Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Марлитт Евгения. Страница 42

Девушка невольно остановилась и посмотрела на главный дом. Резкие порывы ветра со свистом врывались в открытое слуховое окно, узкий полукруг которого обрамляли блестящие, словно зубы дракона, ледяные сосульки. Маргарита содрогнулась, но не от зимнего холода, наоборот, было приятно, что он освежал ее пылающее лицо. Просто ей живо представилась та борьба, которую придется выдержать, прежде чем восторжествует право и младший сын войдет в родительский дом.

И не права ли была больная? Не был ли этот красивый, полный сил мальчик истинным даром для дома Лампрехтов, имевшего теперь только одного представителя?

Но какое дело было черствой, высокомерной старой даме в верхнем этаже до благосостояния гордого старинного дома? Ребенок был внуком презренных «живописцев», и этого было достаточно, чтобы возмутить в ней всю кровь и заставить как можно дольше оттягивать признание сироты.

А Рейнгольд, этот купец, крепко схвативший обеими руками унаследованный сундук с деньгами? Он не отдаст, конечно, ни гроша без жесточайшего сопротивления.

Она шла дальше по стонущим под ее ногами половицам чердака. Да, по этому полу ходили не только грубые башмаки укладчиков. Изящные, легкие девичьи ножки тоже касались этих досок – тут пролетала когда-то «белая голубка»… При этом воспоминании горячая краска залила лицо молодой девушки, и она на минуту закрыла глаза руками, потом быстрее пошла к двери, ведущей в ужасный коридор, не подозревая, что за этой дверью ее ждет беда.

Глава 25

В главном доме в это время разыгрывалась трагическая сцена. Бэрбэ понесла наверх обойщикам напиться и, поговорив немного с ними, открыла дверь, чтобы выйти из красной гостиной, но тут же ее захлопнула и с криком отскочила назад.

В первую минуту она не могла сказать ни слова и опустилась на ближайший стул, указывая рукой на дверь и закрыв голову фартуком. Но в галерее не было ничего особенного, как уверял один из рабочих, который вышел посмотреть, что могло стать причиной такого испуга старой кухарки.

– Уж верь мне, не все могут это видеть! Ах, это моя смерть! – простонала Бэрбэ из-под фартука.

Она попробовала встать, но ноги ее ослабели и так дрожали, что она вынуждена была снова сесть. Мало-помалу женщина опустила с головы фартук и боязливо оглянулась; ее всегда свежее смуглое лицо имело теперь сероватый оттенок. Но она ничего не сказала при чужих работниках, при них не надо было говорить, чтобы не разболтали по всему городу, что произошло в доме Лампрехтов.

К счастью, обойщики скоро закончили работу, и ей не пришлось одной проходить по длинной галерее. Она прошла с обоими мастерами, не глядя по сторонам, пока наконец не проскользнула в свою кухню – работник так и сказал про нее, что она именно «проскользнула, как привидение», – и упала на скамью для мытья посуды. Здесь язык ее развязался.

И ей явилась «дама с рубинами», и пусть кто-нибудь попробует разубедить ее в том, что она видела собственными глазами, пусть только попробует!

Работник и старая Нетта слушали ее, разинув рты, к ним подошел кучер в ту самую минуту, когда Фридрих спросил:

– Она в зеленом платье со шлейфом, как в тот раз, когда явилась мне?

Тут пришел еще мальчик из конторы за стаканом сладкой воды для молодого хозяина.

– О нет, не в зеленом! – энергично качая головой и тяжело дыша, отрицала Бэрбэ. – Вся белая как снег пролетела она по коридору за угол! Точь-в-точь такая должна была она лежать в гробу. – При этом Бэрбэ прибавила такие подробности, от которых у конторского мальчика волосы поднялись дыбом.

Он, конечно, не преминул рассказать в конторе обо всем услышанном. Рейнгольд был сильно рассержен долгим отсутствием парня, и тот в свое оправдание рассказал о том, что услышал на кухне.

Молодой хозяин тотчас надел теплое пальто и меховую шапку и пошел туда.

– Ты сейчас пойдешь со мной наверх и покажешь, где ты видела «белую женщину», – строго приказал он дрожавшей всем телом старухе. – Я хочу сам хорошенько разобраться в деле с привидением. Вы, трусы, только раздуваете дурную славу о моем доме. Кто же захочет после того снять в нем помещение, если я надумаю сдать лишние комнаты? Ступай, Бэрбэ. Ты знаешь, я не люблю глупостей!

