Остров судьбы - Бекитт Лора. Страница 85

Многие мужчины скрывались в маки годами, даже десятилетиями, играя с жандармами в кошки-мышки, но ни один из них не умирал своей смертью. Если он вернется на остров, ему придется остаться там навсегда.

Андреа вспомнил слова Кувалды: «Иногда стоит идти туда, где тебя никто не ожидает встретить, делать то, на что ты не можешь решиться, произносить слова, которые не идут с языка».

Отправиться по адресу, который дал ему Клод Бонне? С Бьянкой?!

После нескольких секунд размышлений Андреа принял решение, от которого не собирался отступать, ибо то был один из тех моментов, о которых говорят: «Время пришло».

— Нет, — сказал он, — не на Корсику. Мы поедем в Париж.

— В Париж?! — воскликнула Бьянка.

— Да. Ты говорила, там моя сестра. Возможно, твой брат тоже в Париже. К тому же я дал одному человеку слово съездить в столицу и кое-кого найти.

Она кивнула. Не обращая никакого внимания на мужа, который лежал посреди гостиной в луже крови, Бьянка сняла с себя украшения и швырнула на каминную полку, потом прошла в свою комнату, наскоро переоделась и причесалась, а также взяла кое-какие личные вещи. Андреа сбегал в конюшню за мешком, в котором хранились книги, желтый паспорт и деньги, которые он не успел потратить.

— Куда нам идти? — спросил он, вернувшись.

— На станцию дилижансов. Я знаю, где это, — сказала Бьянка.

Фелиса быстро перекрестила их, а потом занялась раненым.

Андреа и Бьянка вышли через заднюю калитку и поспешили по тропинке, которая вилась между живыми изгородями, сопровождаемые только луной, чей круглый диск медленно плыл по небу. Андреа вглядывался в мрачные провалы теней и в узоры озаренной призрачным светом листвы.

Бьянка взяла его за руку, и он не мог понять, кто кого ведет. Оба были удивительно спокойны, не испытывали ни лихорадочной горячки, ни холодного страха.

— Прости за то, что я наговорила тебе в конюшне. На самом деле я… совсем не такая.

— Не оправдывайся. Я все понимаю.

— А я — нет. Ты готов был спасти меня еще раз, спасти ценой самого важного — своей свободы.

— Главное — не потерять ее теперь.

Огромная почтовая карета, последняя из отправлявшихся в этот день, ждала на станции. Бьянка спросила у кондуктора цену и кивнула Андреа. Они забрались внутрь, куда, кроме них, набилось около пятнадцати человек.

Их места оказались возле дверей. Бьянка облегченно прислонилась к спинке вытертого сиденья, и ее ноги утонули в грязной соломе. В дилижансе было так тесно, что им с Андреа приходилось прижиматься друг к другу всем телом. Бьянка не отпускала его руки, и он ощущал легкое смущение. Ему было приятно осознавать, что на него полагаются, что ему доверяют.

Полночи дилижанс полз по ухабам и рытвинам проселочной дороги, пока наконец не выбрался туда, где можно было ехать более-менее быстро. К сожалению, ни Андреа, ни Бьянка не знали о проверке документов на заставах и не только на них. В те времена Франция кишела бродягами и бандитами, потому правительство учредило специальные конные отряды жандармов, которые пытались следить за порядком.

Первый раз дилижанс остановили неподалеку от Лангони. Было еще темно, и жандармы осветили внутренность кареты факелами. Как правило, они ленились проверять документы у всех пассажиров и делали это выборочно. Андреа сидел возле входа, и жандарм указал на него.

Андреа пронизал страх. А еще — тревога за спутницу. Его наверняка тут же арестуют, хотя бы за то, что он появился в неположенном месте, и едва ли Бьянка сумеет добраться до Парижа одна, если учесть то, что надо ехать через всю Францию!

Андреа пытался нашарить документ, который переложил за пазуху. Тем временем Бьянка закрыла глаза и опустила голову на грудь своего попутчика, притворившись крепко спящей. Взгляд жандарма скользнул по красивому лицу молодой женщины, и он небрежно махнул рукой, давая понять, что не намерен ее тревожить. Проверил паспорта у двух других пассажиров и захлопнул дверцу кареты.

