Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Марлитт Евгения. Страница 55

Кружилась ли у него голова от счастья, или он был охвачен предчувствием его непрочности – предчувствием того, что эти сияющие глаза через год закроются среди пальм и пиний Ривьеры, куда они должны были отправиться после свадьбы?

Принцесса умерла в своей роскошной вилле, оставив ему дочь, из-за слабого здоровья которой вдовец вынужден был находиться там, пока она не окрепнет. Конечно, причина была еще и в том, что ему тяжело было оторваться от места своего кратковременного счастья. Он не возвращался на родину. Впрочем, барон все равно не стал бы жить в тихом доме на горе, если б и приехал из-за границы, хотя этого так хотелось обитательнице Совиного дома…

Клодина, улыбаясь, подошла к перилам и нагнулась, чтобы посмотреть на сад, пестревший цветами и овощами на грядках. Маленькая Эльза, распевая, держала в руках куклу, завернутую в розовый плащ, и бегала по дорожкам сада. Гейнеман приколол ей на шляпку букетик ландышей, а фрейлейн Линденмейер смотрела на нее из беседки, где связывала в пучки спаржу для старика – садовник продавал много овощей и цветов в соседнем городке, и выручка принадлежала ему, согласно завещанию его умершей госпожи. Сейчас он нес из развалин связку наколотых дров. Снизу раздался густой звук часов, пробивших одиннадцать раз. Надо было идти к плите.

– Работа не унижает! – сказал Гейнеман, бросая косой взгляд на закопченную кастрюлю, которую Клодина ставила на плиту. – Нет, нисколько! Два или три пятнышка портят нежные руки так же мало, как не безобразит мои нарциссы земля, из которой они вышли. Но от двора герцога прямо на кухню – это все равно, что поставить мои флоксы в конюшню или птичник… Ах, бедняжка! Что-то сжимает мне горло, когда я смотрю на вашу работу. И если бы она была необходима! А ведь вовсе не нужна, я знаю! Бережливость – прекрасная вещь… Я тоже не проживаю свои гроши, упаси Бог!

Он бросил хитрый взгляд на тонкий слой масла, которым Клодина смазала сковородку, чтобы изжарить пару голубей.

– Словно для монахов, – продолжал он. – Нет, мы не должны так стеснять себя, нет! Мы имеем больше, чем вы думаете, барышня.

Последние слова он произнес очень медленно, с каким-то особенным ударением. Молодая девушка удивленно посмотрела на него.

– Вы нашли клад, Гейнеман? – спросила она, улыбаясь.

– Это зависит от того, как посмотреть, – ответил он, качая головой, и вокруг его глаз появились бесчисленные морщинки, выдававшие тайную радость. – Не золото и не серебро. Господи, даже если бы человек ослеп, отыскивая их в развалинах, он не нашел бы ни крошки! Нет, совсем не то. То все попало в руки разбойников, сорвавших золото даже с одежды Христа-младенца. Но разве кладом обязательно должен быть горшок с деньгами или церковная утварь? Видите ли, некогда много земли принадлежало монастырю. В него поступали девушки, приносившие с собой все свое приданое, состоявшее большей частью из земель, и они присоединялись к монастырским владениям. Доход с них был в виде зерна, меда, не знаю, чего еще, во всяком случае, монастырь имел хорошее хозяйство. Тогда в здешних стенах «меда и млеки текли реки», как в Земле Ханаанской, и монахини очень хорошо умели обращать свои доходы в деньги. Часто перед воротами монастыря стояли телеги, вывозившие бочки и ящики. Да, здешние женщины глупы не были, о нет! Черники и малины – лучшей пищи для пчел – тут всегда вволю, и у них было огромное пчеловодство, какое в наше время не встретишь и в больших имениях. Но вот вчера я был в погребе: я уже давно заметил несколько шатких камней в стене, но весной всегда много дел, а тут еще чистка и уборка наверху, и я со дня на день откладывал починку. Вчера же я подумал, что вы сочли бы меня плохим управляющим, если бы увидели это, и потому взялся за лопату и цемент. Но боже! Когда я тронул первый камень, все зашевелилось под моими руками, задвигалось и закачалось. Теперь я понимаю, что все было сделано в страхе, в спешке перед бегством. Но не успел я сообразить, в чем дело, как вдруг стена рассыпалась, и я увидел углубление высотой в человеческий рост. Да, под сводом, о котором не знал ни один человек, находится… Что бы вы думали? Воск!