И Бэрбэ без слова возражения, с трясущимися губами и подгибающимися коленями, последовала за ним вверх по лестнице, вдоль галереи, но остановилась в ужасе при повороте в коридор. Однако и это не помогло. Он схватил ее за руку и протащил мимо страшных портретов покойников, которые будто следили за ними глазами, до боковой лестницы, ведущей на чердак пакгауза.

Здесь он вдруг соскочил вниз, словно обезумев, приоткрыл неплотно притворенную дверь на чердак и посмотрел в образовавшуюся щель. Когда же он опять обернулся к Бэрбэ, его тусклые серые глаза ожили и горели, как глаза дикой кошки.

– Ну, отправляйся опять в свою кухню, – приказал он со злой усмешкой, – и скажи другим трусам, что привидение, которое носит корзины с вареньем, не опасно. Но прежде зайди наверх к бабушке и попроси ее спуститься ко мне, в красную гостиную.

Бэрбэ поспешила уйти, но на душе у нее стало вдруг очень скверно, ею овладело неопределенное чувство, будто она сделала большую глупость, и когда вслед за тем пришла тетя Софи и она все ей рассказала, та после первых же слов пришла в ужас.

– О, что ты наделала, несчастная Бэрбэ! – воскликнула она с гневом и, как была, в тальме и шляпе, побежала вверх по лестнице.

Она бы многое дала, чтобы избавить свою Гретхен от бурной сцены или, по крайней мере, увещеваниями и своим ходатайством хоть немного успокоить бурю, но опоздала: в ту самую минуту, как она входила в галерею, из красной гостиной появился Рейнгольд в сопровождении бабушки. Он сделал глубокий иронический поклон в направлении коридора, а госпожа советница крикнула:

– О, милая Грета, тебе, кажется, понравилось разыгрывать роль красавицы Доротеи! Недавно ты явилась в ее подвенечном платье, точь-в-точь как она представлена на портрете, а сегодня пугаешь людей, изображая «белую женщину»!

– Да, «даму с рубинами»! – добавил Рейнгольд. – Бэрбэ почти помешалась от испуга, увидев промелькнувший по коридору знакомый нам белый бурнус, и смутила весь дом. Да чего ж другого можно ожидать? Вы все в заговоре против меня и невольно выдаете друг друга!

При этих дерзких словах Маргарита показалась из коридора. Она ничего не возразила – смущение сковало ее уста.

– Обманщица! – набросился на нее Рейнгольд. – Так вот какими потайными ходами ты пользуешься? Хорошим вещам ты научилась, пожив вне родительского дома!

– Опомнись, Рейнгольд! – спокойно и с истинным величием остановила его Маргарита, направляясь к тете Софи, но он заступил ей дорогу.

– Так спасайся у своей гувернантки, ты всегда находила у нее защиту и помощь!

– И ты туда же, – не выдержала тетя Софи. – Вашей гувернанткой я не была никогда, – она как-то сухо рассмеялась. – Я не знаю ни французского, ни английского языков и светских манер у меня тоже нет, чем-то вроде сиделки я была для вас. Я оберегала вас, насколько могла, и не жалела своих сил. Когда ты целый год не мог ходить на своих слабых ножках, мои руки носили тебя по дому и двору, я никогда не доверяла тебя чужим людям. И вот теперь ты можешь бегать, но не на радость другим. Ты бегаешь, как тюремщик, и не только не даешь никому думать и жить по-своему, но даже дышать. Все должны плясать под твою дудку – старый дом Лампрехтов обратился благодаря тебе в смирительный дом. Ни в тебе, ни в твоем хлебе я не нуждаюсь и заберу с собой Гретель.

Слушая этот строгий выговор, молодой человек все ниже опускал голову в пушистый воротник шубы, и глаза его смущенно бегали по полу.

Он хорошо помнил, что, когда болел, тетя Софи просиживала неделями у его изголовья и днем и ночью, кормила его приготовленными ею самой кушаньями, потому что у него не было аппетита, носила его, уже семилетнего мальчика, по лестнице. Краска, разлившаяся вдруг по его бледным щекам, вероятно, была краской стыда.