Через минуту дилижанс тронулся с места. Андреа сидел ни жив ни мертв, когда Бьянка обвила его шею руками и нашла губами его губы. Он вздрогнул, а потом будто окунулся в бездонный колодец. Невыразимая сладость и какая-то темная сила взяли в плен его душу и тело. Андреа изумился, поняв, что тоже целует Бьянку, более того — сжимает в объятиях, ощущая руками ее плоть до последней косточки.

Это был не призрачный, легкий, как прикосновение крыльев бабочки, поцелуй Аннеты Моро, а настоящий, горячий поцелуй женщины, которая претерпела много разочарований и страхов и все-таки сохранила все, что присуще живому человеку. Этот неожиданный поцелуй был печатью, скреплявшей невидимый договор, отчаянной благодарностью и дерзким обещанием чего-то большего, того, о чем он не смел и мечтать.

Когда они прибыли в украшенный геральдическими лилиями и перекрашенный в белый цвет Париж, разгорался великолепный летний день. Вдоль Сены прогуливались молодые люди с массивными тростями в руках и сигарами во рту, девушки щеголяли в шляпках, украшенных цветами. По реке проплывала странная штука, которая гудела и пускала дым, — это был недавно изобретенный пароход.

Андреа и Бьянкой овладело неестественное оживление, порожденное скорее волнением, чем радостью. Им чудилось, что они очутились в иной, лучшей жизни.

Под конец пути оба потеряли страх и относились к своему путешествию, как к большому, интересному приключению. Им везло: они ни разу не попались, не были задержаны. Они покупали продукты на фермах и ночевали в придорожных гостиницах, где зачастую делили одну кровать, но никогда не прикасались друг К другу.

Поцелуев больше не было, и Андреа ломал голову над тем, как истолковать то, что случилось в карете: как неожиданный порыв или намек на то, что их отношения могут развиваться дальше? Так или иначе, он не смел ничего предлагать или просить.

Его не привлекал чисто физический акт, он хотел любви, но не был уверен в том, что его можно полюбить. Он был изгоем, по сути стоял вне закона, у него не было никакого имущества. В своей внешней привлекательности Андреа тоже сомневался.

Он часто задавал себе вопрос, каким образом Бьянка Гальяни, девушка, о которой мечтали все юноши Лонтано, оказалась в руках такого жестокого человека? Однажды он рискнул произнести это вслух, и она ответила:

— Я вышла за Винсенте Маркато из-за безделушек и тряпок. Он был богат, а я мечтала о лучшей жизни. И поплатилась за это. Я его ненавижу. Я буду рада, если он умер.

Андреа рассказал ей о Жорже Ранделе, перед смертью назвавшемся графом Леруа де Лотрек, и своем обещании. Бьянка не возражала, чтобы он попытался разыскать Дамиана и Женевьеву, однако заметила:

— Чтобы внушать людям доверие, ты должен выглядеть иначе.

Андреа стало стыдно, ибо внешне он и впрямь походил на бродягу. У них остались деньги, и Бьянка отвела его сначала к цирюльнику, а затем к портному, благо, в те времена обычай прятать голову под искусственными волосами, завивать их и пудрить канул в прошлое, а одежда была строга и проста: сюртуки были сшиты по фигуре и напоминали военный мундир.

Стрижка, бритье и новый костюм сделали свое дело: Андреа почудилось, будто он впервые по-настоящему увидел себя в зеркале. Черный сюртук придавал ему некую мрачноватую строгость, четко ограничивая личное пространство, которое не дано было нарушать никому. На лице Андреа лежала печать сдержанности и твердости, он обладал способностью говорить и держаться в отстраненной, холодноватой манере, в чем таилась определенная сила.

И все-таки он произнес с долей горечи:

— Нам не удастся никого обмануть. Люди годами обучаются манерам!

— Смотри на меня, я тебе помогу и подскажу, как себя вести, — ответила Бьянка.

Андреа не посмел возразить, ибо в эту минуту любовался внешностью своей спутницы. Налет отчаяния и страха слетел с нее, будто пыль или горстка пепла, и она вновь стала самой собой: красавица-островитянка с тонким профилем, ясными глазами и веселой улыбкой. Черты ее лица были чуть неправильны, что придавало ей своеобразие и живость, а затаенная мечтательность смягчала природную яркость. Она казалась жгучей, как пламя, и вместе с тем свежей, будто заря.