Большую часть прибыли приносили грузовые перевозки и те пассажиры, которые находили себе местечко среди ящиков, бочонков и скота на нижней грузовой палубе, где проезд стоил всего десять центов в день, а провизию люди брали с собой.

Пища, которой кормили каютных пассажиров, была, как и обещала миссис Уотсон, очень хороша и подавалась в превосходящем всякое воображение изобилии. За ужином, после первых же двадцати минут, Мэри поняла, что о ее упражнениях на меткость не будет сказано ни слова. Должно быть, это означало, что человек не очень пострадал. Придя к такому решению, она смогла в полной мере насладиться цыплятами в соусе, картофельным пюре, свежим горошком, морковкой, кукурузными оладьями, приправой из зеленых помидоров и молоком.

Ей очень понравилась и беседа с соседкой по столу.

– Мне восемьдесят семь лет, – поведала та Мэри, – а у меня еще все зубы на месте. Я услыхала об этих пароходах и решила, что если хочу прокатиться на таком, пока не померла, то надо поторапливаться. Так я и села на него в Рочестере вместе с моей коровушкой и собираюсь плыть аж до самого Краун-Сити. А это почти три сотни миль. И похоже, пока доплыву, отъемся на всю оставшуюся жизнь.

По другую сторону от Мэри миссис Уотсон молча и благоговейно предавалась чревоугодию.

Голос возвратился к ней, лишь когда все было съедено подчистую.

– Теперь, Мэри, можно и светски пообщаться. С дамами, естественно. Мужчины ждут не дождутся, когда мы уйдем, чтобы они могли заняться своими сигарами и прочими безобразиями. – Кокетливо закатив глазки, она повернулась к капитану. Он натужно улыбнулся, но весьма охотно встал и помог отодвинуть кресло миссис Уотсон, чтобы та могла выйти из-за стола.

Вернувшись в каюту, миссис Уотсон представила себя и Мэри двенадцати дамам, с которыми они делили помещение.

– Эта отважная сиротка, – сказала она им, – едет до самого Нового Орлеана, к бабушке, а ведь ни разу в жизни ее не видала!

Дамы отреагировали сочувственными восклицаниями. Пока миссис Уотсон не затараторила снова, Мэри воспользовалась предоставившейся возможностью и спросила, не может ли кто-нибудь рассказать, каков из себя Новый Орлеан.

– Я ведь ничегошеньки о нем не знаю, – выпалила она. – Даже не знаю, далеко ли он.

Ей сказали, что Новый Орлеан очень далеко. Так далеко, что никто из присутствующих дам и даже из их знакомых там не был. Они попытались определить расстояние до него. По их догадкам, получалось от полутора до пяти тысяч миль.

– А сколько мы проехали?

– Почти сто.

Мэри была ошеломлена. «Я состарюсь на этом корабле в компании этих теток, – подумала она. – Да еще эта миссис Уотсон с ее болтовней!»

– Мистер Уотсон знаком с владельцем этого корабля, – говорила между тем миссис Уотсон. – Поэтому мы всегда путешествуем только на «Царице». Мы ездим в Питсбург четыре-пять раз в год. Видите ли, у мистера Уотсона большой магазин в Портсмуте, штат Огайо, и следовательно…

Поздним вечером, когда все прочие в каюте уже давно спали за задернутыми шторами, Мэри не могла заснуть. До нее доносились еле слышные всплески смеха из кают-компании, и ей показалось, что она уловила запах сигарного дыма. Одежда ее отца всегда хранила легкий аромат табака. Она заплакала и так, плача, заснула.

Она резко проснулась, недоумевая, что могло ее разбудить. Ритмичное попыхивание труб напомнило ей, где она находится. Потом она услышала отдаленную музыку, такую же призрачную, как и сон.

Она слушала, и музыка становилась все явственней. Мэри поднялась с койки и осторожно прошла мимо спящих женщин к задернутому иллюминатору. Она чуть-чуть раздвинула шторы и выглянула наружу. Сияла яркая луна, освещавшая перила палубы; декоративные шарики на них светились, словно гирлянда огоньков. За перилами виднелась река, черная и таинственная, по которой бежала серебряная дорожка лунного света, ведя к дальнему берегу, где стояли темные, окантованные серебром деревья.

Музыка стала отчетливее, и перед глазами Мэри появилось чудесное видение. То был большой белый с золотом пароход, который она видела в Питсбурге. На всех трех палубах из иллюминаторов изливался золотой свет, и от этого света позолота на обшивке парохода вспыхивала и мерцала. Когда пароход обгонял неспешную «Царицу», музыка, подобно волшебным чарам, окутала Мэри. Она слышала смех и видела, как под ослепительно яркими люстрами танцуют мужчины и женщины.

И тут же – так быстро! – видение исчезло. Мэри прислушивалась, но звуки музыки делались все тише и постепенно смолкли. Она смотрела на освещенный луной белый след парохода, пока и он не исчез и на черной глади реки не осталась лишь серебряная полоска лунного света.

Дальний берег с посеребренными деревьями медленно проплывал мимо, тихий, прекрасный, чужой. Мэри вздохнула, восхищенная всем увиденным, и ей захотелось, чтобы путешествие длилось вечно.

Жизнь на борту «Царицы Каира» подчинялась распорядку, котором Мэри никогда прежде не ведала и которого даже вообразить себе не могла. Казалось, ни времени, ни расстояния не существовало. Все утратило измерение. Вокруг была только река – широкая, мощная, неизменная, несмотря на все изгибы, обрывы, острова и городки. Мэри постоянно сидела на скамейке, поставленной лицом к носу парохода и прикрытой нависающей сверху рубкой лоцмана. Оттуда она наблюдала за рекой, другими судами, огромными плотами из бревен, плоскодонками, перевозящими бочки, ящики, скот, а иногда и целые семьи, занятые стряпней или стиркой, пока река несла их к месту назначения. Мэри видела сигналы: когда с берега размахивали широким белым полотнищем, это означало, что «Царицу» просят пришвартоваться и принять груз; научилась она и распознавать три гудка, возвещавшие о намерении «Царицы» стать под разгрузку. Мэри никогда не надоедало наблюдать за суматохой на берегу, когда пароход поворачивал носом к причалу. Вскоре она научилась предсказывать, когда на пароходе выберут место для причала и пошлют на берег кого-нибудь из экипажа закупить дров для котлов или провиант.

Когда с парохода сходили пассажиры, она стояла возле поручней и громко прощалась с ними. Когда садились новые пассажиры, она смотрела на них с интересом, пытаясь вообразить, о чем они могли бы порассказать, зная, что, скорее всего, узнает что-нибудь об их жизни, поскольку миссис Уотсон непременно познакомится с ними, а затем познакомит и Мэри, не преминув поведать ее «печальную историю». Дамы неизменно сочувственно цокали языком и обещали заменить ей мать – на время их пребывания на борту. Поэтому Мэри никогда не оставалась на своей скамейке одна. И каждая соседка подробно отвечала на вежливые вопросы Мэри о ее доме и семье.