Наследство из Нового Орлеана - Риплей Александра. Страница 88
Глава 49
Ханна Ринк постучала ложкой о край блюдца, пытаясь привлечь внимание мужа. Альберт перевел взгляд с книги на жену.
– Ты что-то сказала, Ханна?
– Я сказала, что беспокоюсь за Мэри. Она сегодня не в себе. Слишком уж тихая. И в церковь не пошла. Это в первый-то день поста. Покупатели поглядывают на нее с подозрением, потому что лоб у нее не помазан пеплом.
– Господи, Ханна, а чего ты ждала? Ведь у нее была назначена свадьба, и вдруг все сорвалось. Конечно, она расстроена. И я, между прочим, тоже, хотя мое настроение тебя не слишком волнует. Мы пропустили почти весь праздник, сидя тут и ожидая ее. А я рассчитывал набраться впечатлений. Может, даже для целой серии картин.
– Я считаю Вальмона Сен-Бревэна свиньей.
– Я бы этого не сказал. Ведь Мэри сама сказала, что неправильно его поняла. Сен-Бревэн наш лучший друг. Благодаря ему я получил еще двух клиентов. И потом, он обещал упросить Сазерака позволить мне осмотреть коллекцию.
– Что-то он не слишком торопится.
– Погоди. Был же карнавал, это не самый подходящий момент. У всех были свои дела.
– Да, но теперь-то все изменилось. В городе тихо, словно на кладбище. За весь день в магазин заглянуло человек пять.
– Так вот из-за чего ты печалишься?
– Я не печалюсь. Я тревожусь за Мэри.
– О Боже мой! – Альберт с раздражением уткнулся в книгу.
Ханна продолжала пристально смотреть на него. Через минуту он снова оторвался от чтения.
– Ханна, успокойся, – взмолился он. – С Мэри все будет в порядке. Она ведь не сидит тут с унылым видом, не так ли? У нее есть чем заняться. Разве сейчас она не у баронессы?
– У нее. Но она работает. В то время как ей нужен отдых, Альберт, как ты не можешь этого понять!
– Ну не знаю, я-то чем могу ей помочь? Если б знал, помог бы.
– Вот и я тоже.
Ханна Ринк заблуждалась в отношении Мэри. Ей была нужна именно работа. Сосредоточившись на ней, Мэри могла на какое-то время вырваться из замкнутого круга вины, гнева и самоуничижения, терзавших и угнетавших ее.
– Люстры из резного хрусталя, четыре штуки, есть? – спрашивала ее Микаэла.
– Есть. И еще четыре в другой комнате. Вы хотите продать их комплектом?
– Нет, конечно. Только по отдельности. Тогда они принесут вдвое больше денег… Далее. Пейзаж, написанный маслом, с изображением Луизианы, в резной позолоченной раме… Зеркало, тоже в позолоченной оправе, с мозаичной инкрустацией из эмали… Два колокольчика на шнурках, шнурки украшены вышивкой, с кисточками на концах, один голубой, с золотой кисточкой, другой…
По мере того как баронесса диктовала, Мэри добавляла в список одну вещь за другой. Они были заняты описью обстановки Дженни Линд. Баронесса собиралась устроить аукцион завтра же, пока память о Шведской Канарейке еще была свежа.
И надеялась получить с продажи вдвое больше того, что затратила на покупку всех этих вещей. А покупала она со скидкой, ссылаясь на то, что это делается для Дженни Линд.
Как и Ханна, баронесса заметила, что Мэри слишком погружена в себя, но ее это не встревожило. Значит, быстрее пойдет работа.
И действительно, они закончили уже к девяти часам.
– Теперь мы пойдем ко мне обедать, – сказала Микаэла. – Но прежде я хочу, чтобы ты, Мэри, выбрала что-нибудь для себя. Без тебя я со всем этим не справилась бы.
Мэри запротестовала было, сказав, что ничего особенного не сделала и благодарить ее не за что, но вдруг посреди фразы, произнесла:
– Я взяла бы тот зеленый диванчик, что стоял в гостиной.
– У тебя есть вкус. Очень неплохая вещица.
– Дженни Линд обычно отдыхала на нем перед концертом. И если не считать кровати, за эту вещь можно выручить больше всего.
Микаэла улыбнулась:
– Умница. Лично я не переношу сентиментальности.
Мэри медленно шла от остановки к Эдел-стрит. Ей страшно было идти домой – она боялась повторения кошмарных снов, нарушивших те немногие минуты забвения, которые были дарованы ей прошлой ночью.