Гейнеман остановился на минуту, как бы всецело отдаваясь воспоминаниям о своей находке.

– Да, воск, прекрасный, чистый желтый воск, – повторил он, делая ударение на каждом слове. – Кружок на кружке наполняет целый погреб под башней!

Он покачал головой.

– Чисто волшебная история! Я хоть и старый человек, но охотно читаю сказки, например, «Тысяча и одна ночь», и со вчерашнего дня чувствую себя так, словно сам заглянул в гору Сезам, потому что эта находка – то же, что сундук с деньгами. Монахини, должно быть, много лет собирали воск, да, много лет! Тут его очень большое количество; они знали, что он дорого стоит, иначе не замуровали бы его перед бегством. А я разве не знаю? Я сам пчеловод и продаю то, что мне приносят мои трудолюбивые работницы.

Клодина невольно отставила посуду и напряженно слушала. На добром, честном лице старика сменяли друг друга и радость, и гордость, и плутовская усмешка.

– Да-да, там, наверное, будет тысячи на две талеров! – с блестящими от удовольствия глазами сказал он, глубоко вздохнув. – Да, это маленькое приданое, оставленное и припрятанное убежавшими монахинями специально для нашей барышни.

Девушка не могла не улыбнуться.

– Я не думаю, Гейнеман, что мы можем присвоить эту находку, – серьезно сказала она, покачав головой. – Прежние владельцы, без сомнения, имеют на нее столько же прав.

Старый садовник смутился и испугался.

– Да ведь не станут же те… – проговорил он, запинаясь. – Но, боже мой, это было бы грешно, стыдно! Нейгауз, получивший богатое княжеское наследство, должен скорей откусить себе все пальцы, чем забрать эти бедные крохи… Конечно, – он пожал плечами с несчастным видом, – кто может знать! Есть господа, которым никогда не бывает достаточно, может быть, и барон захочет протянуть свою лапу. Ох! – Он со злостью почесал за ухом. – Я бы скорее представил себе, что свод небесный рухнет, чем то, что Нейгаузы отступятся. Это все равно, что смотреть, как кто-то станет масло с твоего хлеба снимать…

Он вздохнул и пошел к двери.

– Но все-таки вы должны взглянуть на эту штуку, барышня. Я сейчас пойду вниз и уберу камни, загораживающие дорогу. Надо еще попробовать, все ли в порядке в своде над головой, чтобы не случилось несчастья… Ну а потом будь что будет!

Вскоре Клодина в сопровождении брата и старого садовника спустилась в погреб.

Фонарь Гейнемана осветил прекрасный сухой свод. Стены были сложены еще в то время, когда строительные материалы возили из каменоломен. Они были гладкие, крепкие, не пропускавшие ни малейшей сырости. Потому неудивительно, что воск сохранился таким, каким его положили сюда давно истлевшие руки. Круги, ровно лежавшие один на другом, правда, несколько потемнели сверху от времени, но внутри были свежи и чисты, как будто только что приготовлены.

– Словно золото в слитках! – сказал Гейнеман, протягивая руку к стоящим вдоль стены кругам. – И все это собрали желтенькие крошки!

– А цветы, с которых они собирали пыльцу, цвели сотни лет назад, – дополнил взволнованный Герольд. – Если б я распоряжался находкой, я бы ее пальцем не тронул.

– О Господи! – запротестовал испуганный садовник.

– Хотя на этом воске нет надписей, как на вощеных дощечках, все же он является частью монастырской жизни, – продолжал Иоахим, не обращая внимания на восклицание старика. – Что происходило в душах монахинь, когда они придавали эту форму добыче, приносимой пчелами из цветущего, греховно-прекрасного мира, лежавшего за стенами их обители? О чем они думали?

– Позвольте, сударь, могу вам сказать безошибочно: они думали о том, сколько денег получат за воск, больше ни о чем, – сказал Гейнеман почтительно, но с таким хитрым взглядом, что Герольд расхохотался. – В монастырях всегда стремились к накоплению богатств; почитайте старинные рукописи – там подробно описано, какие длинные руки протягивали благочестивые сестры ко всему, что можно было подцепить. За свои молитвы они требовали, чтобы бедные души, боявшиеся того, что будет с ними после смерти, отказывали им не только земли, но и свои последние гроши.