Остров судьбы - Бекитт Лора. Страница 97

Теперь, когда она была признанным членом семейства Гальяни, с ней почтительно раскланивались на улице даже те, кто прежде подчеркнуто воротил нос. Орнелла отвечала на приветствия, хотя ей было глубоко безразлично отношение жителей Лонтано к ней и к ее семье.

Ворота открылись, и во двор вошел Данте. Августо побежал к нему, и отец взял его на руки. Появившийся следом за братом Дино вел в поводу лошадей.

Увидев Орнеллу, Данте опустил ребенка на землю и подошел к ней.

— Тебе письмо. Возьми.

Она схватила конверт. Ей написал Антуан Дюверне, написал через год после того, как она уехала из Парижа.

Сердце Орнеллы томило предчувствие чего-то неожиданного и, возможно, запретного, а душу сжимало в тисках позабытого волнения, того волнения, какое обычно охватывало ее перед выходом на сцену.

— Дино видел это письмо?

— Нет. Почту забирал я.

Подошел Дино, поцеловал жену и дочь и коротко рассказал о том, как прошла поездка. Им с Данте удалось получить заказанные семена репы, капусты и помидоров.

— Теперь у женщин прибавится хлопот! — сказал он и подмигнул жене.

Орнелла приподняла бровь.

— Думаешь, я стану заниматься огородом?

Дино издал притворный вздох.

— Боюсь, придется доверить это Анжеле.

Он прошел в дом с Джульеттой на руках, и Орнелла быстро разорвала конверт и пробежала глазами послание. Ее окатило волной лихорадочного жара. Импресарио «Ла Скала» хотел пригласить в труппу примадонну с именем, несколько талантливых второстепенных актеров и композитора, который написал бы оперу специально для данного состава. Предположительно, этим композитором должен был стать молодой, но уже хорошо известный в Италии Россини [20].

Орнеллу давно привлекала итальянская романтическая опера, посвященная простым человеческим чувствам. Ей больше не хотелось выступать в трагедиях, воспевавших мировую скорбь или отчаянный героизм.

Она так размечталась, что забыла о главном: они с Дино решили навсегда остаться на Корсике.

За ужином Орнелла сидела как на иголках: ей не терпелось поделиться своим секретом с Женевьевой. Им удалось остаться наедине лишь тогда, когда они пошли укладывать Джульетту.

Выслушав рассказ своей старшей подруги, Женевьева сказала:

— Ты хочешь поехать?

— В Италию? Это стало бы пределом моих мечтаний. Но я не могу. Дино наконец успокоился. Повседневные заботы отвлекли его от горьких мыслей, он куда реже вспоминает войну и опального императора.

— Ты не скажешь ему про письмо?

— Нет. Я должна слушаться разума, а не бросаться вслед за своей цыганской душой, — усмехнулась Орнелла и нежно погладила волосы Джульетты.

— Подожди, — сказала Женевьева, — не спеши отвечать Дюверне. Помнишь, Алонсо, этот слепой музыкант, сказал, что приедет на Корсику через год, если ты его позовешь. Ты можешь это устроить?

— Конечно. Я попытаюсь его уговорить, только думаю, он не приедет. Полагаешь, его мнение может повлиять на мое решение?

Щеки Женевьевы порозовели.

— Нет, я думала не об этом.

Орнелла внимательно посмотрела на свою юную подругу.

— Ты права: не надо спешить подрубать корни мечте. Вдруг все изменится?

— Почему Алонсо отказался поехать на Корсику? — спросила Женевьева.

— Наверное, боялся покинуть привычный мир. А еще не хотел быть кому-то в тягость.

— Это мне знакомо, — заметила Женевьева.

— Почему ты предпочла остаться именно со мной? — Орнелла задала вопрос, который давно вертелся у нее на языке.

— Из-за твоих песен. Благодаря твоему голосу самые простые чувства и вещи обретают ореол волшебства. Это именно то, чего я так долго была лишена. Мне очень жаль, что теперь ты молчишь.

Орнелла рассказала Дино про желание Женевьевы. Поездка в Тулон состоялась через месяц, и, что несказанно удивило Орнеллу, муж привез Алонсо. Женевьева попросила Дино передать слепому музыканту веточку вереска, своеобразный привет с Корсики.

