Сердечные струны - Пейсли Ребекка. Страница 64

Ее слова коснулись, нашли и согрели какие-то глубокие струны, скрытые так далеко, что невозможно было понять, где они.

— Спасибо.

Она перебирала его волосы, любуясь видом своих бледных пальцев, затерявшихся среди густой черноты.

— Не за что, — прошептала она, затем надолго замолчала.

— О чем ты думаешь, милая? — спросил Роман. Она зачерпнула ладонью воды, вылила ему на плечо, залюбовалась тем, как прозрачные струйки пробежали по мускулам груди.

— Думала над определением слова «забава», которое означает «веселит или радует», а также — «игривый», часто шуточный поступок или высказывание. Решила, однако, что нельзя считать это определение правильным.

Он поднял голову и заглянул ей в глаза.

— Хочешь сказать, что собираешься изменить значение слова?

Она кивнула и подтянулась, чтобы поцеловать впадинку на его подбородке.

— Новое определение слова «забава» — Роман Монтана.

— Не получается, Роман, — сказала Теодосия, и крошки печенья посыпались ей на колени.

Верхом на коне, Роман наклонился и подал ей еще один крекер.

— Попробуй еще раз.

Она остановила повозку, взяла печенье и откусила, но губы почему-то не складывались в трубочку. Этот крекерный опыт стал очередным, в котором, по мнению Романа, она нуждалась. В последнюю неделю путешествия он учил ее ловить мелких рыбешек руками, оставлять хлебные крошки у птичьих гнезд для птичек-мам, набивать рот лесными орехами, чтобы посчитать, сколько влезет за один раз. Она даже приняла участие в первой за всю жизнь битве подушками, которую Роман выиграл, но только потому, что наперники его подушки были из более толстой ткани, чем у нее.

И теперь учил свистеть, когда губы облеплены крекерными крошками.

— Можно вначале глоток воды?

— Нет. — Чтобы доказать, что такое вполне возможно, Роман съел четыре крекера и с прилипшими к губам сухими крошками свистнул громко и протяжно. — Видишь, можно есть крекеры и свистеть.

Она попыталась облизать губы, но не смогла.

— Роман, ужасно хочу пить. И солнце уже садится. Нельзя ли остановиться на ночь где-нибудь возле воды?

Иоанн Креститель просунул клюв между решетками клетки и выхватил печенье из рук Теодосии.

— У меня был ужасный случай кори в семь лет, — пронзительно крикнул он. — Солнце уже садится.

— Впереди речка, — смягчился Роман, пришпоривая Секрета в сторону лесистой местности, лежащей неподалеку. — Но если ты считаешь, будто я забыл о том, что не научил тебя крекерному свисту, то ошибаешься.

Улыбнувшись, Теодосия последовала за ним и направила повозку к красивой поляне, по которой протекал искрящийся ручей.

Но ее улыбка сникла, когда разглядела на земле множество лошадиных следов.

— Банда, — прошептала она.

Роман уловил на ее лице страх и понял, что ей вспомнилась банда Бланке.

— Нет, Теодосия, это не лошади белых людей. — Он спешился и отошел от ручья, изучая дорожку следов. — Мустанги.

Ее страх мгновенно улетучился.

— Как ты узнал? А не индейские кони?

Он знал, что она не спрашивает его, а хочет научиться, и указал на несколько аккуратных куч конского навоза.

— Лошади, которые были здесь, остановились. Индейский военный отряд не дает лошадям задерживаться, поэтому помет всегда разбросан. Они передвигаются со своими семьями и скарбом, перевозя вигвамы, оставляющие отпечатки на земле. Здесь же не видно. Мустанги часто пробегают под низкими ветвями, от которых всаднику бы несдобровать. Видишь следы под теми низкими ветками вон там?

Действительно, разглядела следы, на которые он показывал, подивилась, как быстро он установил, что их оставили безвредные мустанги.

Она спрыгнула с повозки, напилась чистой, вкусной воды из ручья и села среди густой травы и полевых цветов, наблюдая, как Роман ведет лошадей к воде, и предалась воспоминаниям.