Потом она увидела впереди Пэдди Девлина. Он стоял на углу, ожидая ее, и она замедлила шаги. Сейчас ей не хотелось говорить ни с кем.
Но Пэдди тоже заметил ее и устремился к ней навстречу.
– Может, вам не стоит идти домой, мисс Мэри. Вас там двое полицейских дожидаются. Вовсе не нужно говорить мне, что вы натворили. Я устрою вас в другом месте – в другом пансионе или, может, в отеле. Кой-какие деньги у меня есть.
– Не смешите меня. Я никаких законов не нарушала, и волноваться мне незачем. Я пойду и побеседую с полицейскими. – Мэри говорила твердо и бесстрастно. Но сердце ее бешено колотилось. Неужели Вальмон вознамерился преследовать ее. Как? Да как угодно. Он может говорить и делать все, что ему вздумается, и остановить его она бессильна.
– Ваше имя Мэри Макалистер?
– Да, господин полицейский. Зачем я вам понадобилась?
– Вы знаете женщину по имени Кэтрин Келли? Мэри едва не упала в обморок от облегчения.
– Да, знаю, – сказала она.
– Тогда мы попросим вас пройти с нами, мисс, для опознания останков. Она покончила с собой.
Мэри рухнула без чувств.
Луиза Фернклифф оставила Мэри записку. Она подписалась настоящим именем и аккуратно положила записку на подушку. Потом она осторожно легла на свежевыстиранную простыню – и покончила с собой в самый день Марди-гра.
Луиза постаралась не оставлять после себя беспорядка. Она подставила таз под левую руку, а потом рассекла ее от локтя до ладони заранее наточенным ножом.
Но из перерезанной артерии вытекло слишком много крови, и таз переполнился. Когда Мэри ввели в комнату, ее затошнило от запаха пропитанного кровью матраса.
– Вам плохо, мисс? Мэри сглотнула.
– Нет, – солгала она.
Полицейский поднял фонарь над кроватью. Кровь образовала только небольшое пятно. «Она совсем не красная, – вдруг подумалось Мэри. – А я всегда думала, что кровь красная». На Луизу она смотреть не могла.
– Это Кэтрин Келли? – настойчиво спросил полицейский.
Мэри заставила себя перевести взгляд и посмотреть. Ей хотелось крикнуть: «Нет, это не моя подруга. Моя подруга была полна жизни. А это только копия, восковая фигура». В этом мертвом теле совсем не ощущалось присутствия Луизы. Казалось, оно не может иметь к ней никакого отношения. Но Мэри кивнула – да, она может опознать покойную.
– Это Кэтрин Келли?
Мэри откинула с холодного лба выбившуюся прядь волос.
– Она просила меня звать ее Луизой, – сказала она. – Ее звали Луиза Фернклифф, и она по два часа в день пела гаммы.
– Вы хотите сказать, что это не Кэтрин Келли?
– Нет, господин полицейский, я вовсе не хочу этого сказать. Я заявляю, что это Кэтрин Келли.
Полицейский проводил Мэри в гостиную.
– Вот вам бумага. Подпишите, – сказал он. – Тогда я передам вам письмо, которое она оставила. Из него мы узнали ваше имя.
Мэри торопливо нацарапала свое имя.
С минуту она держала в руке письмо Луизы, боясь открыть его. Вдруг в нем написано, что во всем виновата она и, если бы она побеспокоилась и пришла Луизе на помощь, ничего не случилось бы.
«А если даже и так, – решила она, – что было, то было. Теперь я ничего не чувствую, кроме злости. Нет даже жалости к Луизе. Так с какой стати мне чувствовать себя виноватой?» Она надорвала тонкий конверт.
«Дорогая Мэри,
когда я сказала мистеру Бэссингтону о ребенке, он передал мне права на дом и сто долларов, чтобы избавиться от меня.
Пожалуйста, отправь меня домой на эти деньги. Адрес есть у миссис О'Нил. Ты моя лучшая подруга. Я постаралась оставить дом в порядке. Мне жаль, что я доставляю тебе столько неудобств, и нисколько не жаль, что я умерла.
С любовью,
твоя подруга Кэти Келли.
P.S. Деньги в жестянке с крысиным ядом. Никому не придет в голову заглянуть туда и украсть их до твоего прихода. Это золотая монета. Пожалуйста, не пробуй ее на зуб – она настоящая. Ха-ха. Купчая на дом тоже там».