Женщины встречали мужчин на пристани Аяччо. Женевьева сильно волновалась. Вопреки обыкновению, она принарядилась, забыв о том, что Алонсо все равно не сможет увидеть ее платье.

В полдень от острова исходил жар, как от огнедышащего чудовища. Гул прибоя напоминал биение огромного пульса, а шум ветра — прерывистое дыхание.

Завидев знакомое судно, женщины поспешили к краю причала. Дино помог Алонсо сойти на берег. Орнелла тут же подала ему руку и рассмеялась.

— Не представляешь, как я тебе рада! Будем ждать, скоро ли Корсика возьмет тебя в плен!

— Я уже в плену, — сказал он.

— Здравствуйте, Алонсо! — взволнованно промолвила Женевьева.

Ей показалось, что он слегка покачнулся.

— Рад приветствовать вас, девушка, сотворенная из света.

— Я совсем не такая — у меня темные глаза и волосы.

— Она похожа на итальянку, — вставил Дино.

— У меня другое представление о свете, чем у тех, кто видит, — скромно произнес Алонсо.

Они пошли к повозке. Дино надеялся, что дорога в Лонтано не займет много времени. Он не хотел задерживаться в Аяччо, дабы не стеснять Джулио и Кармину, у которых и без того было много хлопот.

Сильный ветер раскачивал растущие вдоль дороги деревья. Их листва пела свою бесконечную песнь. С наслаждением вдыхая запахи свежей зелени, раскаленных камней, сухой земли, ощущая ласку ветерка на лице, Алонсо чувствовал, как в его темный мир проникает лучик счастья.

Орнелла заметила, что он всякий раз поворачивает голову на звук голоса Женевьевы, и незаметно спросила Дино:

— Как тебе удалось уговорить Алонсо приехать на Корсику?

— Я не уговаривал. Он сразу согласился, когда узнал, от кого исходит приглашение.

Леон, успевший привыкнуть к наплыву неожиданных и необычных гостей, встретил Алонсо довольно радушно. Глава семейства Гальяни так до конца и не понял, кто такая Женевьева и почему она поселилась в их доме. Он был рад, что на его плечи не возложили обязанности выдавать ее замуж и выделять ей приданое. С точки зрения Леона, Орнелла была на редкость странной женщиной (в этом она явно превзошла Беатрис) и, вероятно, потому имела таких же странных знакомых.

Сандра нажарила к позднему ужину рыбы, которую наловили Данте и Паоло: покрытые золотистой чешуей рыбешки благоухали морем и дымом. Орнелла видела, с какой заботой Женевьева отделяет белую сочную мякоть от острых костей и подает кусочки Алонсо, и начала кое о чем догадываться.

Орнелла успела сообщить слепому музыканту о письме Антуана Дюверне.

— Надо соглашаться. Такое послание приходит раз в жизни, — сказал Алонсо.

— Ты не понимаешь. В первую очередь я должна заботиться о муже и дочери.

— Да, — произнес он с легкой иронией, — я и впрямь не могу этого понять.

Орнелла догадалась, что имел в виду Алонсо. Он страдал оттого, что ему казалось, будто окружающим всегда приходилось заботиться о нем, а не наоборот. Он был приговорен к этому с рождения, и все уверения в том, что может подарить человеку его музыка, оставались напрасными.

Видя светлую улыбку на лице Женевьевы, Орнелла думала, что забота о другом человеке, возможность ощущать себя нужным кому-то способны приносить такое счастье, о каком большинство людей не смеют даже мечтать.

Женевьева же была из тех, кто чувствует себя тем сильнее, чем слабее тот, кто находится рядом. Впрочем Алонсо вовсе не был слабым. Он не только умел с первых минут безошибочно распознать родственную душу, но в час сомнений и страхов служить ей верной опорой.

Орнелла ничего не сказала. Она решила понаблюдать, что будет дальше.

Женевьева была полна желания показать Алонсо Корсику, ту Корсику, которую успела узнать и полюбить.

Они уходили гулять ранним утром и возвращались к полудню. Со временем жители Лонтано привыкли к странной паре и уже не провожали их любопытными взглядами. Женевьева рассказывала Алонсо обо всем, что видела, и он старался соединить ее впечатления зрячего человека с теми сотканными из запахов, звуков и прикосновений образами, которые успели поселиться в его душе.