Представила длинные проходы библиотеки, наполненные старыми книгами, утомительные часы, которые проводила, бегая по ним в поисках какой-нибудь информации, припомнила старых профессоров с бородами, в очках и с длинными костлявыми пальцами; даже припомнила, как пахло от профессоров — пылью, быть может, от бесконечного хождения по тем же душным библиотечным проходам.

Сейчас она тоже изучала проходы — бесконечные ленты пыльных дорог, окруженные свежей растительностью, счастливыми птицами, чистыми успокаивающими бризами. Ее нынешний профессор не носил ни бороды, ни очков, имел пальцы, хотя и длинные, но мускулистые и смуглые, которые, переплетаясь с ее пальцами, согревали и возбуждали.

От него не пахло пылью, а пахло солнцем и кожей, и он обладал знаниями, которых нельзя было отыскать на пожелтевших книжных страницах. Часто улыбался, делясь с ней своей мудростью, она отвечала тем же, упиваясь его уроками, словно каждая капля таких знаний была ценнее предыдущей.

Он носил имя Роман, и мир, который открывал ей, оказался таким прекрасным, что она не знала, как сможет оставить его.

Эта мысль настолько поглотила ее, что Роман обратил внимание.

— Почему так затихла?

Она провела ладонью по густой массе травы и цветов.

— Думаю.

Ее ответ встревожил его: он делал все возможное, чтобы отвлечь ее от будущих планов, и кое-что удалось, но понимал, что это вопрос времени, — снова задумается над своими планами.

— Ты думаешь о ребенке, о Бразилии, о докторе Уоллэби и его исследованиях? — Он сел рядом с ней, рассеянно срывая цветы, растущие вокруг него.

Она смотрела, как он ногтем проделывал отверстие в стебле каждого цветка, через которое просовывал другие стебли до тех пор, пока не получилась длинная цепочка из цветов.

— Когда-нибудь делала так, Теодосия? — Связал два конца — получилось маленькое ожерелье.

— Нет, Роман, никогда.

Надел ей ожерелье через голову и, когда расправлял на плечах, яркая бабочка запорхала у ее лица.

— Я иногда делал такие цепочки, а моя кобыла Ангель носила их вокруг шеи и, в конце концов, съедала. Теодосия тоже сделала ожерелье, поменьше, и венчала им голову Романа.

— Вот. Теперь ты — Его Величество Король Роман.

Он наклонился и поцеловал ее мягкую щеку.

— Когда мы только познакомились, ты не относилась ко мне, как к королю.

— Тогда я не знала, как к тебе относиться, — ответила она, проведя ладонью по его руке. — С тех пор я сделала кое-что, чего никогда не позволяла раньше.

«И есть еще так много, что я хотел бы показать тебе, Теодосия». Он уложил ее на землю и лег рядом.

— Закрой глаза и посмотри на солнце. Через некоторое время ты начнешь видеть пучок кружащихся цветков.

Она так и сделала, и увидела цветы, о которых он говорил. Было так незатейливо — наблюдать, как они вертятся.

Это принесло ей такой покой.

— Роман, — позвала она, не открывая глаз. Он тоже лежал с закрытыми.

— Что?

— Я не думала о ребенке, Бразилии, докторе Уоллэби или исследовании. Размышляла, как мне хорошо с тобой. — Помолчала, пытаясь определить, откуда нахлынула внезапная печаль. — Буду скучать без тебя, Роман Монтана.

Это признание усилило его подозрение — все еще собирается осуществить свои планы, а затем вернуться в тот мир, в котором для него не было места.

Он поднялся и некоторое время наблюдал, как лошади пьют из ручья. Настанет день, и только одна лошадь будет пить из ручья — Секрет останется его единственным компаньоном.

— У меня для тебя кое-что припасено, Теодосия. Она открыла глаза и тоже села.

— Купил в Энчантид Хилл, — продолжил Роман, беря ее за руку и гладя тоненькие пальчики, — но… ну, тогда разозлился и не отдал.

Он встал, сходил к ручью, где стоял Секрет, и вытащил из седельной сумки желтую коробку. Солнце осветило ярко-красную ленту, и он порадовался, что попросил завернуть подарок.

— Что это? — спросила Теодосия, когда получила коробку.

Сунув руки в карманы, он ухмыльнулся.

— Можем сидеть здесь неделями, но ты так и не угадаешь. Не проще ли поступить разумнее — открыть ее.